Внутри было сумрачно и тепло. Хозяин — видимо, тот самый Андрлик — дремал возле бочек с пивом, но сразу поднял голову, заслышав, что кто-то вошел. В углу, за длинным столом трое возчиков отогревались после дороги горячим сбитнем. Справа, у окна сидел угрюмый белобрысый паренек и бесцельно глядел в заиндевелое стекло. На столе перед ним стояла нетронутая кружка с пивом. Мельком глянув в его сторону, Жуга оставил лопату подле входа и прошел к хозяину.
— День добрый, — поздоровался тот.
— И тебе того же, — Жуга пошарил в кошельке, вынул монетку. — Сбитню налей.
Андрлик сгреб менку, кивнул, снял с полки кружку и наполнил ее из самовара густым горячим сбитнем. Жуга огляделся, облюбовал стол, который показался почище, и уселся. Пригубил из кружки. Напиток оказался хоть куда — с травами, на меду, согревал приятно руки и теплой волной отзывался в животе. Жуга выпил уже больше половины, когда паренек у окошка вдруг поднял голову, обвел корчму мутным взглядом и, заприметив Жугу, подхватил свою кружку и направился к нему. Уселся на скамью напротив и некоторое время молча рассматривал незнакомца. Поскреб в затылке.
— Ты, что ли, Жуга будешь? — хмуро спросил он.
— Ну, я, — Жуга отпил из кружки. — А что?
Паренек покосился на свою кружку, словно видел ее впервые, вздохнул и отодвинул в сторону. Сплел пальцы, согнул их до хруста. Потупился.
— А вот скажи-ка, травник, — глядя в сторону, начал он, — может твоя наука помочь, когда человек человека не понимает?
Жуга нахмурился.
— Это как?
— Ну, вот ежели, взять к примеру, такой случай: парень девку любит, а она его — нет... Можно тут помочь?
— Ничем тут не поможешь. Тут или парень — дурак, или девка — дура... или нету здесь любви никакой... так — баловство.
Парнишка некоторое время молчал, кусая губы. Поднял взгляд.
— Ну... есть же там зелье, какое ни то, приворотное... Ведь есть же!
Жуга пожал плечами.
— Есть, конечно... да только дурь все это. Силой человека еще никто счастливым сделать не мог.
— Ну, так то — силой! А это...
— Травы — тоже сила, — хмуро сказал Жуга, заглянул в кружку, одним глотком допил сбитень и встал. — Не дело ты затеял, парень. Колдовством тут не поможешь.
— Так значит, не дашь ничего?
— Не дам.
Паренек глянул исподлобья, помотал головой.
— Видно, правду люди говорят, — процедил он сквозь зубы, — с рыжим да красным не связывайся... все вы, ведуны, одним миром мазаны, что ты, что бабка Ниса... Нос все любите задирать, а как до дела дойдет — хрен тебе. Эх... — он махнул рукой отвернулся, да так и остался сидеть, подперев голову рукой. Жуга хотел было еще что-то сказать, передумал, надел шляпу и, подхватив лопату, направился до Збыха.
Кузнеца дома не оказалось, зато вернулась Ружена. Жуга замялся нерешительно на пороге, не зная, что сказать — к такому повороту событий он не был готов, но девушка сама начала разговор.
— Проходи, садись, — тяжело вздохнув, сказала она, кивая на лавку. — Поговорить с тобой хочу, пока брата нет.
Жуга опустился на скамью.
— Где он?
— Я его на улицу вытолкала — пусть хоть до кузницы прогуляется... — Она помолчала, дрожащими пальцами теребя косу, и вдруг повернулась к Жуге.
— Жуга, скажи, ведь ты... не со зла? — В глазах ее были слезы. — Все это — не со зла?
Жуга ответил не сразу.
— Что он тебе рассказал?
— Все... Наверное, все... — Она спрятала лицо в ладонях и заплакала. У Жуги духу не хватило ее успокаивать, и он снова промолчал. — Говорила же я ему: уедем из этой деревни... — глухо слышалось сквозь рыдания. — Кузнецкое ремесло всюду уважают, не пропали бы... так ведь нет же...
— Деревня-то при чем? — с недоумением спросил Жуга. — Хорошая деревня, и люди, вроде, как люди... Добрые. Вон, помогли мне даже бесплатно...
Ружена подняла к нему заплаканное лицо.
— Они всегда готовы помочь... если надо похоронить, — сдавленно сказала она. — Думаешь, ты первый в эту зиму приволок сюда мертвеца?!
Жуга побледнел.
— А... разве... нет?
Расчистив заметенную снегом дорожку, Збых растворил скрипучую дверь и некоторое время стоял на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. В кузнице было пусто и холодно. Вода в бочке подернулась льдом.
Збых подошел к очагу, поворошил холодные угли, рассеянно перебрал инструмент на верстаке. Тронул недвижные мехи. Взялся было за молоток, но вздохнул и отложил его в сторону. Ощущение тяжести в руках было странное и незнакомое.
Он вышел и долго стоял, глядя, как опускается на деревню вечер, потом повернулся и посмотрел в другую сторону — на реку, на лес за рекой. Настроения работать не было. Он запахнул плотнее полушубок и направился вниз по тропинке, к темневшей во льду проруби.
