— День добрый, — он кивнул, завидев странника.
— И тебе того же.
Монах развел огонь, натаял снега в котелок.
— Здесь есть родник, — сказал он, улыбаясь виновато, — но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря — я не нашел твоих следов, только те, что возле входа... Как ты сюда попал?
— Спрыгнул сверху, — ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые, неровно сросшиеся рубцы — на шее, на руке, и третий — на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.
— Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, — сказал он. — Откуда ты?
— С гор.
— Вот как... — нахмурился брат Леонард. — И что же привело тебя в наши края?
Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее. Прошелся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.
— Не знаю, — он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. — Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего...
— Начни с начала, — посоветовал монах, разливая в чашки молоко.
— С начала... — усмехнулся тот. — Ну что ж... можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе...
Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.
— Так значит, вот кто растревожил старое зерцало... — задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. — Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?
— Никто... Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот...
— Не надо, — он поднял руку, — не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство... Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.
— Я устал каждый раз обжигаться до кости.
— О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне — отказаться от огня?
— Огонь не добрый, и не злой... — пробормотал травник. — Да. Верно. Но почему — слова? Откуда в них такая сила?
— Уж где ей быть, как не в словах, — ответил тот. — Ведь и в начале тоже было Слово.
— Но то был бог!
— Исус был тоже — сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди — рабы божьи.
Травник нахмурился.
— Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно — не за мои, — сказал он. — А рабом я никогда не буду, даже — рабом божьим, — губы его искривила усмешка. — Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?
Отшельник покачал головой.
— Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа... Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! — монах встрепенулся. — Напомни мне еще раз, как звали того, кто...
И умолк.
— Что? — травник поднял голову.
— Амброзий... — прошептал брат Леонард и побледнел. — Ты говорил — Амброзий?
— А, тот... Да.
— Мерлин! — воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. — Господи Исусе... Что, если ты и вправду угадал тогда... О небо, что за дар!
Рыжий странник горько усмехнулся:
— Угадал, не угадал... зачем душу-то терзать? Я все равно не смогу вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.
— Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.
— Она не для меня! Я не могу с нею совладать!
Отшельник поднял голову:
— Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви? — спросил вдруг он.
Травник опешил.
— Как это понимать?
— А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.
— А разве я... требовал награды?
— Не мне судить об этом, — монах пожал плечами.
Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.
— Так значит, тот вопрос — кто враг моего врага...
— То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашел ответ.
— Мой бог... — тот запустил пятерню в свои густые волосы и собрал их в горсть. — Ведь сразу можно было догадаться!
Некоторое время они молчали. Забытый за беседой котелок напомнил о себе сердитым бульканьем. Вода, шипя, закапала в огонь. Брат Леонард поспешно встал, сдвинул дрова в сторонку и отсыпал в котелок овсянки из мешка. Задумался вдруг, что-то вспоминая, и снова повернулся к травнику.
— Тот крест... Позволь-ка мне взглянуть на него.
Он наклонился над столом, рассматривая с неподдельным интересом маленький Т-образный крестик прозрачного желтого камня.
— Солнечный Крест... — пробормотал брат Леонард. — Хм...
— Что он означает? — спросил травник.
— Пока слуги святой церкви не пришли на эти земли, здесь поклонялись многим богам, но все эти люди почитали Солнце. Кто-то, сразу ли, после, но — принял новую веру. Кто-то так и умер в старой. Но были и такие, кто не смог решить, за кем идти, из дня или ночи выбирая утро, из черного или белого — серое... Церковь этого не одобряет, хотя раньше относилась спокойно. Да... многое меняется, — он задумался. — Сила, богатство... Мне кажется, в последнее время церковь тоже обрела немеряную силу, и кто знает, чем все это обернется...
— А что вы сами на это скажете?
Тот пожал плечами:
— Нелепо отрицать, что бог есть свет, и остановимся на этом.
— А янтарь? Почему — янтарь?
— Хм, янтарь... В этом я тоже вижу некий символ. Янтарь — ни камень, ни смола. Если бросить его в огонь, он потечет и сгорит, но останется камнем в любом другом месте. Не могу объяснить, но наверное, в этом все дело.
— Грань... — пробормотал странник. — Опять грань. Лезвие ножа...
Он замолчал, и брат Леонард не стал его тревожить.
