Больше я о нём не слыхал.
Медведь сосредоточенно обнюхал протянутый травником берестяной короб, запустил в него лапу, выволок сочащийся мёдом кусок и принялся его жевать вместе с сотами. Проглотил и вытащил ещё. Довольно урча, облизал широченную лапу.
«Ах-р… Удружил. Славный медок».
Травник усмехнулся:
– Из-за этого самого мёда я однажды попал в такую переделку!..
Взгляд зверя вновь скользнул по травнику и задержался на мече.
«Твой меч… Откуда он взялся? Ты не рассказывал, откуда он у тебя».
– Это было в городе, перед войной. Я не думал… не хотел, – сказал Жуга и опустил глаза. – Так получилось.
«Тоже попал в переделку, как с мёдом?»
– Да. И эти две вещи чуть меня не погубили.
Прах и пепел
– Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык… А как ещё назвать весну, нагрянувшую в город? Вот то-то… Это, наверное, где-нибудь в лесу или в полях весенняя пора – сплошное любование, там, ручьи, проталинки и птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше ни меньше, а здесь весна – просто бедствие. А снег! Какой у вас тут снег? Лишь только оттепель наступает, всё дерьмо, что вылили из окон и дверей, течёт под солнцем, вонь – хоть на крышу лезь, до первых гроз не продохнёшь. Да и с крыш тоже валится – вон, к примеру взять, меня вчера едва сосулькой не убило! Чего? Дождик? На хрена мне сдался этот дождик, господи прости – одна лишь сырость от него, а проку никакого. Ну а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все пути ведут к нему, и всяк старается от этого отречься, когда распутица приходит. Распутица, она и впрямь как девка – вредная, распутная и никому проходу не даёт. Пешком не всякий проберётся, чего уж о подводах говорить! Я ж говорю – дурная пора. Обозы вязнут, старые запасы подъели, вот и сидите на бобах… Дороги, ха! Кисель! Недавно видел – лошадь чуть в грязи не утонула… вместе с всадником. Вот те и «да ну»! Сам ты трепло. Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так, значит? Получи! Что, и тебе тоже? Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не трожь мешок, скотина! Зашибу!
Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на улицу в раскрытое окно, как из бочонка – пенная струя. Кто из прохожих был поблизости, шарахнулись прочь, а через миг обшарпанная дверь корчмы под Жёлтым Колесом распахнулась, и грузное тело вылетело вон. Проехалось на животе, взрывая носом уличную грязь, попыталось встать, но тут большой увесистый мешок, который вышвырнули следом, настиг его и повалил обратно. Корчма грохнула, засвистела, заулюлюкала, кто-то плюнул, кто-то погрозил кулаком, и подгулявшая компания отправилась обратно пьянствовать.
Упавший в грязь поднялся, сел, ругаясь и отплёвываясь, и подтащил к себе мешок. Огляделся. Прохожие отворачивались и прятали улыбки, проходили мимо по своим делам, и лишь один, худой и рыжий, с посохом, остался стоять, глядя на него слегка насмешливо и с укоризной. Посох был берёзовый, недавно срубленный, белёсая кора ещё кудрявилась тонкими плёночками.
– Что, схлопотал? – спросил он беззлобно и усмехнулся, протягивая руку. – Вставай, а то застудишься.
– Тебе что за дело… – буркнул тот, поднялся на ноги, с кряхтением потёр отбитые бока, икнул и выругался. Его изрядно шатало, мешок в руках тянул в сторону. Не замечая протянутой руки, он привалился к стене и мутным взглядом смерил пришлеца:
– Ты кто т-такой?
– Да проходил вот мимо, гляжу: летит. Ты как? Башка цела?
– Не твоё дело… А вот раз ты такой сердобольный, угостил бы меня пивом, а то сегодня я уже не при деньгах.
– Ну, ты, братец, совсем обнаглел, – усмехнулся странник. – А ну как не угощу?
– А нет, так и хрен с тобой, – ответил тот. – Мне всё равно сегодня помирать.
– Что? – Странник поднял бровь. – С чего ты это взял?
– С того… Ну как, поставишь пива?
Рыжий помолчал, затем кивнул на дверь:
– Войдём.
Тревожно было в городах, тревожно в сёлах. Худые вести доходили с окраин. С юга шла война – в который раз, не сосчитать, отряды оттоманских турок, порезав на горах заставы сербов-граничар, не повернули, удовлетворясь награбленным, а двинулись походом на Валахию и Дакию, и дальше, куда Аллах поведёт. А тут ещё откуда ни возьмись вдруг выползла холера, поганая сестра весеннего ненастья, выползла и гуляла в городе около месяца, терзая жителей от мала до велика без разбору, в кровь выгрызая потроха мучительным поносом. Шумели люди в кабаках, ругались, пили, думали, что делать, иногда дрались, малейшая ссора, спор, острота, маленький должок – всё вызывало гнев. Немудрено, что незадачливый любитель полётов на пьяную голову счёл за лучшее смолчать, когда опять зашёл в корчму. И всё ж его заметили – ещё бы не заметить! – разило от него, как от козла. Компания за столом в углу притихла, мрачно наблюдая, как двое отыскали свободный стол под лестницей и заказали пива.
– Есть хочешь? – Рыжий странник скинул с плеч мешок. Пристроил рядышком на лавке посох.
– А… всё равно… – махнул рукою незнакомец, задвинул свой мешок под лавку, вытер руки об себя, поспешно схватил кружку и долго пил, не отрываясь. Хмельной напиток тёк ему на грудь и заливался в рукава.
