Вёсны сменились,
но неизменны, как встарь,
горные вишни —
с тайной печалью слежу
за превращением цветов…
В пору цветенья
вишни сродни облакам —
не потому ли
стала безмерна душа,
словно просторы небес…
У прохожих в толпе
рукава кимоно розовеют
лепестками цветов —
будто залиты вешнею краской
распустившихся в городе вишен.
На праздник весны
под вишней цветущей, у храма,
стрелки собрались.
Протяжно звенит тетива —
и льются с ветвей лепестки.
Здесь, в горной глуши,
никак я не чаял увидеть
цветы меж камней —
вдруг сердце сильнее забилось
у самых ворот Асигара…[7]
В погожий денёк
окутаны дымкой весенней
холмы вдалеке —
но давно аромат цветенья
возвестил о близости вишен…
В родные края
вернулся я полюбоваться
простором полей —
опять распустились фиалки,
но нет любимой со мною…
Только одно
словом нельзя описать
и приукрасить —
все похвалы превзойдёт
Ёсино в вешнем цвету!
На горной тропе
у заставы разрушенной Фува,
где стражей уж нет,
привлечённый цветеньем вишен,
останавливается путник…
Близ хижины горной
цветы уходящей весны
ещё не увяли.
Но что это? Слышится голос
о лете поющей кукушки…[10]
В нашем горном краю[11]
уже начинается лето.
Как представить себе,
что цветущих дерев не увидят
те, кто мир покинул навеки?..
Вечерняя мгла
пропитана благоуханьем
цветов померанца.
За хижиной в роще весенней
ведут перекличку кукушки…
Высоко в небесах
проплывают случайные тучи.
Огоньки светляков…
Об осенней поре напомнил
налетевший в сумерках ветер.
Мокнут под ливнем
прелые листья бамбука.
Мхом зарастает
к хижине горной тропинка —[12]
в гости никто не приходит…
Вот и настала
счастливая ночь Танабата —[14]
встретились звёзды,
радость даруя влюблённым
в нашем изменчивом мире…
Прямо под облака,
навстречу осеннему ветру
улетая во мглу,
так бездумно и беззаботно
светлячки лесные резвятся!..
Внемля плачу цикад,
по лесистому склону Ооэ[17]
я бреду не спеша.
Над деревьями хмурое небо
вновь об осени напоминает.
Беспрерывно с утра
листья ропщут в бамбуковой роще
близ жилья моего, —
значит, снова с вершин повеял
неуёмный вихрь осенний…
Замерзает роса
под луной в предутренней дымке
на полях заливных…
Ночь за ночью по всей округе
Перелётные гуси кличут.
Ярко светит луна
безоблачной ночью осенней —
блики залили сад,
незаметно для глаз поравнявшись
с криптомерией у ограды.
Над приютом моим
пронеслась беспощадная буря,
всё круша на пути, —
никого теперь не заманишь
любоваться вместе луною!..
Сверчок верещит[18]
в убогом жилище моём.
Светла и чиста,
сияет луна с высоты —
ах, если бы друг навестил!
Осенью воет
в Сарасина ветер с вершин.
Гору Старухи[19]
освещает месяц вечерний,
проплывая но небосклону.
Поле хаги в цвету…
Сквозь неплотно прикрытую дверцу
незаметно скользнув,
из знакомых меня навещает
только первый осенний ветер…
С чем сравнить этот час,
когда, обещанье исполнив,
все друзья собрались
у меня в саду на веранде
любоваться вместе луною!..
Вот и сегодня,
должно быть, опять зарядит
дождь бесконечный —
поутру над горной грядою
вновь за тучами скрылось солнце…
Облетела листва,
и селенье для взора открыло
ряд соломенных крыш —
в зимний день на голых деревьях
собираются птичьи стаи…
На руке у меня,
словно снежное изваянье,
белый сокол застыл —
славно вместе с ловчими мчаться
зимним днём по равнине Мусаси![20]
Радость какая!
Запел долгожданный сверчок.
Ах, если б вечно
длилась прозрачная ночь,
не заходила луна!
Утром кажется мне,
что после вчерашней метели
вдруг исчезли дома —
только дым очагов сиротливо
над снегами в долине вьётся…
В час полночный, глухой,
когда под покровами мрака
сад едва различим,
белый иней в отсвете лунном
на деревьях смутно мерцает.
После вьюги ночной
созерцаю равнину Мусаси —
и просторы полей
представляются продолженьем
белоснежных отрогов Фудзи…
Как хорош поутру
в этом горном краю Тоотоми[21]