тихаря поправляете, как в детстве, когда ты дорисовывала за меня стенгазеты, переписывала доклады, чтобы было красиво, для более высокой оценки.
— Я же делала это для тебя, ведь ты так расстраивалась. И потом, это ведь мелочь.
— Это не мелочь, мама! — закричала Эльвира. — Вы с папой не давали мне ничего делать самостоятельно, чтобы от начала до конца это было мое дело. Вегетарианство вы считаете блажью. Нет, вы, конечно, поедаете мои кулинарные извращения, вы же хорошие родители, но как только я за порог, вы тут же делаете, как вам хочется. Я думала, хоть дети будут мои, хоть здесь я смогу делать и воспитывать, как я считаю правильным. Но не тут-то было, вы с папой опять всеми четырьмя лапами в моей семье. Попросишь вас об услуге, маленькой такой, а взамен получаешь «все включено». Я не просила, чтобы ты уходила с работы. Я лишь просила помочь мне с девочками. Ты же принесла себя в жертву, я вот уже несколько лет чувствую себя крайней, радуюсь каждому твоему увлечению, а в душе мечтаю снять с себя эту вину.
— Но ты же не можешь и работать, и детьми заниматься.
— Ага, вот оно! Значит, все могут, а я урод, который может или одно, или другое.
— Я имела в виду, что тебе так проще.
— Опять твое мнение, а меня ты спросила? Обо мне ты подумала? Я ведь не только станок по печатанию денег, я еще и мать. Только вы с папой заменили моим детям родителей, а мы с Алексеем стали приходящими дедушкой и бабушкой. Неужели ты не видишь, что мы поменялись ролями?
— Не знаю, Элечка. Девочки мне очень дороги. С работы я ушла не только потому, что хотела тебе помочь, но и потому, что мне стало неинтересно, коллектив начал утомлять. Я же не Ларка и не Наталья, ты знаешь, человек я бесконфликтный, и все эти дрязги на работе мне надоели. Так что я, можно сказать, была рада и благодарна тебе, что так сложилось, что я стала просто бабушкой. Но я никогда не покушалась на твое место. Да и поверь мне, это невозможно сделать.
— Видишь, — с горечью сказала дочь, вытирая слезы, — ты опять учишь меня, забывая о том, что я сама мать и прописные истины мне самой известны. Так что, мам, ты прости меня, но со следующей недели мы берем няню для девочек. Конечно, это не означает, что вы с папой не будете видеть внучек. Никакая няня не сможет заменить бабушку и дедушку, но мне станет проще, дети будут дома, когда мы с Лешей приходим домой. Мы будем встречаться, ездить в гости, но это будет более цивилизованно, как у нормальных людей в приличных семьях. И Леша будет детьми занят, будет домой бежать, а не по ассистенткам-студенткам скакать.
Валентина опустошенно молчала.
— Мамуль, — начала подлизываться Эльвира, постепенно приходя в себя после чрезмерного всплеска эмоций, — ты пойми, у меня семья рушится.
— Детьми еще никто мужика не удержал, извини за резкость, но чем же девочки провинились, что им с чужой теткой сидеть придется?
— Почему «теткой»? — Эльвира ощетинилась. — Мы нашли профессионала, приветствующую те же методы воспитания, что и мы, так что в этих вопросах у нас с ней не будет расхождений и споров. Да и мы с тобой ссориться перестанем, так как повода больше не будет.
— Но ведь девочки привыкли, им удобно и до школы близко.
— У няни имеется машина, так что ты не волнуйся, на полчаса раньше встанут, зато целый вечер будут в семье, с собственными родителями, а нам не придется их от вас забирать. Пока мы до вас едем, они уже спят обычно, им не до общения.
— Хорошо, поступай как знаешь, ты уже все для себя решила, как я вижу, и мои аргументы будешь отрицать и говорить, что я опять тебя воспитываю, не даю свободы. Я только хочу знать, ты все продумала, прежде чем принять решение?
— Да, мамуль, и Леша был в восторге, — соврала Эльвира.
— Правда? — поразилась Валентина.
— А что тебя удивляет? Ему не хватает детского смеха по вечерам.
— Это понятно. Странно, что он согласился на заранее тяжелый распорядок дня для детей. Он все же человек логики.
— А я, значит, мымра, которая усложняет жизнь несчастных крошек и лишь из эгоизма старается сделать так, чтобы семья не развалилась?
— Ты прости меня, но в данный момент идея с няней — это твой эгоизм. Мы с папой что-то упустили в твоем воспитании, сделав из тебя человека, который в первую очередь думает о себе и своих чувствах, своих проблемах. Мне надо идти, извини. Провожать не надо. Я так много услышала, что мне надо обдумать все, пройдусь немного, погодка прекрасная. Может, ты права, может, няня лучше, чем мы с отцом. Он тоже порадуется, а то из-за внучек мы никуда вырваться не могли, а теперь у нас времени будет больше для нас двоих, — тяжело вздохнув, стараясь, чтобы натянутая улыбка не превратилась в гримасу, Валентина пошла к двери.
Она не слышала, что говорила ей дочь, отвечая невпопад «да» и «нет», думая лишь об одном: как бы выйти на улицу, пока слезы не покатились по щекам. Попрощавшись, она часто заморгала глазами и выбежала. Сдерживаться не было сил, она шла по улице и плакала.
