— Здесь постоялый двор недалеко, — сказал вдруг Зимородок. — Вот только дорого, наверно...
— Да не дороже денег... А откуда ты знаешь?
— Так, — он потупился. — Просто — знаю.
Некоторое время они молча собирались в дорогу, чистили котелок, заливали костер.
— Жуга! — позвал вдруг Зимородок.
— Что? — обернулся тот.
— Я... я с тобой хочу.
— Ну, так пошли.
Тот долго не отвечал, сосредоточенно о чем-то размышляя.
— Я города боюсь, — сказал он, наконец. — Уж лучше я тут останусь. Там, на дворе кузнец живет, может, возьмет в ученики.
— Толковый мастер-то?
— Да, вроде бы.
— Ну ладно. — Жуга вскинул котомку. — Был бы только человек хороший, а остальное... Будь по-твоему.
Парнишка придвинулся поближе.
— Жуга...
— Ну?
Тот помолчал, кусая губы.
— Если тебе не трудно... Погладь меня еще разок, а?
Жуга помедлил и вдруг влепил мальчишке такую затрещину, что тот лишь чудом не свалился в воду. Мгновенье Зимородок ошарашенно смотрел травнику в глаза, затем набросился, вцепился пальцами в рубаху. Два тела, рухнув, покатились по песку. Парнишка оказался сверху, зарычал, оскалился. Жуга вдруг рассмеялся, вывернулся ловко и взъерошил пятерней его белые волосы.
— Ну вот, совсем другое дело! — усмехнулся он. Зимородок медленно приходил в себя, с недоуменьем глядя на Жугу. Здесь не было ни злобы, ни насмешки, здесь было что-то новое, сродни всем тем щенячьим дракам и забавам, которые давно уж стерлись в памяти, и только изредка вдруг вспоминались с тянущей тоской. И все же...
Жуга уселся, подбирая ноги под себя, и долго молчал, глядя на свое отраженье в холодном зеркале реки.
— Смотри — река, — сказал он Зимородку. — Вчера мы были там, но сегодня там другая вода. Нельзя два раза окунуться в ту же воду. Вчера я гладил пса, теперь ты человек, так не ищи пути назад. Назад дороги нет, ты понимаешь?
Зимородок молчал.
— Мир человека темен и жесток. Учись бороться, Снежок, — говорил меж тем Жуга. — Делай, что хочешь, только другим не мешай. А ласка... Друзья, любимая — все само придет. Псы тоже вон тебя не очень-то ласкали.
— Я понял, — медленно ответил тот. — Но ты... Ты ведь тоже мой друг?
Жуга вздохнул.
— Надеюсь, что — да, — ответил он.
Зимородок прищурился в хитрой усмешке:
— И ты больше не ударишь меня?
Жуга пожал плечами:
— Кто знает!
— Ну, тогда — держись!
Снежок вскочил, и Жуга кувырком полетел на песок.
Никогда не угадаешь, кого сегодня занесет на постоялый двор! Позавчера прошел большой торговый обоз, вчера — лишь пара верховых, а вот сегодня — трое странников остановились погостить. Один чернявый и с клинком у пояса, а два других — те малость потощее будут, и похожи меж собой, может, братья, а может, еще какие родичи. Да кто их разберет. Да все равно кто, лишь бы платили, да столы не ломали.
Хозяин вбил пробку обратно в бочку, подхватил наполненные кружки и двинулся к столу, не переставая говорить.
— Вот пиво, как заказывали! А попозже и ужин приспеет. Откуда идете? Издалека? Торопитесь, небось? Ну-ну... А то, так оставайтесь на ночлег, сеновал вам постелю. Дороги нынче опасные, да и ночи холодные. Ну, вам с саблей бояться нечего... А вот говорят еще, — придвинулся он ближе, — что будто бы собаки нынешней весной уж больно озоруют.
— Дело говорят, — кивнул чернявый. Потер рукой глаза, поправил саблю. — Видели мы их. Что правда, то правда — совсем озверели.
— Вот и я о том же! — взмахнул рукой кабатчик. — Ночами из дому не выйдешь — боязно... Вот у меня, к примеру взять, недавно пес в хозяйстве был! Ох и пес был, доложу я вам! Умный — страсть, не поверите! Да молодой еще, горячий, вот и сбежал к таким вот, в стаю... Даст бог, не пропадет, вернется к лету. Вы, может, видели его — такой весь белый, словно снег? Тут где-то должен бегать.
Парнишка, что был младше всех, глотнул из кружки, сморщился и опустил ее на стол. Кабатчик усмехнулся понимающе. Пацан еще. Известное дело — пиво по первому разу никому не нравится. Чернявый покосился на хозяина и тоже усмехнулся за компанию.
— А как же, видели! — ответил он.
А рыжий странник вдруг добавил:
— Он не вернется.
Оправа: ГОВОРЯЩИЙ8
В маленьких глазах медведя явственно читалось удивление.
«Я думал, ты убил его.»
— Кого? Дьердя?
«Да. Это выглядит так, будто ты дал ему жизнь взаймы.»
— Он с лихвой вернул мне долг, — ответил Жуга, вновь развязывая свой мешок. — Спас жизнь и мне, и Зимородку. А еще учил меня сражаться на саблях. Я расстался с ним в Маргене — он собирался там наняться к кому-нибудь в охрану. Больше я о нем не слыхал.
Медведь сосредоточенно обнюхал протянутый травником берестяной короб, запустил в него лапу, выволок сочившийся медом кусок и принялся его жевать вместе с сотами. Проглотил и вытащил из короба еще один. Довольно урча, облизал широченную липкую лапу.
