от строений дорожной заставы
здесь, на Фува-горе,[35]
где когда-то, в давние лета
столько странников перебывало…
Поздняя осень.
Осыпаются хаги в полях.
Как приглушённо
свисту ветра вечернего вторят
голоса цикад в полумраке!..
Закатной зарёю
восточные горы вдали
сегодня пылают —
и кажется вдвое прекрасней
осенних клёнов багрянец…
Ветер бушует,
и мечется пламя костра
в бликах холодных, —
верно, на клёны в горах
снова обрушится град…
Ледком затянуло
прозрачное лоно реки —
и в зимнем убранстве
будто стала ещё светлее
тихоструйная Ёсиногава…[37]
До вчерашнего дня
белел он вдали неизменно,
снег окрестных вершин, —
а сегодня в утренней дымке
растворился, скрывшись от взора…
«Всё равно им не жить!» —
думал я когда-то, втыкая
эти прутья и саду,
но настала весна, и дружно
в рост пошли молодые ивы…
Унынье наводит
дождей бесконечных чреда,
но я вспоминаю,
что деревьям на пользу ливни, —
и опять душа безмятежна…
Как скоро настала
желанная эта пора! —
У самого дома
распевает сегодня сойка
на дубу в сплетении веток…
Лунные блики
скользят по тугим парусам
лодки рыбачьей —
от души завидую тем,
кто выходит сейчас на лов.
Свирепая буря
срывает с деревьев листву —
сегодня впервые
я вспомнил с тоской запоздалой
о красках осеннего сада…
До вчерашнего дня
я мечтал, что увижу, быть может,
хаги в полном цвету, —
но сегодня, влекомые вихрем,
не раскрывшись цветы опадают…
Из клетки постылой
упорхнул на свободу снегирь
и мирно резвится
на раскидистой старой сливе
в палисаднике подле дома…
Сижу я сейчас
и с чаркой сакэ созерцаю
заснеженный сад, —
а тем временем на дороге
увязает в сугробах путник…
Вдруг послышалось мне,
будто гость у ворот стучится,
окликает, зовёт,
а пошёл посмотреть — и что же!
Оказалось, в луже напротив
дикий гусь протяжно гогочет…
Не плачет навзрыд,
но, пламени молча отдавшись,
горит светлячок, —
наверное, так же как я,
тоскою любовной объят!
Только заслышу
сосен разбуженных шум —
вспомню Сусаки,[40]
край, где, тоску позабыв,
странствовал месяц назад…
Кто всю свою жизнь
не ударит пальцем о палец,
работы бежит, —
тот ничтожнее цапли хэра,[41]
пожирающей пищу втуне!
Великую милость
приявший в рожденье своём
от неба с землёю, —
по жизни пройдёт человек
покорен веленьям Небес…
И без ученья
можно, пожалуй, прослыть
мужем премудрым, —
но подучаться ещё
и мудрецу не во вред!
Книг не читая,
многие век свой влачат
в праздности сладкой —
счастливы жизнью такой,
словно рыбёшка в сетях…
Как же убоги
те, что привыкли считать,
будто от бога
мудрость земная даётся, —
и прозябают в безделье!
В ветвях криптомерий,
что встали могучей стеной
вкруг старого храма,
весь вечер галдёж и смятенье —
угомону нет цаплям гои![43]
Старинные песни
я слышал об этом не раз —
и всё же сегодня
как будто впервые любуюсь
на клёны в осеннем убранстве…
Одзава Роан
От мира вдали,
там, где отражает вершины
озёрная гладь, —
исчезнет, я знаю, бесследно
вся скверна, осевшая в сердце…
Хотя в этот вечер
я в гости не жду никого,
но дрогнуло сердце,
когда всколыхнулась под ветром
бамбуковая занавеска…
Все тяготы мира
на деле несут человеку
великое благо, —
но как бы узнал я об этом,
когда бы на свете не пожил?..
Над горною кручей
тяжёлые тучи клубятся —
оконце прикрою
и жду одиноко рассвета,
унылому ливню внимая.
Завидно смотреть:
малыш, что явился на свет
из праха земного,
о доле своей не тревожась,
смеётся над призрачным миром…
Здесь, в горной глуши,
друзья не заглянут ко мне —
одни облака
приходят, блуждая, к плетню
и снова куда-то плывут…
Вот перевозчик
что сроду не думал искать
зелье бессмертия[45]
тихо стареет себе
в лодке меж двух островов…
Вол на пахоте
так безрадостно влачит
свой нелёгкий плуг…
Ну, а разве мы с тобой
в тот же плуг не впряжены?..