Слезы перестали катиться только в соседнем от ее дома дворе. Валя села на лавочку на пустынной детской площадке, решив подышать воздухом. Не хотелось столкнуться с любопытными соседями и покрасневшими глазами вызвать назойливые расспросы. К соседней скамейке подошла женщина с девочкой-подростком лет двенадцати-тринадцати, катившей розовую коляску. Вновь прибывшие молча расположились. Женщина достала книгу, девочка уселась рядом. В коляске захныкал ребенок. К удивлению Вали, на плач женщина даже не повернула голову. Девочка же ловко извлекла из коляски разряженного в розовое младенца, осторожно поддерживая под спинку и голову.
«Надо же, как у сестрички хорошо получается. И как заботится о малышке!» — умиленно подумала Валя, стараясь сдержать вновь подступившие слезы.
Девочка тем временем ласково ворковала, ребенок булькал в ответ. На этом идиллия закончилась. Старшая сестра решила развлечь ребенка, направилась к качелям и усадила малышку Валя забеспокоилась, поскольку хорошо помнила, что такие маленькие дети сами сидеть не могут и не должны.
«На вид младенцу всего два-три месяца. Может, я ошибаюсь, и ей на самом деле больше?» — Валентина не знала, что и подумать. Мать не отрывалась от книги, девочка качала малышку на качелях, даже не придерживая ее свободной рукой. Валя нервничала, не зная, стоит ли ей вмешаться. Девочка вновь подхватила малышку на руки, так же аккуратно поддерживая головку в розовой трикотажной шапочке, и, к ужасу Валентины, полезла на высокую спиральную горку. Через мгновение она увидела, что ребенок едет сидя, девочка, улыбаясь, смотрит сверху, а мамаша перелистывает очередную страницу книги. Конец спуска находился довольно высоко над землей, раздумывать времени не оставалось. Валентина с криком бросилась к горке, намереваясь поймать малышку, но… не успела. Ребенок с размаху шлепнулся лицом вниз и заорал. Валя подхватила крохотное детское тельце, не понимая, почему у малышки такое странное немигающее выражение лица и почему крик идет не изо рта, а откуда-то из грудной клетки. Неожиданно накатила слабость, перед глазами поплыли красные крути. Рядом вдруг оказались смеющиеся девочка и ее мама, объяснявшие, что это не ребенок, а всего лишь кукла, только японская, дорогая, с большим количеством функций, что Валя не первая, кто попался на эту шутку. На ватных ногах жертва розыгрыша добрела до скамейки, в ушах шумело, горло сдавливали подступающие слезы. Ей что-то говорили, но она плохо понимала. Как добралась до дома, Валя не помнила.
ГЛАВА 37
Наталья лежала с закрытыми глазами и думала, мысли были пасмурными.
«Амур со стрелами гоняется за Светкой, игнорируя мои махания носками перед его носом. Ответственный на небе за богатство, прибыль, выигрыши ушел в отпуск или уволился. В минусе сапоги с крокодильчиками, оплата фальшивого слесаря для маман, новый мобильник — одни расходы. Французский влазит в больную голову только под сушки, булки и бутерброды с горячим чаем, образуя жировую прослойку как в мозгах, так и на теле. Откуда брать положительные эмоции, если на всех фронтах песец серебристый средней пушистости?»
С этой мыслью Наталья встала, придерживая рукой одеяло — халат было лень надевать, а в неглиже холодно, направилась к окну. Раздвинув шторы, поплелась к дивану и опять улеглась, старательно подоткнув одеяло. Яркое весеннее солнце обещало «дальнюю дорогу», сдвинув стрелку Натальиного настроения с «дождь» на среднее между «пасмурно» и «ясно». Плакать расхотелось, но вопрос, чем заняться в выходной, остался. Нужна идея, раз телефон молчит, а экскурсию по магазинам она провела на прошлой неделе. Правда, в отделе белья кружевная тряпочка размером с носовой платок по цене парашюта испортила настроение.
«Надо покупать что-нибудь такое, чтобы денег потратить мало, а вещь стоящая», — рассуждала Наталья, любуясь переливающейся в солнечном свете люстрой от Сваровски. Захотелось кофе.
«Что там вчера секретарша трещала про Париж?» — попыталась припомнить Наталья, слушавшая в тот момент одним ухом, потому что второе было приложено к телефонной трубке с неутешной клиенткой на проводе. «Вот молодежь! Они с девчонками уже несколько месяцев о Париже мечтают, а эти скороспелки за границу, как в Москву за колбасой», — сердилась она, перемещаясь с одеялом, волочащимся, как мантия королевы, на кухню. Мешать кофе в турке, что всегда способствовало умственному процессу, и держать одеяло было неудобно, поэтому, сбегав за халатом и запихнув одеяло в шкаф, Наталья прибежала за секунду до катастрофы на плите. «Хороший знак», — порадовалась она.
Секретарша в красках описывала Лувр, очередь на Эйфелеву башню, Монмартр, огромные блошиные рынки — помесь лавки старьевщика и антикварного магазина, где можно за пару тысяч евро приобрести фальшивого Тулуз-Лотрека и за десяток евро стать владельцем переписки царской семьи. Дальше Наталья не слушала, поскольку истерика в телефонной трубке очередной уставшей от праздника семейной жизни вошла в критическую фазу. Последнее, что донеслось до ее слуха, было слово «фарфор».