— Ну, пошли, что ли...
Реслав приставил лестницу и полез на крышу.
За день сделали почти четверть всей работы. Крыли в два слоя. Реслав скидывал старую солому, киянкой подколачивал, где надо, стропила, укладывал новые вязки, тугие, золотистые, пахнущие терпкими летними травами. Босоногий рыжий Жуга суетился внизу, подгребая солому, увязывая ее в пучки и споро подавая наверх. Отсюда, с крыши его хромота была особенно заметна.
Вечером, отужинав кашей с маслом и молоком, сдали работу хозяину и залезли спать на сеновал.
Так прошло два дня. Работа двигалась помаленьку. Жуга каждое утро заваривал свои травы. Легконогая Ганка появлялась то тут, то там, успевая по хозяйству, и исчезала по вечерам — то и дело у ворот мелькал Балаж. Реслав часто глядел ей вослед, вздыхал; Ганка смеялась, ловя его взгляды, подшучивала над неуклюжестью Реслава, над рыжей шевелюрой Жуги. Как вскоре узнали друзья, Довбуш был вдовцом, и дочка вела все его домашнее хозяйство — кормила кур и скотину, смотрела за домом, готовила еду. Реслав предложил было прогуляться в корчму — попить пивка, послушать поселян, но Жуга отказался, и он тоже не пошел. Был Жуга молчалив и мрачен, и лишь по вечерам долго лежал с открытыми глазами и чему-то грустно улыбался.
Третий день выдался таким же погожим и ясным, как и прежние. С утра пораньше взялись за крышу, а к полудню в гости наведался сосед — долговязый усатый Янош-закорючка, местный сплетник.
— Здорово, Довбуш! — с порога начал он. — Новости-то слыхал?
— А что?
— Пес у Юраша сдох.
— Ну, сдох и сдох, мне-то что? — бросил беспечно Довбуш, и вдруг насторожился. — Погоди-ка, погоди... У какого Юраша? Того, что с околицы?
— У него, у него, — закивал тот, присел на лавочку, вынул трубку и закурил. — Совсем еще молодой пес был — двух лет не исполнилось.
Заинтригованный, Жуга отложил недовязанную кучу соломы, прислушался к разговору. Янош покосился на него, понизил голос.
— Отравили, может? — предположил Довбуш. — Злодий какой повадился?
— Может, и отравили, — согласился тот. — А может, и нет. А скажи-ка ты мне, друг Довбуш, работнички-то твои не озоруют? А то — гляди, мало ли что...
— Бог с тобой! — Довбуш оглянулся на Жугу с Реславом. — Добрые хлопцы, и работают споро... Не они это.
— Как знаешь. А только сказывают, не травил пса никто. Слышал, как выл он последние ночи? Леший балуется, люди говорят, как есть лешак! Не они ли накликали?
— Ты, эта... думай, что говоришь! — Довбуш перекрестился. — Тьфу на тебя. Не зря тебя, Янош, закорючкой прозвали. Ну, сдох пес — эка невидаль! А ты сразу — леший...
— Ну, сам посуди — все повадки его! Собаки с цепей рвутся, молоко киснет у коров. Крынки на заборах кто-то бьет, грядки топчет...
Теперь уже и Реслав перестал работать. Заметив это, Янош засуетился, поспешил сменить тему, и вскоре, сославшись на какие-то дела, ушел.
— Н-да... — заметил Реслав. — Неладное творится. Что скажешь, Жуга?
— Не знаю... — Тот нахмурился, поскреб пятерней босую пятку. — Что до собаки — так ведь и вправду выла. А только... Только не было Хозяина в деревне.
— А ты почем знаешь?
— Знаю... и все, — отрезал тот. — Не Хозяин то был.
— А кто ж?
Жуга промолчал, скрутил очередную вязку соломы, забросил на крышу.
— Не к добру все это, — пробормотал он. — Не к добру.
