Впалые губы травницы тронула улыбка.
– Правильно, – со вздохом кивнула она. – Ну что ж, раз так… Слушай, горец, всё, что я могу тебе сказать, слушай и запоминай:
В полночном лесу разыщи белый волос —
Когда отзовётся потерянный голос,
Пятёрка найдёт одного.
В одном человеке двоим будет тесно:
Сорви человека с девятого места
И друга спасёшь своего.
Травница умолкла.
Жуга некоторое время обдумывал сказанное, потом поднял взгляд.
– Какого из двоих, бабка Ниса? – хрипло спросил он.
Та молча покачала головой и отвернулась.
– Уходи, горец, – с затаённой болью сказала она. – Остальное только помеха тебе, здесь я ничего поделать не могу. Уходи.
Жуга промолчал.
Попрощавшись, оба вышли и долго стояли на улице, вдыхая чистый морозный воздух и заново привыкая к дневному свету.
– Збых, – сдавленно сказал Жуга, не поднимая головы. – Скажи, что я – дурак.
– Это ещё почему?
– Хочу исправить одну ошибку, заместо этого делаю две новые.
– Ты о чём?
– О чём, о чём, – огрызнулся травник. – Ни о чём! Теперь я ещё и бабке Нисе должен помочь.
Ни слова более не говоря, он повернулся и зашагал обратно в деревню. Збых не придумал ничего лучшего, как пойти следом.
Оставшийся день до вечера Жуга рылся в сарае у Збыха, перебирая хлам, пока не откопал две старые, подбитые оленьим мехом охотничьи лыжины, а утром следующего дня смазал их салом, прихватил посох, топор и котомку и отправился в лес. Был он угрюм и молчалив, а когда Збых вызвался идти с ним, покачал головою в ответ, и кузнец остался дома.
День выдался пасмурным. Лежалый снег мягко поскрипывал. Жуга шёл весь день, почти не отдыхая, шёл на юг, пока не добрался к вечеру до памятной старой стоянки, ставшей для Вайды последней. Здесь он сбросил лыжи и осмотрел окрестности, ничего особенного, впрочем, не приметив. Поляна мало изменилась, лишь снег замёл кострище да толще стала белая шуба на деревьях. Жуга насобирал дров, расчистил кострище и разжёг огонь. Расстелил одеяло, распаковал провизию и, подкрепившись, стал ждать.
Быстро темнело. Взошла луна, еле видимая через облака. Булькала вода в котелке. Жуга лежал, погружённый в свои мысли, гоня непрошеный сон, и лишь время от времени приподнимался зачерпнуть травяного взвара и подбросить дров.
Слова бабки Нисы были туманны. Травница, похоже, что-то знала, но упорно не хотела говорить. Почему? Жуга терялся в догадках. По крайней мере, в лес она ему ясно велела идти, но вот что дальше…
Жуга и сам со дня на день собирался вернуться сюда. Миновало пять дней с момента смерти рифмача (даже шесть, считая первые сутки), а он всё ещё не продвинулся в своих поисках. Поселяне же с непонятной поспешностью стремились предать усопшего земле, даже не выждав толком положенных девяти дней. Жуга вспомнил рассказ Ружены. Три человека уже замёрзли в лесу этой зимой, Вайда был четвёртым. Деревня же словно бы в насмешку называлась Тёплый Стан.
За размышлениями Жуга не заметил, как задремал и пропустил тот миг, когда тревожное предчувствие могло его предупредить, и заподозрил неладное, лишь когда стал замерзать. Он вздрогнул и проснулся.
Костёр почти догорел. Рассыпавшись неровным кругом, тлели красные точки угольков. А по ту сторону костра… Жуга помотал головой, но видение не исчезло: по ту сторону костра стоял мальчонка лет шести-семи. Стоял и смотрел на него, не двигаясь и даже не мигая.
– Ты откуда взялся? – спросил Жуга. – Как тебя звать?
Тот не ответил. Жуга присмотрелся. Обыкновенный мальчик, каких много, одетый в драные штаны и рубашку, только слишком уж худой и до синевы бледный. Жуга опустил взгляд и вздрогнул: парнишка был бос. С минуту они просто смотрели друг на друга, затем малец, ни слова не говоря, склонил голову набок, протянул свою тощую, похожую на птичью лапку руку и двинулся в обход костра.
Жуга почувствовал озноб. Он вскочил, запутавшись в одеяле, отпрыгнул было в сторону, но сразу увяз в снегу и упал. Отполз на четвереньках за костёр. Паренёк двигался следом, постепенно ускоряя шаг: лёгкий, как тень, он почти не проваливался на твёрдой корке свежего наста. Волной накатил холод, колючий, обжигающий. Жуга отчаянным броском метнулся в сторону, огляделся, разыскивая лыжи. Стояли они недалеко, но даже если добежишь, их ещё надо надеть…
Мороз ударил в затылок, судорогой свело спину. Жуга оглянулся. Так и есть – паренёк снова приблизился. Теперь уже не было загадкой, как погиб рифмач, теперь надо было спасаться самому. Без толку бегать – рано или поздно парнишка его догонит. Нельзя без конца убегать – так вообще ничего не узнаешь!
Жуга снова огляделся. Если загадочный пришелец ищет тепла… Взгляд его упал на костёр. «Коль заблудился ты в лесу…»
Раздумывать было некогда. Непослушными пальцами дёргая ремешки, он скинул башмаки, пинком отбросил котелок и босиком шагнул на угли.
