— Дорого бы я дал, чтоб узнать, как он это проделал! — Граф Цепеш задумался. — Колдовство, не иначе... Что Клошка?
— Приложили его крепко, как только он в темницу вошел. Очнулся после.
— А этот... кто в темнице вместе с ним был; что он сказал?
Кришан пожал плечами:
— Молчит. Говорит, проснулся — ан, а травника-то и нету.
— Врет, собака!
— Может, и врет, — согласился Кришан. — А может, и нет. Цепи там целые так и лежат, даже браслеты нерасклепанные.
— Нет, но каков! — Граф стиснул кулаки, встал и подошел к окну. — Как есть колдун. Что ж... — Он помедлил. — Жаль. А мог бы пригодиться. Так. Клошке плетей и — вон из замка. Тем двум, что спали у ворот, тоже всыпать, чтобы впредь смотрели лучше. Что до травника... Упускать его нельзя. Я сам займусь поимкой.
Кришан молча покачал головой. Поднял взгляд.
— Это может быть опасным, мой граф, — сказал он и покрутил меж пальцами браслет. Камень мерно вспыхивал и гас — малиновое на черном. Некоторое время оба молча смотрели на него, затем Кришан продолжил:
— Кто знает, что за тварь нам попалась. К примеру сказать, что он делал в лесу? Не травы же собирал, в самом деле! Там нехорошее место, у камней, я спрашивал у Варги. Чего ради простому человеку там быть? Нынче в лесу столько снега, что не зная троп, провалишься по пояс. Доверьте это мне. Он не мог уйти далеко — я возьму людей — с десяток, и мы прочешем дороги, а если он подался в лес — пойдем по следам.
— Дело говоришь, — одобрил граф. — Пусть будет так. Бери людей.
Кришан подбросил браслет на ладони. Посмотрел на камень.
— Эту штуку я возьму с собой.
Граф кивнул:
— Поступай, как знаешь.
Покинуть замок оказалось проще, чем думалось травнику — в холодных сумерках у стражей не было охоты выходить к воротам. Горел один лишь факел, два других задуло ветром. Травник прохромал мимо, поднявши выше воротник, махнул рукой в ответ на окрик и двинулся дальше. Кафтан и шапку стражники признали, равно как и хромоту, да на том и успокоились — мыслимое ли дело, чтобы кто-то из пленников сбежать мог?
Ночь была тиха и холодна. Кружился, падал легкий снег. Ущербный месяц вскоре скрыли облака. Травник углубился в лес, оставив в стороне дороги, и шел всю ночь без остановок, лишь у высокой приметной сосны задержался отыскать свой посох, нашел и двинулся дальше лосиными тропками. Кафтан был длинноват и вдобавок безбожно жал под мышками, сапоги же, наоборот, оказались велики. К рассвету лес заметно поредел, а вскоре и вовсе сошел на нет. На горизонте замаячили далекие увалы старых гор. Путник взобрался на пригорок и остановился предохнуть. Он совершенно выбился из сил. Ноги болели, сбитые в кровь. Он долго смотрел на гаснущие огоньки ближних деревень, на лес, стеною вставший за спиной и уходящий вдаль на запад, на башни замка, все еще торчавшие над ним. Навряд ли граф оставит все, как есть, погоня будет — в этом не было сомнений. Тот снег, что шел всю ночь, наверняка собьет собак со следа, но кроме собак ведь есть еще и люди... Куда идти? Кому довериться и как?
Он вздохнул, и вдруг насторожился: показалось, или на самом деле в воздухе потянуло дымом? Он принюхался — нет, не показалось. То был не дым от холодного костра и не гарь лесного пожара, просто — уютный и теплый дымок. Где-то рядом готовили еду.
Беглец помедлил в нерешительности, но в этот миг поблизости совсем уж по-домашнему заблеяла коза, и он, отбросив сомнения, зашагал вниз по склону.
Восточный склон холма был круче остальных. Нога, обутая в чужой сапог, потеряла опору, и путник заскользил, не в силах удержаться, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее. Тропы здесь не было. Другой на его месте давно уже свернул бы шею, грохнувшись в кромешной темноте, но рыжий странник двигался легко, как будто днем, с привычной ловкостью орудуя посохом. Слой снега здесь был тоньше, там и сям сквозь ранние проталины желтела жухлая осенняя трава. Нагроможденье серых валунов плавно перешло в неровный каменный уступ. Помедлив, странник замер на краю, вгляделся в ночь и спрыгнул вниз без шороха и шума.
Вход в пещеру он увидел сразу: неровная узкая расщелина — почти что лаз — уходила под темный монолит нависшего карниза. Здесь явно кто-то жил — в щели под пологом мерцала струйка света. Травник протянул руку, нащупал занавес из козьей шкуры и проскользнул вперед, едва его коснувшись.
Тепло — вот первое, что он почувствовал, войдя. Уставшее измученное тело заныло в сладкой истоме. Захотелось спать. За три недели, проведенные в графской темнице, ему не удалось ни разу толком выспаться. Он остановился на пороге, вдыхая теплые, уже давно забытые запахи еды, сушеных трав и кислого молока. Огляделся.
Пещера была невелика. Кровать у одной стены, грубо сколоченный стол и табурет у другой, и выложенный камнем круг костра посередине — вот все, что смогло здесь поместиться. На столе были книги и чернильница с пером. Вдоль стен, на тонкой бечевке рядком примостились пучки сухих трав и кореньев. Белела матовой гирляндой длинная и толстая увязка чеснока. Над очагом кипел и булькал закопченный котелок. Дым от огня неспешно поднимался вверх и там терялся без следа под сводами пещеры — как видно, где-то была отдушина, проточенная ветром и водой, а может, и руками человека. Возле дальней стены, где плоские камни отгораживали маленький загончик, сидел на корточках какой-то человек и доил козу. Странник вошел неслышно, но холодный воздух тронул пламя в очаге, дохнул над полом сквозняком, и хозяин пещеры обернулся.
Некоторое время они молча рассматривали друг друга, затем странник прислонил к стене свой посох и стянул с головы шапку.
— Добрая ночь, — сказал он.
Отшельник улыбнулся, вставая.
— Утро, друг мой. Доброе утро, — он вытер руки, подхватил горшок и шагнул к огню. — Хочешь молока?
Он был невысокого роста, одет в длиннополую грубую рясу, и явно разменивал пятый десяток. Копна волос, почти таких же густых и спутаных, как у странника, только темных с проседью, спадала на плечи. Борода же, напротив, расти как видно не хотела — реденькие заросли на подбородке и щеках, но и только. Руки жилистые, в мозолях, крепко держали глиняную чашку с молоком. Серые, слегка навыкате глаза смотрели прямо и внимательно из-под густых бровей.
— Спасибо, — травник принял чашу и вернул ее пустой. Утерся рукавом. — По правде говоря, я ничего не ел весь прошлый день и эту ночь, — сказал он и покосился на котел. — Не найдется ли у вас для меня горбушки хлеба?
— Ну, ночью, право слово, есть как-то не принято, — улыбка, словно тень от облака, скользнула по лицу отшельника. — Но по счастью, уже утро. Если хочешь, раздели со мной мою трапезу, правда, стол мой скуден — репа да капуста...
— Буду рад и этому, — кивнул странник и поднял взгляд. — Как мне вас называть?
— Зови меня брат Леонард, — ответил тот и в свою очередь спросил: — Могу я узнать твое имя?
Травник помедлил. Посмотрел на отшельника.
Этот человек принял его с порога, не сказав ни слова против, без страха предложил с ним разделить свой хлеб... Мог ли он обидеть его молчанием? В голове вереницей пронеслись имена и события — все не то, и все не те...
Страник поднял голову.
— Однажды приятель назвал меня — Лис, — поколебавшись, сказал он.
— Прозвание не хуже многих, — кивнул отшельник. Поставил на стол две глиняных миски и снял с огня котелок. — Присаживайся.
Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.
— Как странно, — произнес он.
— Что? — повернулся тот.
— У меня никогда не было братьев.
— Все мы братья во Христе, — отшельник коснулся креста на груди. — Я монах, друг мой.
— Монах? — переспросил странник.
— Монах из братства святого Франциска, — кивнул тот.
Он прочел молитву, перекрестился и принялся за еду.
Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печеная репа и сколько угодно теплого парного молока — страннику показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча, и на странника не глядел, лишь покосился на его руки и отвел взгляд.
— Ты шел всю ночь? — спросил он, когда тарелки опустели.
— Всю ночь, — кивнул травник, — а может быть, и больше. — Он задумался на миг. — Да. Больше.
Усталость накатывала мягкими волнами. Веки его смыкались сами собой.
— Я вижу, на тебе кафтан из тех, что носят слуги графа Цепеша, — помедлив, произнес отшельник. — А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок... Или, если ты графский охотник, то в чем провинился?
Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же, в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном тихом голосе было что-то, вызываюшее доверие.
— Кафтан не мой, — сказал он хмуро. — Еще вчера я был в плену у графа Цепеша.
— И он отпустил тебя?
Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.
— Я убежал.
Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Почему-то вдруг возникло странное чувство, будто все это уже когда-то с ним происходило, или — виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был бы места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда.
Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.
Он сел и огляделся.
Монах куда-то исчез. Костер почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поежился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и обулся.
Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошел брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.