Неожиданная мысль пришла Реславу в голову.
— Жуга! — окликнул он. — Слышь, Жуга, отчего тебе не сделать так, чтобы вязки наверх... ну это... чтобы сами летали, а?
— Тебе надо, ты и пробуй...
— Да ты не обижайся, я ж серьезно. Сложный наговор, боюсь, не рассчитаю.
Теперь уже Жуга заинтересовался. Свернув очередную связку, он положил ее на землю и отошел в сторонку. Похромал вокруг, нахмурившись, затем вытянул руки и пошевелил пальцами.
— Велото-велото, — начал он, — энто-распа!
Вязанка пошевелилась слабо, будто в ней кто сидел — хомяк, там, или крыса, но с места не двинулась. Реслав с любопытством наблюдал сверху за его действиями. «Не то...» — пробормотал Жуга и снова произнес что-то, не менее заковыристое. Реслав почувствовал, как в воздухе разлилось какое-то напряжение, но вязанке, видимо, и этого было мало.
— Тут, ежели по-синему брать... — начал было Реслав, но Жуга отмахнулся: «Погоди!»
— Виттеро-авата-энто-распа! — выкрикнул он.
Вязанка зашевелилась и вдруг вспыхнула с торцов яркими язычками пламени, занялась и заполыхала. Жуга ахнул и принялся затаптывать огонь, пока не начался пожар. Реслав кубарем скатился с лесницы, метнулся до колодца, подоспел с ведром воды, и совместными усилиями вязанку потушили.
— Ф-фу, — облегченно вздохнул Реслав. — Переборщили малость.
— Да, сплоховал я, — признал Жуга, — зеленый не надо было брать.
— Травник ты, Жуга, — с неодобрением заметил Реслав. — И наговоры у тебя чудные. Тотлис меня как учил — семь трав есть, силой наделенных, остальные стихии в камнях ищи — минералах да металлах разных... Электрон, вон, смотрю, сам носишь, а заговоры не по науке строишь.
— Не обучен я наукам, — буркнул Жуга. — А что до трав — то каждый корешок свою силу имеет. Ты, эвон, смотрю, каждый наговор по пальцам считаешь, словно овец — то туда, это сюда... А я так не могу — что в голову приходит, то и говорю.
— Нешто наугад? — поразился Реслав. — Как так?
— Всяко бывает, — Жуга покосился на вязанку. — Не знаю, как. Чую иногда аж до дрожи — верные слова, вот и получается. А ты, школяр, что ж сам-то сказать не мог?
Реслав вздохнул:
— Не обучен я такие длинные вирши составлять. Не успел...
— Я вот тоже хотел в обучение пойти, — задумчиво произнес Жуга. — Да вот, на тебя посмотревши, что-то раздумал. Так ли уж умен был маг-то твой? Семь трав — скажешь тоже... А этот еще... что за эрон такой?
— Электрон? Да камень желтый, морской. Крестик у тебя из него сделан, иль не знал? Эллинское слово.
Жуга нахмурился.
— Про крест не ведаю — сколько себя помню, всегда он при мне был. Может быть, и этот... электрон. Ну, ладно, хватит языки чесать. Лезь, давай, наверх — может, закончим сегодня.
— Дай-то бог...
Реслав работал на крыше и потому первым заметил неладное: от деревни к выселкам Довбуша направлялась толпа человек в двадцать, одни мужики. Шли быстро, возбужденно жестикулируя и размахивая руками. Возглавлял шествие все тот же вездесущий Янош.
Жуга вскоре тоже их заприметил.
— Плохо дело, — отметил он. — Уж не по наши ли души идут?
Реслав промолчал от греха подальше, лишь свернул аккуратно свитку и положил в сторонку.
В ворота застучали.
— Довбуш! Открывай, Довбуш! — крикнули оттуда. — Беда!
Довбуш поспешно откинул засов, и толпа ворвалась во двор.