Жар привычным потоком ударил в ноги, заставил расправиться окоченевшее тело. Жуга выпрямился и двинулся по кругу, не спуская глаз с найдёныша.
– Кто ты?! – ещё раз крикнул он, не получил ответа и закрыл глаза. Почти сразу пришло ощущение присутствия чуждой, непонятной силы. Жуга сглотнул и потряс головой, прогоняя сторонние мысли. Надо было пробовать иначе.
«Кто ты?» – беззвучно спросил он, не останавливаясь и не замедляя шага.
Робкий проблеск в темноте и снова – ничего.
«Кто ты?!»
Только пугающая тьма и холод там, где должна быть жизнь. Жуга вздрогнул – перед ним было только тело. Впрочем… Он двинулся дальше по кругу и снова вздрогнул: тонкая, почти неощутимая нить пуповиной тянулась в никуда, заставляя это тело двигаться и жить странным подобием жизни.
Жуга застонал. Дети не верят в собственную смерть!
Эта душа сумела удержаться рядом, день за днём теряя всё человеческое, скатываясь к тупой животной жажде тепла в попытке вернуть утраченную жизнь.
Почему Ружена не сказала, что был ещё один?!
Боль в ногах прорвала невидимый барьер, выплеснулась наружу, и Жуга спешно двинулся дальше. Но было поздно: ноги горели. И в этот миг…
«Я… я…»
«Кто? Кто ты?!»
«Я иду к тебе… Я ищу тебя…»
Запах палёного мяса мешал сосредоточиться. Жуга стиснул зубы и задышал ртом.
«Кто ты?!»
Беззвучный плач в ответ.
«Мне холодно… холодно… и больно…»
Жуга больше не размышлял. Пальцы сами сложились лодочкой, он выкрикнул короткий наговор, и жидкий пал метнулся вверх по телу, ударил в руки и выплеснулся, обжигая ладони, туда, где в темноте зимней ночи плакал и метался брошенный всеми маленький одинокий человек.
Жуга не помнил, когда подкосились ноги, помнил только, как он упал в холодный пепел и после долго полз на четвереньках, пока не уткнулся головой в шершавый сосновый ствол. От запаха жжёного мяса свербело в носу, живот скрутило чёрной судорогой, Жуга сжался в клубок, и через миг его вырвало на снег жгучей кислой желчью. Потом – снова и снова.
Потом накатила тьма.
Дуновение воздуха.
Шорох шагов.
Что-то шершавое и мокрое касается обожжённой подошвы.
«Одиночка!»
Медленно, толчками пробуждается боль… течёт потоком…
«Очнись, одиночка!»
Жуга застонал и повернулся на бок. Открыл глаза, ахнул и поспешно сдал назад, спиной ударившись о дерево: он снова был не один – пять пар глаз глядели в упор не мигая. Пятеро волков, белых, как снег, сидели перед ним на снегу ровным полукругом.
Жуга молчал. Резкое движение разбудило боль. Сопротивляться не было ни сил, ни желания.
Крайний справа зверь – матёрый белый волчара – встал и медленно двинулся вперёд, низко пригнув к земле морду. Блеснул глазами.
«Привет тебе, одиночка».
Жуга сглотнул. Запёкшиеся губы едва разлепились.
– Кто… вы? – выдохнул он.
«Волки. Волки зимы. Мы не причиним зла».
– Зачем… вы здесь?
Вожак поднял голову.
«Ты звал – мы пришли».
Мысли еле ворочались в голове, тяжёлые, медлительные, скованные болью. Каждое слово давалось с трудом. Вспомнились слова бабки Нисы: «Пятёрка найдёт одного».
Жуга поднял голову. Волков было пять.
– Тот… мальчишка…
«Мы знаем, одиночка. Его отдали нам в начале зимы».
– Зачем он… вам?
Белый волк отвернулся. Губы его приподнялись, обнажая клыки.
«Мы не просили, – был ответ. – Приходит новая вера, и про старую говорят: „Зло“, но забывают её не скоро. Думают, жертва поможет. Люди хотели снежной зимы. Люди её получили».
– Я… могу его забрать?
«Ты можешь его забрать, одиночка».
Жуга облизал пересохшие губы.
– Как?
Волк поднял взгляд.
«У тебя есть Кольцо. Ищи человека».
Жуга напрягся, вспоминая. Кольцо… Кольцо…
Браслет!
«Сорви человека с девятого места», – сказала бабка Ниса. Девятой по счёту подвеской на браслете была человеческая фигурка.
– Только одного? – спросил он.
«Только одного».
Жуга помолчал, собираясь с силами.
– Что вам нужно от меня?
«Мы – волки. При встрече нам нечего с тобой делить. Берегись, когда придут псы дождя».
Вожак повернул голову. Прислушался.
«Сюда идут. Прощай».
И прежде чем Жуга успел ещё что-нибудь сказать, все пятеро повернулись и, словно тени, растворились меж дерев.
Ружена и Збых нашли его, когда рассвело, пройдя по лыжному следу. Жуга лежал, скорчившись под большой сосной, тихий, оцепенелый, но живой. Полушубок и рубашка его были залиты рвотой. Ноги обгорели, подошвы были словно две печёные картофелины. У погасшего костра валялись задубевшие от мороза башмаки. Снег вокруг был изрыт и истоптан, но разобрать в следах хоть что-то не было возможности. Брат и сестра подобрали брошенный мешок, закутали травника в одеяло, положили его на лыжи и волоком потащили домой.