Леса вдруг зависли под самым нелепым углом, застыли внезапно, в одно мгновение. Яцек не мог поверить своим глазам.
Жуга, хромая, поравнялся с кучей песка, подхватил девочку на руки и побежал дальше, отягощенный своей драгоценной ношей, не останавливаясь и не оглядываясь, как бегут последний раз в жизни...
И тут невидимая подпорка не выдержала!
Тяжелые балки с треском и грохотом рухнули, ломаясь, туда, где еще мгновение назад были девочка и рыжий паренек. Пыль, щепки, мусор взвились столбом, длинный брус ударил бегущего под колени, сбил с ног. Жуга упал, прокатился по камням мостовой и остался лежать неподвижно.
Со всех сторон к ним бежали люди. Яцек стряхнул оцепенение и тоже поспешил туда.
Жуга лежал, тяжело дыша и крепко прижимая к себе девочку. Из разбитого носа его текла кровь. Завидев Яцека, он кивнул и попытался сесть.
— Ты цел? — обеспокоенно спросил тот.
— Вроде... — прохрипел Жуга, откашлялся, сел и поморщился. — Нога вот только...
Он осторожно поставил девочку на ноги, отряхнул на ней простое саржевое платьице. Оглядел хмуро растерянные, бледные лица столпившихся вокруг горожан.
— Чей ребенок?
Люди молчали. Жуга уже хотел повторить свой вопрос, но вовремя сообразил, что его опять не понимают.
— Чья девочка? — спросил он уже по-немецки.
— Это Магда, — дрожащим голосом сказала какая-то женщина, — прачки Анны-Марии дочка... Господи Боже! Давайте я отведу ее домой...
Жуга встал, поморщился, ступив на больную ногу. Поглядел на обломки упавших лесов. Девочка стояла рядом, доверчиво держа его за руку теплой ладошкой, не хотела отпускать.
— Хорошо, — кивнул он.
Девочку увели к матери. Люди потихоньку расходились, обсуждая происшествие, и вскоре на площади остались только Яцек и Жуга.
— У тебя кровь течет, — сказал Яцек.
— Да? — Жуга осторожно потрогал свой распухший нос. — А, верно... Тут есть, где умыться? Колодец какой-нибудь там...
— Вот что, — предложил Яцек. — Я тут, неподалеку живу, вон в том доме. Пошли ко мне — тебе все равно пока идти некуда.
Жуга помолчал, задумчиво глядя на свои окровавленные пальцы. Кивнул:
— Что ж, пошли, пожалуй.
Яцек обитал под крышей высокого каменного дома, что принадлежал вдове пекаря Эриха Мютцеля — Гертруде Мютцель. Сама хозяйка, дородная женщина почтенных лет, занимала второй этаж. Третий этаж и мансарды сдавались внаем. Внизу была пекарня. Яцек и Жуга вошли и поднялись наверх.
— Садись, — Яцек кивнул в сторону кровати и потащил с полки большой фаянсовый кувшин. — Я сейчас за водой сбегаю.
Жуга сел и огляделся.
Низкая, но довольно длинная комната, где двух стен не было вовсе — лишь скошенный углом потолок — была обставлена просто: стол, стул, застеленная одеялом кровать, шкаф для одежды и большой, окованный железными полосами сундук с пожитками Яцека. В углу, на колченогой табуретке примостился таз для умывания. На столе, в закапанной воском бутыли торчал огарок от свечи. Справа углом выпирала из стены печная труба. Окно вело на крышу.
— Я и не знал, что на чердаке можно жить, — сказал Жуга, когда Яцек вернулся. — Сколько ты платишь хозяйке?
— За мансарду? — тот поставил кувшин на стол, вытер руки о штаны. — Талер в месяц.
— Ну, это — не деньги...
— Так ведь и это — не жилье, — грустно улыбнулся тот. — Летом жарко, зимой холодно, если только печь в пекарне не топят. Готовить, опять же, негде.
Жуга стянул рубаху, нагнулся над тазом, подставил сложенные лодочкой ладони: «Лей». Долго, фыркая, умывался; вытерся протянутым полотенцем. Вода в тазу порозовела.
Яцек во все глаза смотрел на спину Жуги, где изгибался неровной дугой рваный белый шрам.
— А это откуда?
Жуга поморщился, отмахнулся досадливо:
— Дело прошлое... Скажи-ка ты мне лучше, где в Гаммельне жилье подешевле найти можно?
— Надолго?
— Не знаю, — Жуга пожал плечами. — На месяц-другой.
Яцек потер подбородок, оглядел мансарду.
— Если хочешь, живи пока у меня. Платить за комнату вдвое меньше, а кровать вторую у хозяйки попросим. Вещи твои где?
— Да мешок у меня только, в аптеке у Готлиба остался... — Жуга подошел к окну, выглянул наружу. — Подумать надо.
— Скажи, Жуга, — неуверенно начал Яцек. — А... что это такое с лесами сделалось, когда ты за девчонкой побежал? Это что, колдовство?
Жуга промолчал, глядя в сторону.
— Чего молчишь? Я же сам видел...
Тот опять ничего не ответил.
В дверь постучали, и Яцек пошел открывать.
На пороге стоял тощий, весь перепачканный сажей паренек с витым горячим штройзелем под мышкой, блестел озорно глазами.
— День добрый, Яцек! Видел, что на площади стряслось?
— А, здравствуй... Видел, конечно. А что?