– Заладил, как осенний дождик: «Всё равно, всё равно…» На.
Тот опустил пустую кружку, всё так же безразлично взял протянутые странником хлеб, лук и колбасу, отгрыз кусок и принялся жевать. Ел он бездумно, торопливо, с мутной жадностью в глазах, не чувствуя ни вкуса колбасы, ни тошнотворной вони, исходившей от него самого. Был он высок и бородат, с неряшливой копной сизых, местами обгорелых и давно не стриженных волос, имел лет двадцать пять за плечами и странный, затаённый страх в душе. В его речах сквозил неистребимый лающий акцент, в любом краю выдающий уроженца германских земель. Одежда, подпоясанная вервием изодранная ряса, была грязна до безобразия, под левой рукою расплывшейся бурой полоской темнела запёкшаяся кровь. В просвете рваного ворота мелькал чёрный крестик. Распухший нос, разбитая губа… Похоже, досталось ему крепко.
– Тебя как звать?
Вопрос, казалось бы, невинный, заставил незнакомца сжаться, будто от удара – он даже будто ростом ниже стал. Прожевавшись, положил огрызок колбасы на стол.
– Зовут меня Бертольд, а прозвище мне – Шварц, что значит Чёрный, – ответил он и снова смолк.
– Ты не монах ли часом?
– Ну, может, и монах… – Голова его качнулась с пьяной несуразностью. – А как тебя зовут?
– Зови меня… ну, скажем, Лис, – ответил тот.
– Лис? – Брат Бертольд наморщил лоб. – Это который бегает… вот этак? – он показал пальцами.
Губы его собеседника тронула улыбка.
– Да.
– Идёт. Поставь мне пива, Лис.
– Может, хватит? – посерьёзнел странник. – Чего ты набираешься с утра?
– С того, – угрюмо буркнул тот. – Я, может, до утра уже не до…
Рука легла на стол между ними, и чей-то голос коротко потребовал:
– Эй. Выметайтесь. Оба.
Корчма затихла. Рыжий поднял взгляд.
Подошедших было трое: чернявый, стриженный в кружок парнишка в белой безрукавке поверх вышитой рубахи, второй – постарше первого, но тоже не мужик ещё – едва-едва усики пробились, как чёрные сопли под носом, и третий – в грубых шерстяных штанах, голый по пояс. Этот был крупнее всех, хотя и остальные тоже с виду были крепкие. Однако Лис не шелохнулся, остался сидеть как сидел, лишь бросил беглый взгляд в сторону окна, где за столом оставшиеся трое следили, чем всё кончится. Один вертел в руках колоду карт. Шварц молчал, растерянно помаргивая. Дела… Здоровый ведь мужик! Шутя троих осилил бы. Злости не хватает, что ли?
Меж тем парнишка, что поближе, шагнул вперёд, взял со скамейки посох и отступил обратно. Посмотрел на своего приятеля – тот кивнул одобрительно.
– Ну? – нетерпеливо бросил голопузый. – Долго вы ещё тут будете вонять?
– А ты нос заткни. – Лис встал и выпрямился, глядя ему в глаза. – Чего расшумелся? Или твоя корчма?
– Может, и моя. А вот ты кто такой, ядри тебя холера?
– Залётный воробей. Чего пристали к человеку?
– А нечего тут языком трепать! Тоже мне, нашёлся… Мало, видать, попало – вишь, опять пришёл.
Лис посмотрел на Шварца.
– Своё он получил, стало быть, в расчёте вы.
– В расчёте или нет – решаю я, – набычился верзила. – Ну так что, дать вам по мордам или сами уберётесь?
Рука его потянулась вперёд.
Движение было быстрым. Неуловимо быстрым. Толчок, подножка – заводила растянулся на полу. Его дружок взмахнул посохом, промазал, а через миг сам приложился головой об стол. Кружка разлетелась в черепки. Посох, не успев упасть, будто сам собою прыгнул страннику в руки, и третий забияка спешно попятился. Полураздетый картёжник рванулся было встать и замер, углядев под носом у себя грязный берёзовый кол.
– Ну? – в свой черёд спросил у парня Лис и повёл туда-сюда рукой. – Теперь мы в расчёте?
Парень заворожённо следил, как двигается посох. Облизал пересохшие губы. Опустил глаза.
– В расчёте, – пробурчал он.
– Вот и славно. – Странник встал и вернулся к столу. Посмотрел с неодобрением на Бертольда и пошарил в кошельке.
– Хозяин! – позвал он. – Дай воды. И уксусу туда добавь.
Компания играющих вновь собралась у окна. По грязному столу зашлёпали карты. Народ в корчме задвигался, загомонил, обсуждая происшествие, забрякали кружки. А в дальнем углу негромкий голос вдруг сказал со странной убеждённостью: «Жуга».
– Жуга? – Бертольд вдруг встрепенулся. – Тебя и впрямь зовут Жуга? О господи… Мне про тебя Олег рассказывал, как вы на мельнице… и в замке…
– Я – Лис, – нахмурившись, ответил рыжий странник. – Оставь Жугу в покое. И вообще, говори тише.
– Жуга, наверное, только ты сумеешь мне помочь! – Монах приблизился и громко зашептал ему в лицо: – Меня… убить хотят.
– С чего ты взял? – опешил тот. – Да и кто?
– Не знаю я! Не знаю!
– Ну а за что, знаешь хоть?
Взгляд монаха стал беспомощным.