Старк ощутил укол стыда. Он спросил у Хэйко — почему, но он и сам знал, почему. Во всяком случае, одно из возможных объяснений. Он не думал, что может влюбиться в Хэйко, и потому не остерегался этого. В этом отношении он беспокоился насчет Эмилии Гибсон, его спутницы-миссионерки. Эмилия была потрясающей златокудрой красавицей восемнадцати лет от роду, в первом расцвете женственности. Ее обаяние бросалось в глаза, и потому Старку легко было защищаться от него. Он приплыл в Японию за смертью, и не мог позволить себе отвлекаться на любовь. Он не остерегался Хэйко, поскольку эта возможность даже не приходила ему в голову. Она была японкой. Она была гейшей. Она была возлюбленной князя Гэндзи. По иронии судьбы, толчком к пробуждению его чувств стала не ее красота, а ее мужество. Несмотря на небольшой рост и видимую хрупкость, она собственными нежными ручками в двух стычках прикончила в сумме около двух десятков вооруженных самураев — и не из револьвера, а в рукопашной схватке, при помощью ножа, меча и специальных метательных звездочек, сюрикенов. К тому моменту, как Старк понял, что его восхищение переросло в нечто куда более сильное, было уже поздно.
Он полюбил ее.
Может, Хэйко боялась гнева Гэнзи потому, что знала о чувствах Старка к ней? Может, Гэндзи заподозрил, что Старк перешел от чувств к действиям? Но если так, почему же он отослал ее со Старком и попросил его заботиться о ней?
Размышлять об этом смысла не было. Старк не понимал японцев вообще, а Гэндзи — так в особенности. Хэйко была совершенно права по крайней мере в одном: князьями двигали сложные и запутанные мотивы, и разгадать их не было никакой возможности. Ему оставалось только ждать и смотреть.
Мог ли Гэндзи приказать убить новорожденного ребенка? Старк знал его как человека доброго и мягкого, совершенно не похожего по манерам на тех свирепых воинов, которыми он командовал. Ему бы и в голову не пришло, что Гэндзи вообще способен на жестокость, если бы не некоторые происшествия. Старк видел, как по приказу Гэндзи была устроена настоящая бойня, и до него доходили еще более ужасные слухи. Не так уж давно Гэндзи со своими людьми вырезал целую деревню. Больше ста человек — включая женщин, детей и даже грудных младенцев — были преданы смерти, а деревня сожжена дотла. Во всяком случае, так гласили слухи, и их никто не опровергал. Зачем он это сделал? Этого не знал никто. Князь приказал, и приказ был выполнен. Для самураев этого было достаточно.
Старк знал, что если Гэндзи отдаст приказ, Дзиро и Сёдзи выполнят его без колебаний. Так же, как и Хэйко.
Нет, этого не произойдет. Он этого не допустит. Да, он сражался бок о бок с этими двумя самураями, но он застрелит их, словно ядовитых змей, но не позволит, чтобы они причинили вред ребенку Хэйко. А Хэйко? Как быть с ней? Если он просто заберет ребенка, чтобы помешать ей исполнить приказ Гэндзи, она покончит с собой потому, что не смогла выполнить его приказ. Надо придумать способ спасти и Хэйко, и ребенка, если такой приказ вдруг все-таки поступит. Но как? Этого Старк пока не знал.
Хэйко уютно прильнула к его груди. Его дыхание тоже замедлилось, подстраиваясь под ее ритм.
До появления ребенка на свет остается полгода. Пока что еще рано беспокоиться. А может, все его беспокойство вообще выеденного яйца не стоит. Все в конце концов может закончиться благополучно.
Надеяться на это было легче, чем верить, но и надеяться было нелегко.
После первого часа схваток у Хэйко открылось кровотечение.
Врач сказал:
— Некоторое количество крови вполне естественно. Причин для беспокойства нет.
На пятом часу кровотечение сделалось обильным, а ребенок все еще даже не показался.
— Я ничего не могу поделать с кровотечением, пока ребенок не покинет ее чрево, — сказал врач Старку.
На пятнадцатом часу Хэйко пришлось прилагать все усилия, чтобы оставаться в сознании. Простыни и полотенца под ней мгновенно делались темно-алыми — их едва успевали менять.
— Если она сейчас уснет, мы потеряем их обоих, — сказал доктор.
На двадцатом часу Хэйко напряглась в последний раз, выпустила ребенка на свет и потеряла сознание. Ребенок, крепкий и здоровый, тут же заорал во всю глотку.
— Я попытаюсь ее спасти, мистер Старк, — сказал врач, — но вы же сами понимаете: она — хрупкая женщина, и она потеряла очень много крови.
— Ее мужества хватит на десятерых мужчин, — сказал Старк.
— Несомненно, сэр, — согласился врач. — Но все это мужество, как ни крути, заключено в маленьком, уязвимом теле.
— Я назову его Макото, — сказала Хэйко. Она лежала в постели и держала на руках малыша, завернутого в пеленку. Она подарила князю Гэндзи сына и наследника. Как только он узнает об этом, он тут же призовет ее обратно в Японию. — Макото означает «истина».
Хэйко представила себе деревья в Японии; сейчас их листва покраснела, возвещая приближение зимы. Она всегда любила осень; увядание летних цветов и опадание листьев никогда не нагоняли на нее печаль. После зимы всегда настает весна.
— Макото — хорошее имя, — сказал Старк. Он сдерживал слезы, чтобы не беспокоить Хэйко.