— Ну, так я сейчас Дитриха встретил — он там работал. Знаешь, отчего леса грохнулись? Крысы веревки сгрызли! — Парень отломил от булки кусок и отправил его в рот. — Каково, а? Мне они тоже осточертели — каждый день в дымоходах застревают... Ну, пока! Заходи как-нибудь.
Яцек закрыл дверь, обернулся.
— Это Гюнтер, трубочист. Он тут вот, за стенкой живет... Так ты как насчет жилья?
Жуга покивал задумчиво, поднял голову:
— Так говоришь, кровать хозяйка даст?
Серое на черном.
Удар!!!
Больно больно больно!
Назад, не чуя ног, по длинной полке, мимо вкусных мягких кругов, успев отгрызть один лишь кусочек, к спасительной темноте холодной ночи...
Шелест материи. Запах сосновой палки. Серая тень.
Прыг вправо! Влево! Гулкий стук дерева об пол, истошный женский визг — больно ушам — но путь открыт! За дверь, где серая луна на черном небе. Болит отбитый бок. Бегом-бегом, вдоль по улице, выгибая горбатую спинку, сжимая в острых зубах душистую хлебную мякоть — еда! еда! — се...
Жуга открыл глаза. Долго лежал, не шевелясь, затем встал и подошел к окну мансарды.
В комнате было тихо. Повернувшись на бок, мирно сопел на своей кровати Яцек. С улицы тянуло холодком. Город окутала туманная осенняя ночь. Таяли во мраке желтые цепочки фонарей.
Жуга сел, закутался в одеяло и задумался.
Вторая ночь в городе — и снова этот непонятный сон. Почему мир в нем видишь снизу, от самой земли? Почему вокруг море запахов и звуков, но всего один цвет? Почему в сердце все время сидит щемящее до боли чувство страха?
Почему, почему, почему?!
Жуга помотал головой. Наваждение какое-то!
Так и не растолковав странное видение, он лег и долго ворочался, пока снова не заснул.
Ему снился лес.
Три слепых мышонка,
Три слепых мышонка —
Как они бегут,
Как они бегут!
Дурашливая эта песенка летела ввысь из глубины городских улиц, звенела детскими голосами, словно напоминая, что уже утро, и пора вставать. В узкое застекленное окно мансарды лился потоками солнечный свет. День обещал быть хорошим.
Мышатами — и Яцек это знал — дразнили троих: двух мальчишек по имени Кристиан и Фриц, и девчонку — ту самую Магду, которую вчера спас его новый знакомый. Эти трое всегда ходили вместе: играть с ними никто не хотел, ибо первый сильно заикался, второй был мал ростом, а девочка, кроме того, что была сущей тихоней, еще и говорила плохо и редко.
Яцек зевнул, потянулся и открыл глаза. Огляделся.
Жуга, хмурый и задумчивый, не спал, сидел одетый на кровати, обхватив колени руками и прислонясь спиною к стене. Смотрел в одну точку. Скомканное серое одеяло валялось рядом.
— Привет, Жуга.
Тот поднял голову, кивнул равнодушно:
— Доброе утро, Яцек.
Яцек отбросил одеяло и сел. Поежился от утреннего холодка. Посмотрел на Жугу, озадаченно почесал в затылке.
— Ты чего такой хмурый? Не выспался?
Жуга поднял руку, взъерошил рыжие нечесанные волосы. Усмехнулся невесело.
— Нет, почему же. Выспался... Не в том дело.
— А в чем?
— Так... — Он помолчал, затем добавил: — Есть причина.
— А-аа... — Яцек встал и принялся умываться. — Завтракать будем? — обернулся он.
— Неплохо бы, — поддержал Жуга. — А где?
— Да прямо здесь и закусим. Ты подожди, я сейчас.
Яцек оделся, коснулся мимоходом печной трубы — теплая ли? — убежал и вскоре вернулся с булкой горячего хлеба и медным чайником. Чайник был странной формы — узкий, высокий, булькал свежим кипятком. Яцек поставил его на стол, с головой залез в сундук, вытащил два мешочка и насыпал в чайник немного коричневого порошка. В воздухе разлился сильный горьковатый аромат. Жуга озадаченно принюхался.
— Это что?
— Не знаешь? — Яцек оглянулся. — Кофе. Неужто не пил никогда?
— Нет... Это какая-то трава?
Яцек почесал в затылке.
— Наверное... — неуверенно сказал он. — На, взгляни сам.
Он снова пошарил в мешочке и насыпал Жуге в подставленную ладонь дюжину крупных — с ноготь — коричневых зерен. Были они овальные, сухие, слегка подгоревшие, пахли странно, но приятно. Жуга с опаской раскусил одно, хмыкнул: вкус был незнакомый, чужой, разливался терпко на языке.
— Где это растет?
— Не знаю, — пожал плечами Яцек. — Где-то на юге... Вот черт!
— Что такое?
— Гляди — крысы булку погрызли. И когда только успели? Ну, да ладно, пошли есть.
Яцек разлил дымящийся напиток в чашки, нарезал хлеб, достал из сундука горшочек с маслом.
Жуга отпил из чашки, поморщился:
— Горько.
Яцек кивнул:
— Мне тоже поначалу не нравилось, а потом привык. На вот, сахару добавь.
— Сахару?!
Жуга заглянул во второй мешочек. Там действительно был наколотый кусками сахар — редкостное лакомство в горах. В Гаммельне его продавали в аптеках. Видно, не так уж мало денег получал Яцек за свою работу, если мог позволить себе такое! Поколебавшись, Жуга положил в кофе пару кусочков и снова попробовал. Напиток и впрямь стал вкуснее. Утренняя вялость постепенно ушла, в голове прояснилось.