Здесь, в горной глуши,
где путника встретишь едва ли,
весь день напролёт
цикады протяжно стрекочут
под пологом летнего леса…
Вот и затишье.
Из дому я выхожу
полюбоваться —
как заблестела вдали
зелень омытых вершин!
Вновь я проведал
свой позабытый приют
в горном селенье.
Глядь — цувабуки[70] цветок
подле ограды расцвёл…
Хотя никогда
я жизни мирской не чурался,
но, правду сказать,
намного приятней в покое
вкушать одиночества прелесть…
Захочешь постичь
блаженного старца природу
и свойства души —
поведает истину ветер,
что веет в просторах небесных…
Есть ли на свете
что-либо, чью красоту
время не точит?
Только цветущие вишни
вечно прекрасны весною…
Тяжко нам, смертным,
век вековать без бумаги,
кисти да туши —
нынче одолжишься в храме,
завтра врача потревожишь…
Сердцу приволье!
Густо кругом разрослись
летние травы.
Вот и жилище моё —
хижина в горном краю…
Вдвое печальней
кажутся осенью горы
в нашей округе —
неумолимо с деревьев
ветер листву осыпает…
Раньше, бывало,
видел я снег поутру
только зимою…
Время, наверно, пришло —
снег у меня в волосах!
Пусть неприметен
мой одинокий приют
в поле осеннем…
Слышишь, запели сверчки.
Жду тебя, друг, — приходи!
Как хорошо,
загодя дров нарубив,
ночь напролёт
праздно лежать у костра
с чаркой простого сакэ!..
Кому рассказать,
как нынешней осенью поздней
уныло бреду
под вечер в лачугу свою
с корзинкой травы-лебеды?..
Тоскою охвачен,
из хижины я выхожу.
На рисовом поле
легли налитые колосья
под натиском горного вихря…
Если и дальше
будут дожди поливать,
скоро приют мой
станет окраской сродни
клёнам в окрестных лесах…
Ночью и днём
ветер осенний ярится —
знаю, ничто
в этом изменчивом мире
сердце моё не встревожит…
Багряной листвою
знакомые склоны Куками
расцвечены вновь,
но скоро нагрянет с вершины
неистовый вихрь осенний…
Во веки веков
богам я хотел бы служить,
в затерянный храм
тропинкой лесной проходя
над кручею Ияхикó…[76]
Кто знает, откуда
пришёл ты сегодня ко мне
тропой сновидений,
хотя на тропинке в горах
сугробами путь преграждён…
Где-то в селенье,
должно быть, гремят барабаны,
флейты играют,
а в горах лишь одно услышишь —
заунывную песню сосен…
Топор прихватив,
отправился я по дрова
в окрестные горы, —
а там под каждым кустом
заливается соловей!..
Пойте, что же вы!
Спойте мне, а я спляшу —
как же можно спать
в эту радостную ночь,
ночь сияющей луны?!
У тропинки лесной,
собирая сегодня фиалки,
я оставил в траве
свою плошечку для подаянья,[77]
свою мисочку там я забыл…
Воды натаскать,
да дров нарубить побольше,
да трав насушить,
покамест не зарядили
осенние долгие ливни…
Высоко в облаках
он привык распевать и резвиться,
этот жаворонок, —
а сегодня из тесной клетки
нам приход весны возвещает…
Погреться хотел,
придвинувшись ближе к жаровне,
но только залёг —
и будто мороз зимней ночи
сильней по нутру разошёлся…
В провинции Ки[78]
под сводами старого храма
на Коя-горе
всю ночь шуму ливни внимаю,
шуршанью в ветвях криптомерий…
Как хорошо,
в шалаше растянувшись на сене,
слушать лягушек,
что перекличку заводят
где-то по горным лужайкам…
В беззвёздную ночь
не спят, беспокоятся утки,
стернёю шурша
на соседнем рисовом поле, —
пронимает холод осенний!..
Я в плошку свою
пучок одуванчиков сунул,
фиалок набрал —
вот и славное будет нынче
Будде трёх миров[79] подношенье…
О, как пышно цветёт
патриция передо мною
в каплях светлой росы!
Что ж, сорву и верному другу
отошлю эту ветвь с приветом…
Хотя бы сегодня
не дуй так свирепо с высот,
о ветер осенний!
Пожалей последние листья
в замерзающей горной роще…
День, ночь, снова день —
в вот настаёт середина
десятой луны.
Помаленьку, глядишь, и прожил
осень этого долгого года…
Вихрь осенний,
как будто терзая врага,
листья срывает —
к дверце лачуги моей
ворох прибить норовит…
Солнце в небе
на запад давно склонилось.
Долог путь
через лес до хижины горной.
Тяжела на плече котомка…
Следы его кисти
сквозь слёзы почти не видны.
Опять вспоминаю
те давно минувшие годы —
и черты отца предо мною…