Снаружи незаметно начало темнеть. Поспела каша. Залив дымящую овсянку молоком, брат Леонард и рыжий странник сели за обед.
— Что за деревни здесь поблизости? — спросил травник, отодвинув пустую миску.
— Ближе всех Надэш. Зарад и Хунендар подальше, а та, что еще дальше на север — Местякэн.
— Там где-то есть кузнец?
— У Хунендара кузница недавно задымила... А зачем тебе?
Не ответив, странник встал и натянул кафтан. Взял посох.
— Пойду я, пожалуй, — сказал он. — Спасибо вам за все.
Брат Леонард молча смотрел на него.
— Пропадешь, — сказал он наконец. — Дважды из графских подземелий не сбегают.
Глаза травника блеснули в свете костра.
— И все таки, мне надо туда, — упрямо сказал он. — Теперь я должен разобраться во всем этом сам.
— Ну что ж... — монах вздохнул. — Все повторяется. Не допусти зла к себе в сердце, Лис. А теперь — иди с богом.
— Прощайте, брат Леонард.
Откинув козью шкуру, странник шагнул в темноту и растворился в ночи.
Все раны зажили к утру. Мозоли на ногах, следы от оков, кровавые царапины расчесов — все затянулось, оставив чуть заметные следы. Будто некий тайный знак, и травнику вдруг подумалось, что Сила, брошенная им на каменной поляне, напомнила о себе. Отчасти он был рад такому повороту дела, отчасти же, наоборот — обеспокоен старыми сомнениями. Уходя от брата Леонарда, он выпросил у него кус груботканого полотна, соорудил себе пару обмоток и теперь сапоги были если и не впору, то во всяком случае не велики. Ногам, вдобавок, стало не только удобнее, но и теплее.
Оставив в стороне Зарад и Надэш, он выбрал Хунендар и шел всю ночь, сперва через поля, проваливаясь в снег почти по колено, затем набрел на санную дорогу и дальше шел уже по ней. Лишь раз, заметив в отдаленьи с полдесятка верховых, углубился в лес и сделал крюк, пока их топот, злые голоса и звяканье сбруи не замерли вдали.
К рассвету травник вышел к Хунендару.
Село дорога обходила стороной. Приметив кузницу на косогоре, травник отыскал ведущую туда тропку и двинулся вверх по ней. Похоже, в кузнице только-только начали работу — дымок вился из трубы струйкой неуверенной и тонкой. Слышался легкий перезвон молотка — видно, что-то чинили или налаживали инструмент. Травник потоптался у порога, обивая снег с сапог, и потянул за ручку. Дверь заскрипела, открываясь. «Все повторяется, — подумалось ему. — Вот так же, два месяца назад, я подходил к одной очень похожей кузнице...»
Заслышав скрип, кузнец обернулся, и странник замер на пороге, будто вкопанный.
— Збых! — ошарашенно выдохнул он.
Тот чуть не уронил молоток себе на ногу.
— Не может быть... — пробормотал он. Шагнул навстречу. — Ты?
— Я...
— Откуда? как? Какими судьбами? Да впрочем, что это я... — Он вдруг засуетился, стянул передник и повесил его на гвоздь. — Пошли в дом.
— Ты погоди, — остановил его тот. — Может, не надо...
Кузнец насторожился:
— Ты что, опять куда-то влез? — спросил он.
— Есть такое дело, — признался тот. — Ружена что, дома?
— Замуж вышла сестренка моя, — усмехнулся Збых. — С того дня, как мы сюда переехали, как будто и впрямь проклятие какое с нас сошло. Помнится, Юхас уж давно на нее заглядывался — всякий раз, когда мы к тетке наезжали, а тут, вишь, посватался... Да что мы все обо мне! Ты-то как? Где пропадал все это время?
— Где только я ни пропадал, — усмехнулся тот. — Долго рассказывать.
— Тогда тем более — пошли ко мне. Работа подождет.
Странник поколебался.
— А ты что, по-прежнему один?
— Да все как-то не завяжется, — усмехнулся тот невесело. — Да и девки нынче хрупкие... трещат... Ну что, идем?
Через час, потягивая чай с медом, он выслушал травников рассказ и долго молчал после. Поставил чашку на стол, поскреб в затылке.