«Ах-р... Удружил. Славный медок.»
Травник усмехнулся.
— Как-то раз из-за этого самого меда я попал в такую переделку!
«Твой меч... Откуда он взялся? Ты не рассказывал, откуда он у тебя.»
— Это было в городе, перед войной. Я не думал... не хотел, — сказал Жуга и опустил глаза. — Так получилось.
«Также, как и с медом?»
— Да. И эти две вещи чуть меня не погубили.
ПРАХ И ПЕПЕЛ
— Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык!... а как еще назвать весну, нагрянувшую в город? Вот то-то... Это наверно где-нибудь в лесу или в полях весенняя пора — сплошное любованье: там, ручьи, проталинки и птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше, и ни меньше, а здесь у вас весна — просто бедствие какое-то. А снег! Какой у вас тут снег? Лишь только оттепель наступает, все то дерьмо, что вылили из окон и дверей, течет под солнцем, вонь — хоть на крышу лезь, до первых гроз не продохнешь. Да и с крыш тоже валится — вон, к примеру взять, меня вчера едва сосулькой не прибило! Чего? Дождик? На хрена мне сдался этот дождик, господи прости — одна лишь сырость от него, а проку никакого. Ну а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все пути ведут к нему, и всяк старается от этого отречься, когда распутица приходит. Распутица, она и впрямь, как девка — вредная, распутная и никому проходу не дает. Пешком не всякий проберется, чего уж о подводах говорить! Я ж говорю — дурная пора. Обозы вязнут, старые запасы все подъели, вот и сидите на бобах... Дороги, ха! Кисель! Недавно видел — лошадь чуть в грязи не утонула... вместе с всадником. Вот те и «да ну»! Сам ты трепло. Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так, значит? Получи! Что, и тебе тоже? Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не трожь мешок, скотина! Зашибу!
Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на улицу в раскрытое окно, как из бочонка пенная струя. Кто из прохожих был поблизости, шарахнулись скорее прочь от входа, а через миг обшарпанная дверь корчмы под желтым колесом вдруг распахнулась с громким треском, и чье-то тело вылетело вон, упавши на брусчатку мостовой, проехалось на животе, взрывая носом уличную грязь, и попыталось встать, но тут большой и, видимо, увесистый мешок, что вышвырнули следом, настиг его и повалил обратно. Корчма грохнула хохотом, засвистела, заулюлюкла, кто-то плюнул, кто-то погрозил кулаком, и подгулявшая компания отправилась обратно пьянствовать.
Упавший в грязь поднялся, сел, ругаясь и отплевываясь, и подтащил к себе мешок. Огляделся. Прохожие, отворачиваясь и пряча улыбки, проходили мимо, спеша по своим делам, и лишь один, худой и рыжий, с посохом в руках, остался стоять, глядя сверху на него слегка насмешливо и с укоризной. Посох был березовый, недавно срубленный, белесая кора на нем еще кудрявилась тонкими пленочками.
— Что, схлопотал? — спросил беззлобно рыжий странник и усмехнулся, протягивая руку. — Вставай, а то застудишься.
— Тебе-то что за дело... — буркнул тот, поднялся на ноги, кряхтя потер отбитые бока, икнул и выругался. Его изрядно пошатывало, мешок в руках тянул его куда-то в сторону. Не замечая протянутой руки, он привалился к стене и мутным взглядом смерил пришлеца.
— Ты кто т-такой?
— Да проходил вот мимо, гляжу: летит чего-то. Ты как? Башка цела?
— Не твое дело... А вот раз ты такой сердобольный, угостил бы меня пивом, а то сегодня я уже не при деньгах.
— Ну ты, братец, совсем обнаглел, — усмехнулся странник. — А ну, как я не угощу?
— А нет, ну так и хрен с тобой, — ответил тот. — Мне все равно сегодня помирать.
— Что? — странник поднял бровь. — С чего ты это взял?
— С того... Ну, так поставишь пива?
Рыжий помолчал, затем кивнул на дверь:
— Пошли.
Тревожно было в городах, тревожно в селах. Худые вести доходили с окраин. С юга шла война — в который раз, не сосчитать, отряды оттоманских турок, порезав на горах заставы сербов-граничар, не повернули вспять, удовлетворившись награбленным, а двинулись походом на Валахию и Дакию, и дальше — куда аллах поведет. А тут еще откуда ни возьмись вдруг выползла холера — поганая сестра весеннего ненастья, выползла и гуляла в городе почти что целый месяц, терзая жителей от мала до велика без разбору, в кровь выгрызая потроха мучительным поносом. Шумели люди в кабаках, ругались, пили, думали, что делать, иногда дрались: малейшая искра внезапной ссоры, спор, острота, маленький должок — все вызывало гнев. Немудрено, что незадачливый любитель полетов на пьяную голову счел за лучшее смолчать, когда опять зашел в корчму. И все ж таки его заметили — еще бы не заметить! — разило от него, как от козла. Компания, сидевшая за столом в углу, притихла, мрачно наблюдая за тем, как двое отыскали для себя свободный стол под лестницей и заказали пива.
— Есть хочешь? — рыжий странник скинул с плеч мешок. Пристроил рядышком на лавке посох.
— А... все равно... — махнул рукою незнакомец, задвинул свой мешок под лавку, вытер руки об себя, схватил поспешно кружку и долго пил, не отрываясь. Хмельной напиток тек на грудь и заливался в рукава.