Близилась ночь. Небо подернулось темной синевой, затем почернело совсем. Воздух был тих и прозрачен. Одна за другой высыпали звезды. Взошла луна, посеребрив верхушки елей на том берегу, щербатой сырной головой отразилась в воде. Мягким покрывалом заискрился снег.
Збых стоял недвижно, глядя на спящую зимнюю реку, чувствуя, как распирает грудь непонятный, неведомый доселе зуд. Голова томилась ожиданием слов. Он стоял и вспоминал.
...Жаркими пальцами пляшет костер, лижет сухие вязанки. Черным хвостом над землей жирный зловонный дым. Запах горелого мяса и след в пламени стихшего крика — в шуме толпы, в шуме толпы, в шуме толпы...
...Повозка старая ползет неспешно по дороге, плетутся сонно под ярмом усталые волы. Под солнцем пыль, и потный лоб никак не остывает. Но почему так хорошо нам ехать в никуда? Нигде подолгу не сидеть, нигде не оставаться. И рядом — милое лицо, и карие глаза...
...На снежной поляне вдруг — голос зовущий,
В просторах снегов умирающий день.
Полночные звезды и — ветер метущий,
Погасший костер и — скользящая тень...
Збых помотал головой.
— Не мое... — прошептал он еле слышно. — Все — не мое...
Он осмотрел на свои руки — широкие мозолистые ладони деревенского кузнеца. Пошевелил пальцами, хмыкнул. Откуда пришло это странное чувство поющих под пальцами струн? Он же не играл никогда ни на чем, и не знает даже, с какого конца за скрипку браться. И голова... Збых снова затряс головой. Слова. Слова. Накатывают, кружатся, теснятся...
— Збых!
Кузнец оглянулся — вниз по склону бежал Жуга. Споткнулся, упал, зарывшись носом в снег. Встал, отряхиваясь. Поднял и нахлобучил шляпу, и уже не особенно торопясь, быстрым шагом спустился к реке. Остановился рядом.
Некоторое время они молчали.
— Красиво, — совершенно неожиданно для себя, сказал вдруг Збых.
— Что? — встрепенулся Жуга.
— Красиво, говорю, — задумчиво повторил тот. Посмотрел Жуге в глаза. — Почему я раньше этого не замечал? Или... это тоже из-за рифмача?
— Все может быть... Сам ты что об этом думаешь?
Збых наклонил голову, посмотрел искоса.
— Я не думаю, я — знаю, — ледяным голосом сказал он, и вдруг, ни с того, ни с сего, начал читать:
Призрак давних эпох, навевающий сон,
Эхо стихших шагов, уходя в небосклон,
Бороздящее тьму на рассвете.
Легкий шелест листвы, рокот теплой волны,
Тишина подземелий и грозы весны —
В колыбель приходящие к детям.
Оберег и броня теплых маминых рук,
Вереница событий, друзей и подруг,
Первый враг, что понять так непросто.
Поле, лес и Луна — в облаках и в реке,
Лето, осень, весна, льдинка на языке —
Это в памяти держит подросток.
Уходящая юность, груз новых забот,
Сны, печали, усталость, кровь, слезы и пот,
Смех и горе, ответы, вопросы...
Дуновение смерти за чьей-то спиной
И любовь, что поможет остаться собой —
Так внезапно становишься взрослым.
Новый груз новостей, треволнений и бед,
Череда поражений, ничьих и побед.
Первый волос седой на макушке.
Все, что в жизни узнал уже можно забыть,
Все равно эти знания не применить —
И грустят старики и старушки.
Нет ни сна, ни печали, лишь молкнут шаги,
В воду бросили камень, погасли круги,
Только души в единое слиты.
Вновь ушел в дальний путь призрак давних эпох,
И в молчаньи холодных застывших веков
Пыль заносит могильные плиты...
Жуга слушал, почти не дыша, эти скупые сбивчивые вирши, от которых щемило сердце, и какой-то иной, нездешний холод волной поднимался в душе, и не оставалось после ничего, только один большой, неясный вопрос: почему? зачем? за что?
— Силен рифмач... — одними губами прошептал Жуга.
Збых умолк. Покосился на ремешок на запястье. Кожа под ним покраснела и чесалась.
— Жуга, — тихо позвал он.
— Что?
— Что же дальше-то будет?
— С Тобой или с Ним?
— С нами... с обоими...
Жуга не ответил. Присел возле проруби. Сгреб ладонью снег.
— Смотри, — он слепил снежок и бросил его в прорубь. С легким плеском тот исчез и показался снова еле видимым белым пятнышком под темной водой. — Вода — это, как бы, твоя душа. А снежок — его. Не плавает, не тонет... — Он умолк, а когда продолжил, голос его звучал как-то странно.
— Вода растопит снег, — говорил Жуга, не глядя на кузнеца. — Пройдет девять дней, и его душа отправится в путь. Если смешаются они, то и твоя уйдет следом... Три дня уже прошло.
Збых почувствовал, как замирает сердце. Сглотнул гулко.
— И... ничего нельзя сделать?
Жуга помолчал.
— Девять дней — огромный срок, если знать, что делать, — наконец, сказал он, рассеянно глядя в прорубь. Вода в ней быстро замерзала, и вскоре снежок окончательно вмерз. — Лед видишь?
— Ну, вижу, — согласился Збых. — И что?
— Оберег для тебя — что лед для этого снежка. Не даст растаять... — Он повернулся к Збыху. — Почему ты не сказал мне, что до Вайды было еще трое?