– Нести покамест на себе придётся. А там посмотрим.
– Говорил же я: возьмём коня, так ты не захотел. А сейчас бы он нам ох как пригодился!
– А чем его кормить, коня твоего? Палой листвой? – огрызнулся Жуга. – Ладно, пошли в дом. Коль выходить, так засветло, пока селяне с дубьём не нагрянули.
– А ну как в погоню кинутся? – спросил с опаской Дьёрдь.
– Они друг дружку-то боятся.
– А если толпой?
Жуга промолчал.
Стемнело. Колодец неба, полный звёзд, неспешно совершал ночной коловорот. Большая жёлтая луна шла на ущерб. Дождь сыпал мелкой моросью, точа неровный серый снег. Повсюду было холодно и сыро.
Пёс на поляне вздрогнул ото сна, поднял мохнатую морду, с шумом втягивая воздух, бросил тёплый лежак, обнажил клыки и вскочил, блестя глазами.
Вот оно!
Поджарое чёрное тело рванулось вперёд, горящая местью душа наполнилась злобной радостью: чужак был жив и наконец оставил деревню.
Гнев вожака невольно передался остальным. Собаки заметались в темноте, ворча и огрызаясь, а затем в едином порыве сорвались прочь и исчезли за деревьями.
Стая взяла след.
– Уходим мы, Атанас, – сказал Жуга, вернувшись в хату и завязывая мешок. Достал кошель и высыпал в ладонь пригоршню медяков. – Ты не серчай на нас, коль что не так. На вот, возьми.
– Куда столько? – насторожился тот.
– За дело платим. Ты вот что лучше: поищи-ка старые порты да башмаки, каких не жалко, для мальца.
– Парнишку, стало быть, с собою забираете? – посветлел лицом Атанас.
– Не след ему здесь оставаться. Да, и ещё: коль спросит кто, или староста вернётся, скажи, мол, с нами он пришёл, с нами и ушёл. Да детям накажи, чтоб не болтали! Понял?
– Уж куда понятнее, – кивнул тот, – конечно накажу. А то, чует моё сердце, болтать себе дороже будет.
– То-то и оно, – кивнул Жуга, надел полушубок и направился к печи. Достал горшок с травяным настоем, разложил на столе чистые тряпки. – Дьёрдь! – кликнул он. – Садись ближе.
Деревню покинули засветло. Хоть и взошла луна, а всё ж до ночи было далеко. Из поселян не встретился никто – деревня будто вымерла. А у околицы обоих догнала вдруг Атанасова дочурка, что помладше, – подбежала, запыхавшись:
– Погодите! Вот… – и протянула узелок.
Жуга повернулся к своему спутнику:
– Мальчонку подержи.
Сквозь тонкую тряпицу руки ощутили тёплый крутобокий хлебный каравай. Жуга поднял взгляд.
– Мамка только из печи достала, а тятька передать велел… – Девчонка никак не могла отдышаться. – На дорогу, сказал.
Была она смешная, щуплая, вся рыжая – в отца, с неровной бабочкой рассыпанных веснушек. Смотрела прямо, с любопытством, теребила тонкую, впопыхах заплетённую косу.
– Как звать тебя, красавица?
– Мара, – потупилась та.
Рука у травника дрогнула.
– Вот как… – хмыкнул он. – Ну что ж, спасибо тебе, Мара.
– А правда, что он оборотень?
– Мальчишка? Нет. Конечно нет.
Найдёныш так и не оправился от ран, был слишком слаб. О том, чтоб удержаться на закорках, не было и речи. Пришлось нести его на руках, благо весу в парнишке было всего ничего. Тем не менее, пройдя от силы две версты, Жуга почувствовал, что выбился из сил.
– Дай мне, – окликнул Дьёрдь.
– Споткнёшься.
– Ничего, авось да не споткнусь. Скажи-ка лучше, долго нам ещё идти?
– Сейчас, только место подходящее присмотрю. Балку бы нам, овражек какой ни то.
– Зачем?
– Да так… Тревожно костёр разводить, а в овраге всё не так приметно. Опять же и вода рядом.
Дьёрдь хмыкнул с сомнением, но промолчал. Оврага, впрочем, не нашли. Уже стемнело, когда путники добрались до леса. Деревня давно скрылась из виду и, хоть ушли недалеко, погони можно было не бояться – вряд ли кто из суеверных поселян решился бы идти за беглецами в ночь, а если кто и взялся, вряд ли углядел бы в чаще робкий огонёк костра. Здесь, за деревьями, где тонкий березняк сходил на нет и вековые ели вставали мохнатой зелёной стеной, было тихо и безопасно. Тут всё ещё лежал глубокий зимний снег, и Жуге стоило немалого труда отыскать сухую вешнюю поляну. Парнишку уложили на одеяло, Жуга наломал сушняка, развёл костёр и лишь после того, как вода в котелке закипела, улёгся отдохнуть.
Дьёрдь откромсал краюху хлеба, сыру, протянул травнику. Отрезал другую себе. Движения были точные, спокойные, не хуже, чем у зрячего. Помедлил в нерешительности.
– Как там подранок? – Он кивнул на мальчика. – Ещё не оклемался?
– Вроде нет. – Жуга стряхнул с рубахи крошки. – Сейчас отвар остынет, раны перевяжем. Ну-ка, помоги.
Совместными усилиями перетащили паренька к костру. Жуга стянул с него заплатанный кафтан и принялся разматывать присохшие повязки. Осмотрел раны, нахмурился: «Эк заживает хреново…» Мальчишка шевельнулся, застонал. Открыл глаза.
– Болит… – тихо выдохнул он. Голос у него был хриплый, глухой, словно простуженный.
– Терпи, – кивнул в ответ Жуга. – Боль чувствуешь, значит, живой.
