неожиданный снег!
Опускаются редкие хлопья
на вершины прибрежных сосен.
Ожиданьем весны
жить где-нибудь в хижине ветхой
предоставлю другим, —
а моим уделом отныне
станет бремя прожитых вёсен…
На глазах у меня
под порывом осеннего вихря
взмыли ввысь светляки,
растворяясь в далях небесных, —
так я мы уходим из мира…
Ярко светит луна
в холодном безоблачном небе.
Прошуршав меж ветвей,
опадают последние листья
под порывами вихрей горных…
Слышу в саду
флейты напев прозвучал —
гости ко мне…
С ветки сорвавшись, кружит
сливовый цвет на ветру…
Ночью осенней
прозрачны глубины небес —
В лунном сиянье
мне прощальный привет посылают
перелётных гусей вереницы.
Снова в книгу гляжу,
провожая задумчивым взором
дольний суетный мир, —
чтенье книг старинных подобно
восхожденью в горние выси…
Показался вдали
берег бухты — безжизненный, дикий.
Навевая печаль,
вьётся дым одинокой струйкой
над случайным костром солеваров…
В минуту раздумья
доносится издалека
печальное эхо —
о приходе ночи вещает
гулкий колокол в храме горном…
Таясу Мунэтакэ
В этом горном краю,
где снега так долго не тают,
о приходе весны
подают мне весть на рассвете
соловьиные звонкие трели.
Сжимается сердце
при виде безлюдных полей,
где, сея унынье,
то стихнет, то вновь зарядит
начавшийся с вечера дождь…
На горной тропинке
вишнёвых цветов лепестки, —
а я-то гадаю,
откуда бы взяться теперь
метели в наших краях…
Прошлый год проводив,
подались ледяные покровы
на замёрзшей реке
под касаньем весеннего ветра —
всё светлее душа, всё спокойней…
Когда по весне
слетаются стаи тидори
к лачуге моей
и в роще без умолку кличут, —
отрадой исполнено сердце…
До того безутешно
причитают цикады в ветвях,
что от их верещанья
стала вовсе невыносимой
духота в этот летний полдень.
Осень настала.
Прозрачны до самого дна
стылые воды,
но ветер подует — и вновь
рябью подёрнется пруд…
Журавль с черепахой[28]
недолго живут на земле
в сравнении с веком,
который тебе предстоит,
отец мой, властитель страны!
Ей не страшны
ни ветра стремительный натиск,
ни ярость волн —
этой лодке для водных прогулок,
будто ставшей частицею сада…
Говорят, что журавль
навевает о детях раздумья,
благодатью дарит, —
но от криков этого гостя
и жена терпенья лишилась!
Казалось, бесследно
растаял в Ёсино снег
на горных отрогах, —
а нынче опять замело
Мисима[29] цветочной пургой…
Глициний цветы
оплели берега Суминоэ —[30]
и медлят с отплытьем
корабли, что сюда завернули,
привлечённые ароматом…
Вдруг захотелось
взглянуть на вершину Фудзи —
долго любуюсь
из беседки у самых склонов
закатным солнцем и снегом…
У пруда постоял,
где от лотосов свежестью веет…
Сам не знаю, когда
пропитались все складки платья
несказанным благоуханьем.
На осеннем лугу
отцветают душистые хаги —
и уже не спешит
до ночлега добраться странник,
дивным зрелищем залюбовавшись…
К подруге взывая,
трубит одинокий олень, —
должно быть, сегодня
прекрасна равнина Мацо,[32]
где жёлтые хаги в цвету…
Лето минуло.
Вот уж и осень пришла.
Долго и грустно
шелестят в саду перед домом
пожелтевшие листья оги…[33]
Как будто проведав,
что нынче начало зимы,
макушки склоняют
и глухо гудят на ветру
деревья в окрестных горах…
Будто бы зная,
что осень подходит к концу,
заверещали
жалобно и безысходно
в кронах деревьев цикады…
При свете луны
так явственны очертанья!
На глади морской,
ночную бухту встревожив,
резвится стайка тидори…
Светло на душе,
когда журавлиные стаи
осенней порой
опускаются на побережье
к белоснежным волнам Суминоэ…
Одинокий старик
в грустных думах ночь коротает,
прикорнув у огня.
Если бы не угли в жаровне,
как бы дожил он до рассвета?..
И следа не найти