В нашей жизни мать с отцом —
что в лампаде огонёк,
а родителей не стало —
будто тьма вокруг…
Ты, мой милый, проживёшь
сто счастливых лет,
а я девяносто девять —
до смерти с тобою!
Если любишь, приходи
навестить меня —
я живу в лесу Синода,
от людей вдали!
Обещал: «Возьму в столицу,
заживём с тобою!..» —
Вот она, твоя столица,
в горной глухомани!
Что страшнее — ожиданье
или миг разлуки?
Сладко милого дождаться,
да горько расставаться…
Только бы в ином рожденье
дзёро не остаться!
Наши встречи вспоминаю —
об одном мечтаю…
Мне бы позабудь-травы
хоть былиночку найти!
Сорвала, поворожила,
глядь — и всё забыла…
Комнатушки, где, бывало,
с кем-то ночевала,
снова в памяти всплывают,
лица оживают…
Пареньку за девятнадцать,
а не женат покуда.
До чего, должно быть,
тяжко по ночам бедняжке!
Мы с тобою, милый друг,
плющ на выжженной земле.
Лоз не видно — только корни
в глубине сплелись.
За тобой пойду, любимый,
хоть по брёвнышку во мраке.
Над рекою оступиться —
вместе возродиться!
Хорошо за чашкой чая
поболтать с подругой —
только об одном, заветном,
даже ей ни слова!
Клонятся под ветром к Эдо
травы и деревья.
В Эдо вишни зацветают,
плоды вызревают…
Я б хотела стать луною,
чтобы по ночам
сквозь прозрачный полог в спальне
милому светить…
Ведь и вправду загляденье
шляпы из Тикаэ,
как наденешь да подвяжешь
длинными шнурками!
Хоть непьющий я, ребята,
да, видно, из харчевни
мне не выбраться сегодня —
ноги отказали!
Из расселины скалы
бьёт прозрачный ключ —
из такой ли глубины
и твоя любовь?
Мы с тобой на горном склоне
сливы деревца —
расцветаем, опадаем
от людей вдали…
Дождь осенний, поливай!
Снег, не выпадай!
Вдоль тропинки потаённой
клонится бамбук…
Милый — удочка над речкой,
а я — сазан в протоке.
Как бы на крючок пойматься —
не могу дождаться!..
В сердце чистое заглянешь —
будто пруд зеркальный,
а замаранное сердце
хуже мертвечины!
В поле он или в горах —
всюду люб мне милый друг,
и живу я в этом мире
только для него!
В ночь любви под ветром гнётся
ива у застрехи —
сладко виться-выгибаться
под таким напором!..
Если ты и вправду любишь,
вырви ноготь с мясом,
а я себе готов отрезать
на руке все пальцы!
Та, о ком забыл я думать,
как об ирисах вчерашних,
нынче в дом ко мне приходит
мужнею женою!..
Навещать почаще чадо
родители рады —
только их уж больно редко
навещает чадо!
На людские рты, мой милый,
двери не навесишь —
сплетен бурное теченье
не перегородишь…
Не достану я до ветки
с дивными цветами.
Может, здесь пожить, под вишней, —
всласть налюбоваться?..
Фуси
Кто же, кто ступил впервые
на Тропу любви?
Столько душ по ней блуждает,
потеряв покой!
Долог путь от лета к лету,
от зимы к зиме.
Четырёх сезонов звенья
составляют год.
По весне цветами вишни
Ёсино манит,
будоражит ожиданьем
первых лепестков.
Прилетел к Душистой Сливе
в гости соловей.
Раздаётся в Первой Трели
радостный призыв.
По теченью разметались,
к мягкой пряди прядь,
волосы Плакучей Ивы
в быстролётном сне.
На Прохладные Одежды
вешний цвет сменив,
Ёсино благоухает
летнею порой.
Хорошо у горной речки
помечтать в тиши.
Как не выбрать Аисомэ.
Первый Миг Любви!
В ясном зеркале потока
отраженье грёз.
Чуть безоблачное небо
осенью дохнёт —
одевается багрянцем
горная гряда.
В дни, когда осенний ветер
рвёт с дерев листву,
всех прекраснее Такао
из окрестных тор.
А потом — то снег, то слякоть,
ливни по ночам.
Ах, тоскливо, одиноко
зимнею порой!
Видом Фудзи из Суруга
славится зима…
Стать мне, что ли, Белым Снегом —
пусть растает плоть!
Может, это и зазорно,
да терпеть невмочь —
о желанье сокровенном
в песне расскажу:
ласки я давно не знаю,
чахну без любви, —
кто утешит, приголубит,
утолит печаль?..
Ветер над увядшим лугом
навевает грусть.
Льётся в сумраке осеннем
тихий перезвон —
это поздние цикады
голос подают.
Вот затеял перекличку
со сверчком сверчок,
и с кузнечиком кузнечик
разговор ведёт.
Верещанье узорчатки
слышится в траве.
Отвечает судзумуси:[171]
«Тири-тири-рин» —
будто листья, опадая,
в воздухе шуршат.
Будто ива и багряник
стонут на ветру:
«Тири-тири-тири-титтэ», —
сетуют они.
Скоро, скоро зимней стужей
сменятся дожди.
Отпоют в листве цикады