Но где-то на чужой земле
Не спится злу, пока
Как три звезды в полночной мгле
Сверкают три клинка.
— Когда это было? — спросил Жуга.
Маг покачал головой и плотнее закутался в плащ.
— Никто не знает. Легенды гласят, что три меча-ксиала были откованы по-разному, и каждый имел свой характер и норов. Первый — Хиор — вчерне был выкован всего за одну ночь, закален был в человеческой крови, и, как всякий первенец, характер имел суровый и непреклонный. Самым темным из всех трех мечей получился он, красной была его рукоять, а в бою не знал он поражения и не давал пощады — не было в мире меча, кровожадней Хиора. Знак волка на его клинке. Второй, с именем Хейтон, закалили во влажной земле, и потому силу удара он имел сокрушительную, а рубил хоть редко, но страшно. Он самый тяжелый из трех мечей, с белой рукоятью; и золотистый клинок его, вобравший все соки земли, красоту имел необычайную, а мечен был медведем. Третий — Хриз, откован был последним. Серебра в нем меньше, нежели в первых двух. Закалку он принял от ветра, сильного, сырого и холодного, того, что дует с моря, когда спускается на землю тьма. Безо всяких узоров его серебристый клинок, черна как ночь его рукоять, и нет ему равных по легкости и верткости, а убивает он только врагов. Клеймо тому мечу — танцующий лис.
Жуга покосился на свой меч.
— Это он и есть?
Маг поднял взгляд на травника.
— А ты сомневаешься?
Жуга промолчал. Поднял взгляд на мага.
— И что мне делать теперь? Тоже мне, нашел себе хозяина... Хоть бы ты что ли мне помог, я же ничего не умею.
— Так-таки и ничего?
— Ну, я дерусь, конечно. Так ведь это — посохом, ножом... ну, и просто так... безо всего.
— Не так уж мало для бродячего знахаря, — усмехнулся маг. — А я не учитель фехтования. Доверься ему, он сам разберется, где кто. В этом деле главное — покрепче держаться за рукоять.
— Понятно, — тот кивнул, невольно вспомнив, с какой небывалой легкостью обезглавил бойца из лучшей османской тысячи. — Но что заставило его вернуться в мир?
— Трудно сказать. Между прочим, пока вы там обжирались всякой дрянью, произошло уже две битвы, и если в первой Цепеш одержал победу, то вторая кончилась иначе. Враг стоит у Яломицы.
— Большое войско?
— Очень. И я понятия не имею, для чего проснулся старый меч.
Жуга почувствовал озноб. Покосился на браслет. Камень вспыхивал и гас. Чесалась кожа на руке. Маг перехватил взгляд травника и одобрительно кивнул.
— Не снимай его покамест. Это очень сильный талисман. Слабую магию усилит, сильную — ослабит. А то помнишь, что ты натворил на поляне?
— Когда? — встрепенулся Жуга. — Ах, да. Комары... — Золтан кивнул. — Цвет я не тот взял. Красный вместо зелени.
— Как можно было перепутать!
— Я их вообще не различаю.
— Вот как? Занятно. Там с давних лет копилась сила, а ты не смог с ней совладать.
— Сила? — Жуга поднял взгляд на мага. — Откуда?
— Когда-то там родился единорог, — поколебавшись, с видимой неохотой ответил тот. Поворошил догорающие угли и встал. — Ну все, пошли. Хорошо бы нам твоих дружков до полудня догнать, а то не дай бог натворят чего.
Жуга обмотал меч мешковиной и повесил за спину. На миг остановился у погасшего, подернутого белой пылью костра.
— Пепел, — пробормотал он. — Прах и пепел...
И вслед за магом углубился в лес.
Догнать Милана и Бертольда не составило труда — крестьянин и монах шли бестолково, оставляя чересчур заметный след, да и перепугались при встрече до одури. Жугу одолевали опасения, что турки могут их найти вот также вот быстро, но до сих пор погони не было. К полудню добрались до деревни, где обнаружили лишь опустевшие дома. По предложению Милана завернули на пасеку, где думали остановиться на ночлег, и были здорово удивлены, когда застали там хозяина (Милан, как выяснилось вскоре, и с ним водил хлеб-соль в былые времена).
— Дык пчелы же. Куда же я от них? — ответил простодушно тот, срезая с рамки темные, тяжелые от зимнего меда соты и складывая их в миску. — Они ж как дети. А ну, как рой возьмет да полетит? Тут у меня шестнадцать ульев, не потащишь же с собой. А мед... мед всем потребен. Ешьте.
На столе перед путниками появилась громадная яичница, лепешки, молоко и мед. Ни пива, ни вина пчеляр не уважал.
— Мед, молоко... — пробормотал Бертольд, качая головой. Переломил лепешку. — Еда пустынников.
Ел он, однако, с аппетитом, чего нельзя было сказать о Жуге. Травник долго молчал над кружкой с молоком, задумчиво кроша хлеб, затем вздохнул и повернулся к магу.
— Ну хорошо, — сказал он, словно соглашаясь. Потер ладонью переносицу и сморщился от боли в подбитом глазу. — Я понимаю — меч, легенда и все такое. Но как двараги узнают, где нас искать?
— Достаточно обнажить клинок, — ответил Золтан. — Гномы чуют металлы, как мухи — навоз. Но нам не нужно, чтобы нас нашли. Наоборот.
Жуга провел рукой по волосам. Потеребил шнурок.
— Сказать по правде, я не знаю, где их искать. Они хоть как-то связаны с людьми? Должны же они что-то есть!