«Мне удалось остановить кровотечение, — сказал врач, — но лишь потому, что у нее почти не осталось крови. Но оно начнется снова. Мне очень жаль, мистер Старк».
— Он очень похож на князя Гэндзи, ведь правда? — спросила Хэйко.
— Он прекрасен, как его мать, — сказал Старк.
Хэйко улыбнулась. Несмотря на всю ее слабость и бледность, ее улыбка была сияющей, словно заря.
— Льстец, — сказала она. Затем она обеспокоенно нахмурилась и отодвинула пеленку от лица Макото. — Это неправда, верно? Он ведь не очень похож на меня?
— Почему ты хмуришься? — спросил Старк. — Ему повезло, если он будет похож на тебя. Он будет красивее всех этих героев театра Кабуки, которых так любят женщины.
— Он — не персонаж из пьесы Кабуки, — возразила Хэйко. — Он — следующий князь Акаоки. И для него куда лучше было бы, если бы он был похож на своего отца. Тогда его официальной матери легче будет полюбить его.
— Мать — это мать, — сказал Старк. — Что значит — «официальная мать»?
— Я не из знатного рода, — пояснила Хэйко. Она погладила сына по пухлой щечке. Он блаженно посапывал. — Князь Гэндзи должен жениться на знатной даме. Она и будет матерью Макото. — Она заметила, как изменилось лицо Старка, и сказала: — Не печалься. Я буду часто видеться с ним. Князь Гэндзи построит для меня отдельный дом. Возможно, он даже возвысит меня до статуса наложницы. А если и нет, это особого значения не имеет. Все равно мой сын — его наследник.
Час спустя кровотечение возобновилось.
— Я умираю, — сказала Хэйко.
— Нет! — не выдержал Старк. — Нет!
— Принеси Макото.
Сатико принесла спящего младенца и протянула его Хэйко. Но та покачала головой.
— Держи его ты, Сатико. Пусть он не почувствует тень смерти. Держи его и заботься о нем, пока князь Гэндзи не велит вернуть его домой.
Сатико попыталась что-то сказать в ответ, но не смогла. Прижав ребенка к груди, она упала на колени и разрыдалась, не в силах сдержаться.
Хэйко обратилась к Старку.
— Мы не боимся смерти. Мы с тобой слишком часто были ее посланцами, чтобы бояться ее.
— Да, — сказал Старк.
Хэйко протянула ему руку.
— Помоги мне, — сказала она. — Я хочу видеть Японию.
Хэйко сидела в экипаже, привалившись к Старку. Они остановились на гребне холма, высящегося над заливом и глядящего на запад, на Тихий океан.
Утро было ясным, но Хэйко сказала:
— Туман. Я всегда любила туман. Когда я смотрю на него, то почти верю, что самые невероятные мечты сбудутся.
— Хэйко! — позвал Старк.
Но она уже ушла.
Когда Старк вернулся домой, ему казалось, что он и сам умер.
Но потом он прошел в комнату Хэйко и увидел там Сатико. Она по-прежнему сидела на полу, всхлипывая, и прижимала к себе ребенка.
Старк обнял их обоих.
Младенец проснулся, и вскоре они плакали уже втроем.
1882 год, замок «Воробьиная туча».
Откровения Гэндзи настолько потрясли Макото, что он едва заметил, когда Гэндзи — то есть, его отец — извинился и вышел из комнаты. Мало того, что человек, о котором он с раннего детства думал как об отце, оказался не отцом ему — выяснилось, что и его мать ему на самом деле не мать. Макото начал вновь воспринимать окружающую действительность лишь после того, как обнаружил, что сжимает в руке ладошку своей маленькой единокровной сестры. Они поднимались по узкой лестнице.
— Куда мы идем?
— Навестить госпожу Сидзукэ, — отозвалась девочка.
— Я думал, ты и есть госпожа Сидзукэ.
— Я имею в виду первую госпожу Сидзукэ, мою тезку. Меня назвали в честь нее. Похоже, ты ничего не знаешь ни о себе, ни о своей семье. А это означает, что тебе нужно начать с самого начала.
— А начало есть? — спросил Макото. — Если да, я буду очень рад.
Спираль лжи уходила вдаль и казалась Макото бесконечной.
— Начало есть всегда, — сказала его сестра. — Не будь начала, откуда брался бы конец? Конечно же, и то, и другое — явления временные.
— Временные? Как может что-то, уже случившееся в прошлом, быть временным? Оно же уже произошло и завершилось.
— Из того, что начало и конец существуют, еще не следует, что все на самом деле прошло и завершилось, — сказала Сидзукэ. — Они что, там, в Америке ничему тебя не учили?
1308 год, монастырь Мусиндо.
С тех пор, как госпожа Новаки прибыла в монастырь и привезла с собой свое ущербное дитя, прошло шестнадцать лет. За прошедшие годы преподобная настоятельница Суку часто размышляла о событиях, послуживших причиной изгнания. Ее подталкивали к этим размышлениям крики и стоны, несшиеся из кельи Сидзукэ в любое время дня и ночи. Хотя высокое положение избавляло ее от грязной работы по хозяйству, настоятельница по своей воле часто мыла и кормила безумную девочку. Прочие обитательницы монастыря восхищались тем, что настоятельница способна без колебаний прикасаться к грязному телу и бестрепетно переносить самые отвратительные картины и запахи. Все они соглашались с тем, что настоятельница являет собою безупречный образец человека, идущего по пути сострадания, предписанному Буддой.