Рука Жуги легла Богдану на плечо.
— А я говорю — не трогал бы ты его, — глухо сказал он.
— Что?! — староста рванулся, наливаясь кровью, и выхватил плеть. — Ты... Ты на кого руку поднял? Пошел прочь, погань!
Канчук взвился упругой змейкой. Жуга шагнул в сторону, вскинул руку, рванул, и через миг Богдан уже ошеломленно смотрел, как странник сматывает с кулака его плеть.
— Шел бы ты... по своим делам, — процедил Жуга сквозь зубы. — Староста... А мы здесь уж как-нибудь сами разберемся.
Богдан, похоже, понял, что шутки кончились. Одно дело — поднять руку на безответного странника, совсем другое — на разъяренного горца. Староста посмотрел на Дьердя, на Атанаса, и попятился к двери. Нашарил шапку.
— Ты об этом пожалеешь, рыжий! — угрюмо сказал он.
— Иди, иди... — кивнул Жуга.
Дверь за ним захлопнулась. Жуга некоторое время стоял, вертя в руках отобранную плеть. Посмотрел на спящего мальчишку.
— Дьердь! — позвал он, не оглядываясь.
— Что? — слепой повернулся на голос.
— Выйдем. Поговорить надо...
На улице потеплело. Снег таял, черный и слежавшийся, земля кое-где уже просохла. Людей близ хаты было не видать.
— Сволочь какая, — пробормотал Жуга, когда дверь за ними закрылась. Потер багровое запястье — след от канчука.
— Богдан? — Дьердь повернул голову.
— Ну, да. Не Атанас же... И как только народ такого выбрал?
— Известное дело, — усмехнулся тот. — Одних запугал, других подкупил, а третьи — вслед за остальными. Чего звал-то? Говори.
— Что про парнишку скажешь, Дьердь?
Ответил тот не сразу.
— Соврал небось хозяину-то? — спросил он наконец.
— Соврал, — признался Жуга.
— Мальчишка что, и вправду волколак?
— Все может быть, — Жуга ответил с неохотой. Нахмурился. — Наверняка сказать не смогу, но очень похоже на то.
— Вот как? — Дьердь покачал головой. — Да... Взглянуть бы! Никогда оборотня не видел.
— Даст бог, еще увидишь.
— Хорошо бы... — Тот вздохнул. — А ну, как не помогут травы твои?
— Помогут. Иначе — стал бы я с тобой возиться. Так что делать будем?
— Уходить надо.
— А малец?
— А что — малец? Он кто нам — брат, сват? Отлежится, сам уйдет... А у нас своя дорога.
Жуга нахмурился.
— У парня ран до черта... — сказал он. — Я смотрел утром — царапины уж затянулись, а иные — так и вовсе зажили, а укусы до сих пор кровятся. Да и жилы — целы, нет ли — не знаю... Здорово его погрызли. А староста этот не сам пришел. Поселяне подослали разузнать. Если парня здесь оставить, несдобровать ему. Оборотень он, там, или нет — это дело десятое. Разбираться не станут, просто пришибут, от греха подальше, пока не оклемался... Да ладно бы одного его! — Жуга помрачнел, — до Атанаса доберутся, дом сожгут... Жену, детей — на колья всех поднимут...
На сей раз слепой молчал довольно долго, а когда заговорил, голос его уже звучал не так уверенно.
— Так что, нам, выходит, с собой его забрать, что ли?
— Выходит, что с собой...
Жуга сказал это и смолк, сам слегка озадаченный.
— Ох, рыжий, все никак тебя я не пойму... — задумчиво проговорил Дьердь. Оперся локтем о перила. — Все ходишь, ищешь гнезд пчелиных. Вот погоди — нарвешься на шершней. Волколак ведь!
— Так и так — нельзя парнишку оставлять.
— Мало тебе со мной возни?
— Да о тебе и речи не идет, ты еще дешево отделался. Считай, что повезло.
— Это тебе тогда повезло! Меня на саблях сам Кришан не часто одолеть мог. Паршивец ты все таки. В глаза... — Он тронул перевязку.
— А ты подумал, каково мне было? Охотничек...
— Мне думать не положено — мне платят, я служу.
— Так думай впредь, кому свою саблю продаешь!
— Ладно, не учи, — Дьердь распрямился, — что не добил, так в том себя вини. За то что пользуешь — спасибо, а в остальном уж как-нибудь я сам разберусь... Куда мы денем-то его?
— Нести покамест на себе придется. А там посмотрим.
— Говорил же я: возьмем коня, так ты не захотел. А сейчас бы он нам ох, как пригодился!
— А чем его кормить, коня твоего? Палой листвой? — огрызнулся Жуга. — Ладно, пошли в дом. Коль выходить, так засветло, пока селяне с дубьем не нагрянули.
— А ну, как в погоню кинутся? — спросил с опаской Дьердь.
— Они друг дружку-то боятся.
— А если толпой?
Жуга промолчал.
Стемнело. Колодец неба, полный звезд, неспешно совершал ночной коловорот. Большая желтая луна шла на ущерб. Дождь сыпал мелкой моросью, точа неровный серый снег. Повсюду было холодно и сыро.
Пес на поляне вздрогнул ото сна, приподнял мохнатую морду, с шумом втягивая воздух, бросил теплый лежак, обнажил клыки и вскочил, блестя глазами.
Вот оно!
Поджарое черное тело рванулось вперед, горящая местью душа наполнилась злобной радостью: чужак был жив, и похоже, наконец-таки оставил деревню.
Гнев вожака невольно передался остальным. Собаки заметались в темноте, ворча и огрызаясь друг на дружку, а затем в едином порыве вдруг сорвались прочь, и исчезли за деревьями.