Маг пожал плечами.
— Черт их разберет. Под здешними горами три подземных озера, если не больше, да еще Яломица в верховьях дважды уходит под землю, и никто не знает, где и как она течет.
— Одной ведь рыбой сыт не будешь, — задумчиво проговорил Жуга. — Ну, скажем там, еще грибы могут расти в темноте... Нет, все равно. Должны они с кем-то торговать. Должны.
Он посмотрел задумчиво на чашку с медом и встал из-за стола.
Назавтра вышли в путь. Ушли втроем — Милан остался, замолвив перед тем за них словечко перед пасечником; тот дал еды и меду на дорожку да два одеяла впридачу. А к вечеру достигли гор, и здесь, в отрожистых верховьях Яломицы стали на привал.
— Здесь перейдем?
Вопрос остался без ответа.
Все трое лежали в кустах у самой воды, глядя на другой берег, где то и дело проезжали конные турецкие дозоры. Отвесная белесая скала вздымалась вверх неровными квадратами растресканного камня, за ней виднелись островерхие, в проплешинах лугов склоны гор. Чуток левей темнела в скале узкая промоина ручья. Прохода не было. Дороги тоже. Холодный ветер гнал волну, шумел листвой, раскачивал стволы высоких тонких сосен. Все было как всегда — река раздулась паводком, не думая спадать. Вот только не было на ней обычных по весне веселых плотогонов, сплавлявших из верховьев вниз упругий красноватый бук: война.
— Нельзя нам здесь, — сказал Бертольд и заворочался на ветках. Плюнул в воду. — Вишь, течение какое? И камни скользкие. Потонем на хрен. А нет, так турки подстрелят.
— Не каркай.
— А чего?
Жуга молчал. Жевал травинку. Холодный ветер теребил полы его накидки: полушубок травника остался на поляне, взятый турками в трофей, и травник приспособил одеяло на манер плаща, продрав в середке дыру для головы и подпоясавшись веревкой. Шварц поежился в своей рясе.
— И как тебе не холодно?
Жуга с усмешкой покосился на монаха:
— А у тебя, часом, лицо не мерзнет?
— Знамо дело, нет!
— А я вот весь, как твое лицо.
— Хорош болтать, — вмешался Золтан. — Что скажешь, Лис? Здесь попытаем счастья, или дальше пойдем?
— Здесь будем переходить, — рассеяно ответил Жуга, оглядывая скалу на том берегу. — Есть там ложбина, влезем как-нибудь. Выше по течению плес, глубоко. А ниже, на перекате такая сейчас стремнина... Да и турки лагерем стоят — вишь, разьездились. Ночью перейдем.
— Перейдем, и?... — спросил Бертольд. — Дальше-то чего?
— Там видно будет, — уклончиво ответил тот. — Есть у меня одна мыслишка.
— Ладно, — кивнул Золтан. — Ночью, так ночью. Коль так, кто хочет — может спать. Я покараулю.
Бертольд заметно нервничал. Ни Жуга, ни Золтан Хагг не говорили, что задумали, и лишь укладываясь спать, Жуга спросил, доводилось ли Шварцу ходить по горам, и хмыкнул, услышав, что — нет.
— Придется научиться, — буркнул он.
И уснул.
Всем опасеньям вопреки, три путника счастливо миновали реку и турецкие посты, и через день достигли первой из вершин, лежавших на пути. Отсюда открывался вид на две других, разделенных неширокой седловиной перевала.
— Дибиу, — сказал Жуга, перехватив вопросительный взгляд монаха. — Перевал соленых снегов. Боже, я уже забыл, как вольно дышится в горах... А у вас в городах воздух тяжелей земли.
Он стоял на самом краю обрыва, спокойный, будто бы и не было под ним двухсот локтей отвесной пропасти. Неподалеку тек ручей, срываясь вниз негромким водопадом. Шварц подойти так и не решился — больно уж кружилась голова. С его точки зрения, дышалось здесь отнюдь не легко — прозрачный горный воздух был, конечно, чище городского, но почему-то монаху его все время не хватало. Мешок его, казалось, тяжелел с каждым шагом. Он вздохнул и огляделся окрест.
Отсюда, с высоты, как на ладони было видно реку, лес и дальние луга. Обугленными пятнами темнели разоренные деревни, штук шесть или семь — за туманом трудно было разглядеть, сколько именно. На южном берегу реки расположились турки, на северном дымили костры местного ополчения. Сновали люди, похожие при взгляде с высоты на маленьких букашек. Костров было много, как с той, так и с другой стороны. Людей — тоже.
— Почему они стоят? Ну, в смысле, турки. Почему не нападают?
— Обозов ждут. Нет им сейчас резона реку переходить.
— Куда дальше-то идем? — спросил монах.
— Я думаю, что никуда, — ответил Золтан вместо травника. — Так, Жуга?
— Может, и так.
— А чего ты ждешь?
Тот не ответил.
День разгорался. Воздух медленно теплел. Туман дымящими потоками, клубясь, стекал в низины. Взошедшее солнце позолотило горные вершины, и почти сразу откуда-то с запада донеслось еле слышимое овечье блеянье. Бертольд и Золтан оглянулись, Жуга остался недвижим. Из-за уступа скалы показались бараньи спины, а затем и пастух, шедший не спеша за ними следом. Лохматая овчарка с лаем бросилась чужанам под ноги, остановилась и сдала назад, утробно рыча и поджимая хвост. Овцы сбились в кучу.