– Кто… ты?..
– Меня зовут Жуга. – Он завязал последний узелок и вытер руки о рубаху. Подбросил дров в костёр и сел поближе. – А ты? Тебя как звать?
Парень долго молчал. Свет костра выхватывал из темноты его худое узкое лицо.
– Они… называли меня… Зимородок, – сказал он наконец.
– Они? – спросил Жуга, нахмурясь. – Кто это – «они»?
Мальчишка сглотнул и не ответил.
– Пить хочешь?
– Хочу.
Жуга поднёс к его губам берестяную кружку. Парнишка жадно выпил всё большими гулкими глотками и в изнеможении откинулся на одеяла.
– Я… поздно пришёл… – пробормотал он. – Не смог один… Они придут… Ноги…
Веки найдёныша сомкнулись, он задышал ровнее и вскоре снова уснул. Жуга укрыл его кафтаном и долго сидел неподвижно в молчаливой задумчивости.
– Чего там, Лис? – спросил Дьёрдь, уставши слушать тишину. – Чего, а?
– Да спит он, не шуми, – рассеянно ответил Жуга. – Я сонного настоя ему дал. Давай и ты ложись.
Дьёрдь отмахнулся:
– Какой тут сон! На три дня вперёд у Атанаса выспался. Я лучше так посижу.
– Как хочешь, – кивнул Жуга. Взъерошил волосы рукой и вдруг с размаху стукнул ею по колену. Дьёрдь аж подпрыгнул:
– Ты чего?
– Да не пойму никак… Ни разу не было, чтоб волколак за помощью к людям шёл! А этот…
– Попал в беду, вот и прибежал, – буркнул Дьёрдь.
– Э, не скажи. Такой и умирая к людям не пойдёт.
– С чего ты взял?
– Он – волк. Он кислого боится, да и серебра, наверное, тоже. А это значит, зверем он рождён, а облик человеческий лишь на время принять способен.
– А что, бывает и наоборот? – поразился Дьёрдь. – Неужто разные бывают волколаки эти?
– Конечно.
Донёсшийся из леса хруст заставил Дьёрдя вскинуть голову.
– Ты слышал? – мгновенно насторожился Жуга.
– Вроде сучок треснул… – несколько неуверенно сказал Дьёрдь.
– Вот и мне показалось. – Жуга потянул к себе посох.
– Может, волк?
– Да нет, так просто волка не услышишь… Не разберу никак, откуда… Вот опять!
Жуга всмотрелся в ночь, и на миг ему почудился зеленоватый блеск меж тёмных еловых стволов. Рука вдруг зачесалась под браслетом, и неосознанную мысль «Кто там?» вдруг поглотила жадная волна: «Отдай! Отдай! Моё!» – на сотни голосов кричала темнота. Даже Дьёрдь почувствовал себя неуверенно.
– Кто там, Жуга? – шёпотом спросил он.
Тот не ответил.
А через миг кусты подлеска расступились.
Он был большой, широкогрудый, без ошейника, с массивной круглой головой, чёрный, словно ночь. Жуга никогда в жизни не видел собак такой величины.
– Так вот какой ты, пёс дождя… – задумчиво проговорил Жуга и облизнул пересохшие губы. – Чего тебе надо?
«Уйди с дороги», – был ответ.
– Скажи сперва, зачем пришёл.
Взгляд пса остановился на Зимородке.
«Отдай мне этого ублюдка».
– Его ты не получишь.
Пёс глухо заворчал, шагнул вперёд и показал клыки.
«Не лезь в мои дела, щенок! Отдай, если хочешь жить!»
Жуга покачал головой.
– Ты уже слышал мой ответ, – сказал он. – Уходи.
«Тогда умрите оба!»
Жуга едва успел вскинуть посох, защищая горло – клыки с голодным хрустом вошли в деревяшку. Увесистое тело рухнуло сверху, скребя когтями полушубок, и оба, сцепившись, повалились на снег. Посох извернулся для удара. Пёс отпрыгнул в сторону, и в тот же миг, будто рухнула незримая стена, со всех сторон с лаем повалили собаки.
– Дьёрдь, берегись!
Предупрежденье оказалось лишним: слепой вскочил, словно только этого и ждал, отбросил ножны, и сабля засвистела в воздухе, плетя стальное кружево. Первые капли крови упали на тёмный снег. Опередив других, большая рыжая собака прыгнула с разбегу, целясь человеку в горло, и рухнула с наполовину отсечённой головой. Дьёрдь бился яростно, отчаянно, находя врага на слух, по запаху мокрой шерсти, по дуновению воздуха, по сотрясению земли, и собаки невольно сдали назад, ворча и огрызаясь.
Вожак был тоже здесь, везде и словно бы нигде, не дрался – танцевал, невидимый в ночи, ускользал в последний миг и снова нападал. Ни посохом, ни саблей его было не достать. Удары уходили в пустоту, в то время как клыки всё чаще находили свою цель. Штанины у Жуги окрасились кровавым.
И вдруг всё кончилось. Стая кинулась прочь, и через несколько секунд лишь разрубленное тело да следы напоминали о безумной схватке. Дьёрдь опустил окровавленный клинок и повернулся к Жуге.
– Что всё это значит?
– Сейчас… погоди…
Пятная кровью снег, он спешно собрал раскиданный в драке костёр, раздул огонь и отбросил кафтан.
– Ну, как он? – спросил Дьёрдь.
– Жив. Ни одна собака не смогла подобраться. – Травник поднял взгляд и только теперь заметил, что Дьёрдь сорвал повязку. – Неужто видишь, Дьёрдь? – сказал Жуга, вставая. – Не знаю, что бы я делал без тебя.
Тот помолчал, прежде чем ответить.