Стая взяла след.
— Уходим мы, Атанас, — сказал Жуга, вернувшись в хату и завязывая мешок. Достал кошель и высыпал в ладонь пригоршню медяков. — Ты не серчай на нас, коль что не так было. На вот, возьми.
— Куда так много-то? — насторожился тот.
— За дело платим. Ты вот что лучше: поищи-ка старые порты да башмаки, каких не жалко для пацана этого.
— Парнишку, стало быть, с собою забираете? — посветлел лицом Атанас.
— Не след ему здесь оставаться. Да! И еще: коль спросит кто, или, там, староста вернется, скажи мол, с нами он пришел, да с нами и ушел. Да детям накажи, чтоб не болтали! Понял?
— Уж куда понятнее, — кивнул тот, — конечно, накажу. А то, чует мое сердце, болтать — себе дороже будет.
— То-то и оно... — кивнул Жуга, надел свой полушубок и направился к печи. Достал горшок с травяным настоем, разложил на столе чистые тряпки. — Дьердь! — кликнул он. — Садись поближе...
Деревню покинули засветло. Хоть и взошла уж луна, а все ж до ночи было еще далеко. Из поселян не встретился никто — деревня будто вымерла. А у околицы обоих догнала вдруг атанасова дочурка, то помладше — подбежала, запыхавшись: «Погодите! Вот...» — и протянула узелок. Жуга повернулся к своему спутнику:
— Мальчонку подержи...
Сквозь тонкую тряпицу руки ощутили теплый, крутобокий хлебный каравай. Жуга поднял взгляд.
— Мамка только из печи достала, а тятька передать велел. — Девчонка все никак не могла отдышаться. — На дорогу, сказал...
Была она смешная, щуплая, вся рыжая — в отца, с неровной бабочкой рассыпанных веснушек на лице. Смотрела прямо, с любопытством, теребила тонкую, впопыхах плетеную косу.
— Как звать тебя, красавица?
— Мара, — потупилась та.
Рука у травника слегка дрогнула.
— Вот как... — хмыкнул он. — Ну что ж, спасибо тебе, Мара.
— А правда, что он оборотень?
— Мальчишка? Нет. Конечно нет...
Найденыш так и не оправился от ран, был слишком слаб. О том, чтоб удержаться на закорках, не было и речи. Пришлось нести его перед собою на руках, благо весу в парнишке было — всего ничего. И тем не менее, пройдя от силы две версты, Жуга почувствовал, что выбился из сил.
— Дай мне, — окликнул Дьердь.
— Споткнешься...
— Ничего, авось да не споткнусь. Скажи-ка лучше, долго нам еще идти?
— Сейчас, вот только место подходящее присмотрю. Балку бы нам... овражек какой ни то.
— Зачем?
— Да так... Тревожно мне что-то костер разводить, а в овраге — все не так приметно. Опять же — и вода рядом...
Дьердь хмыкнул с сомнением, но промолчал.
Оврага, впрочем, не нашли. Уже стемнело, когда путники добрались до леса. Деревня давно уже скрылась из виду, и хоть ушли они недалеко, погони можно было не опасаться — едва ли кто из суеверных поселян решился бы идти за беглецами в этакую ночь, а если кто и взялся, то навряд ли углядел бы в чаще леса робкий огонек костра. Здесь, за деревьями, где тонкий березняк сходил на нет, и вековые ели вставали мохнатой зеленой стеной, было тихо и безопасно. Тут все еще лежал глубокий зимний снег, и Жуге стоило немалого труда отыскать сухую вешнюю поляну. Парнишку уложили на одеяло, Жуга наломал побольше сушняка, развел костер, и лишь после того, как вода в котелке закипела, улегся отдохнуть.
Дьердь откромсал краюху хлеба, сыру, протянул Жуге. Отрезал снова — для себя. Движения были точные, спокойные, не хуже, чем у зрячего. Помедлил в нерешительности.
— Как там подранок-то? — Он кивнул на мальчика. — Еще не оклемался?
— Вроде, нет, — Жуга стряхнул с рубахи крошки. — Сейчас отвар остынет, раны перевяжем. Ну-ка, помоги.
Совместными усилиями передвинули паренька поближе к костру. Жуга стянул с него заплатанный кафтан и принялся разматывать присохшие повязки. Осмотрел раны, нахмурился: «Эк заживает-то хреново...» Мальчишка шевельнулся, застонал. Открыл глаза.
— Болит... — тихо выдохнул он. Голос у него был хриплый, глухой, какой-то словно бы простуженный.
— Терпи, — кивнул в ответ Жуга. — Боль чувствуешь, значит, живой.
— Кто... ты?...
— Меня зовут Жуга. — Он завязал последний узелок и вытер руки о рубаху. Подбросил дров в костер и сел поближе. — А ты? Тебя как звать?
Парень долго молчал. Свет костра выхватывал из темноты его худое узкое лицо.
— Они... называли меня... Зимородок, — сказал он наконец.
— Они? — спросил Жуга, нахмурясь. — Кто это — «они»?
Мальчишка сглотнул и не ответил.
— Пить хочешь?
— Хочу.
Жуга поднес к его губам берестяную кружку. Парнишка жадно выпил все большими гулкими глотками и в изнеможении откинулся назад на одеяла.
— Я... поздно пришел... — пробормотал он. — Не смог один... Они придут... Ноги...
Веки найденыша сомкнулись, он задышал ровней и вскоре вновь уснул. Жуга укрыл его кафтаном и долго сидел неподвижно в молчаливой задумчивости.