Первым вбежал Балаж, сразу же за ним другой старый знакомый — Влашек. «Вон они!» — крикнул он, завидев Жугу с Реславом.
— Что? Что стряслось? — метался Довбуш меж пришедших.
— Ганка пропала, Довбуш! — выкрикнул Балаж. — Сгинула, прямо у меня на глазах — как вихорь унес, вот те крест!
Жуга вздрогнул, вскинул голову. Желваки на его лице задвигались.
Довбуш отшатнулся, побелел, схватил Балажа за рубашку.
— Да ты в уме ли?! — вскричал он. — Видано ли такое? Ты пьян, должно быть! Где Ганна?!
— Он-то, может, и пьяный, — вмешался Янош, — да только вот у Григораша мать не пьет! Рядом была, все видела — правду Балаж говорит, ведовство это! Где... а, вон они стоят!
Взгляды толпы остановились на двух работниках. Воцарилась тишина.
— Ваших рук дело? — выкрикнул Влашек. — Сказывайте, куда Ганну девали?
— Ты погоди кричать-то! — ответил за обоих Реслав. — Объясни сперва толком, что случилось! Как так пропала? Когда?
Толпа зашевелилась, загомонила. «Да они это!», «А ну, как нет?», «Вяжи, братва, после разберемся!»
— Будут бить, — тихо сказал Жуга, придвинувшись в Реславу. В руках его был посох.
— Думаешь? — покосился на него Реслав, нахмурился. — Может, не будем драться? Сами пойдем?
— Все равно будут бить. Это не люди. Стадо... Сейчас начнется. Бей без ножа.
Толпа, угрожающе притихнув, надвинулась с двух сторон. Друзья оказались стоящими спиной к спине. Жуга перехватил поудобнее посох. Реслав сжал кулаки.
— Хромого — мне! — крикнул Влашек и первым ринулся в драку.
Остальные устремились следом. Говорить с ними было уже поздно.
Жуга отступил в сторону, взмахнул посохом. Кто-то взвыл от боли, схватился за ушибленную руку. Реслав сперва бил вполсилы, но затем разозлился и разошелся. Напиравший больше всех Влашек схлопотал пару-тройку ударов по голове, свалился, за ним последовали еще трое, но потом селяне навалились скопом, сбили с ног. Реслав и на земле отбивался, словно медведь. Жуга, весь изодранный и исцарапанный, продержался чуть дольше — его никак не удавалось схватить. Слышалось пыхтение, мелькали руки, ноги, колья из плетня. «Веревку, веревку давай! — кричал кто-то. — Вертлявый, черт рыжий!», «По ногам бей, по ногам!», «Кусается, с-сука!»
Через несколько минут все было кончено — связанных по рукам и ногам пленников притащили в деревню и бросили в сарай возле дома Балажа.
— Посидите пока тут, — презрительно бросил Влашек. — Если Ганну не отыщем — пеняйте на себя, чудодеи говенные! А вздумаете озоровать еще — прибьем, ясно?
Примерившись, он отвесил Жуге сильный пинок под ребра и вышел, хлопнув дверью. Лязгнул засов.
Реслав с трудом перевернулся на спину, извиваясь, как червяк, прополз к стене. Сел, пошевелил связанными за спиной руками — крепко... Сплюнул, пощупал языком шатающийся зуб.
— 'От сволочи, — пробормотал он. — Словно и впрямь не люди. Жуга! Ты как там? Эй, Жуга!
Жуга молчал. Реслав забеспокоился было, уж не насмерть ли забили его приятеля, но тут в темноте раздался его тихий, шелестящий смех.
— Пошто смеешься?
— Вот и спрашивай теперь... про старые рубцы, — послышалось из угла. Присмотревшись, Реслав разглядел в сумраке его нескладный силуэт. Извиваясь совершенно немыслимым образом, Жуга ухитрился встать и пропрыгал к Реславу. Упал рядом, придвинулся спина к спине: