Беттина, я делал то, что был вынужден, уверяю тебя.
Я смотрю на себя в зеркало, вижу портреты на стенах и читаю презрение в глазах своих предков и любовь в твоих. Я спасал нашего сына.
И в то же время я не могу забыть, что чувствовал в той комнате: это не мой сын. Невероятно!
Они не разговаривали друг с другом месяц, а потом он позвонил Фредрику и позвал его к себе. И сын снова рыдал у его ног и плакал, обнимая дверную раму, словно беспомощное животное.
Стыд и позор.
Любовь может вместить и эти чувства. И если мы не позаботимся друг о друге, кто сделает это за нас?
Я обещал у смертного одра твоей матери беречь тебя, вас. Ты слышишь? Разве ты не подслушивал под дверью в ее последнюю ночь? Это единственное делало меня слабым, Беттина: твоя болезнь, сатанинские муки, проклятые страдания. И я рассчитываю на тебя, Фредрик, несмотря ни на что. А теперь ты сделал большую глупость: ты сел за руль пьяным и убегал от полиции. Привлек к нам ненужное внимание. Тебе надо было остановить машину и заплатить этот смешной штраф, на это наших средств хватило бы! Но ты предпочел сидеть в камере и пожинать плоды своей глупости. Твои дети, мои внуки, я не узнаю себя в них. Может, все дело в их матери? Я никогда не нравился этой женщине, хотя пытался найти к ней подход.
Фредрик.
Может, лучше, если бы ты был слабоумным?
Приходили полицейские: та сильная, умная и измученная женщина и тот, очевидно жесткий, мужчина. Я не пустил их. Если хотят услышать больше, чем я уже сказал, пусть принудят меня всеми имеющимися в их распоряжении средствами.
Фредрик и Катарина.
Сейчас вы делаете что хотите, ведь так? Правильно, Беттина?
Так что ж, давайте посмотрим, что из этого выйдет. Даже если Фредрик все расскажет, что полиция будет делать с этой информацией? Даже если они сделаны совсем из другого теста, чем ты, мой любимый, ненавистный сын. За Катарину мне нечего волноваться. Она всегда меня слушается, она из понятливых.
Аксель Фогельшё поднимается и подходит к окну с видом на парк Общества садоводов. Там действительно кто-то есть под дождем среди голых деревьев? Стоит и смотрит на меня. Или мне это кажется?
Фредрик Фогельшё снова позвал к себе Свена Шёмана. Он пригласил его присесть на тюремную койку и сказал голосом, полным смирения:
— Вы можете мне не верить, но я не имею никакого отношения к убийству Йерри Петерссона и не думаю, что кто-нибудь из нашей семьи приложил к этому руку. Вот как все было…
Фредрик переводит дыхание, прежде чем продолжить.
— Когда отец впал в депрессию после смерти матери, я получил доступ к семейному состоянию, чтобы распоряжаться текущими расходами. У меня должно было получиться, поскольку я работаю в банке и имею экономическое образование.
Фогельшё замолкает, как будто сожалея о чем-то.
— Что вы делаете в банке? — спрашивает Шёман. — Ведь вы член совета, так?
— Я занимаюсь корпоративными сделками. Небольшие предприятия часто прибегают к нашим услугам, когда хотят сменить владельца. Тогда я работаю с их финансами.
— Вам это нравится?
— Может, это и не совсем то, о чем я мечтал, — отвечает Фредрик, — но это вполне достойная работа из тех, что можно получить в Линчёпинге. Итак, отец тяжело переживал смерть мамы. Он полностью передал мне управление нашими финансами до тех пор, пока не почувствует себя лучше.
— И вы принялись за операции с опционами?
— Да, — отвечает Фогельшё.
Он откидывается назад, прислоняясь к стенке, и начинает рассказывать о том, как замок приходил в упадок; о неудачных сделках отца; о смерти матери; о том, как сам он принялся спекулировать опционами, поначалу немного, однако дело стало набирать обороты, как только он получил доступ к семейному капиталу. Он ведь хотел как лучше.
Голос Фредрика слабеет, и полицейскому кажется, что Фогельшё вот-вот заплачет, однако, во всяком случае, сдерживать слезы ему удается.
— Итак, отец был вынужден объявить о продаже Скугсо, и тут всплыл Петерссон. Он один. Только благодаря моим и отцовским связям в банке меня не объявили банкротом до того, как сделка была завершена.
— Банк взял на себя ответственность?
— Нет, я распоряжался семейным состоянием как частное лицо. Это просто замалчивалось. Отец продал Скугсо, чтобы спасти меня от банкротства. Он обещал матери, когда она умирала, заботиться обо мне и Катарине, чего бы это ни стоило. И он сдержал слово.
— Должно быть, сделка далась вам нелегко? — спрашивает Свен.
— Отец тяжело переживал, — отвечает Фредрик и подается вперед. — А я? Я думал только об отце. Может, вам трудно меня понять, но именно так оно и было. А отец думал о Скугсо.
— А потом? Сейчас? Ведь вы пытались выкупить замок? — спрашивает Свен.
— Да.
— Как? На какие деньги?
— Мы получили наследство по датской линии. Одна старая графиня, успешно занимавшаяся предпринимательством, оставила после себя достаточно крупную даже в нашем понимании сумму.
— И вы захотели выкупить поместье?
— Петерссон только посмеялся над предложением отца.
— У вас лично был конфликт с убитым? — спрашивает Шёман, и Фредрик, кажется не без колебаний, отвечает:
— Скажу откровенно. Вечером накануне того дня, когда Петерссона нашли убитым, я был у него. Он впустил меня и на мое предложение ответил решительным отказом. Спросил меня, не желаю ли я выпить рюмочку коньяка в той комнате, где вырос. Он так улыбался и смотрел на меня с таким вызовом, что мне хотелось убить его. Однако я этого не сделал.
Фредрик Фогельшё замолкает и сжимает руки в замок на коленях.
— Хотя должен был, — добавляет он, выдержав паузу.
— То есть вы считаете, что должны были убить его? — спрашивает Свен.
— Да, — отвечает Фредрик, — должен. Но когда, собственно говоря, люди делали то, что должны?
— Какая у вас машина?
— Черная «Вольво», но вы ее конфисковали.
— Но ваша жена сказала нам, что в тот вечер вы были дома?
— Она хотела выгородить меня. Это же естественно — покрывать своих.
Так ты был должен?
Сомнения, сомнения. И в этом одно из многочисленных различий между нами, Фредрик Фогельшё. Я никогда не сомневался.
Вы тщеславные люди.
Кто мы для вас? Вы пытаетесь перенять законы нашего мира и думаете, что ваши предки и ваши кошельки могут разрешить любую проблему. Но вы не понимаете, в чем состоит высшая власть: сказать «нет» деньгам, какой бы ни была сумма.
Мне было приятно посмеяться над предложением старика и предложить тебе коньяк.
Как вы обошлись со мной? Как вы обходились со всеми остальными? Каково, вы думаете, мне было с сорока открытыми ранами?
Так это ты приходил ко мне в то утро, Фредрик?
Сейчас ты слаб, напуган. Где же оно, твое достоинство?
Полицейский почти смущен, но ты этого не замечаешь.
Ты хотел показать своему отцу, что умеешь умножать деньги, что за компьютером сможешь сделать то, чего твои предки добивались на полях сражений.
А ты, Малин, что же должна ты?
28
«Я должна позвонить Туве. Я же ее мама», — думает Малин.
А что, если она сможет приехать сегодня вечером?
Форс и Мартинссон вошли в автоматические двери полицейского участка лишь ближе к вечеру.
В общем офисном помещении по-воскресному пусто. Дождь снаружи льет сплошной стеной.
Я должна, должна, должна была позвонить. Но мой мобильный отключен уже несколько часов. И я хочу вниз, в тренажерный зал.
Почему я избегаю тебя, Туве? В первые десять месяцев после катастрофы в Финспонге этого не было. Я присосалась к тебе, как пиявка, ты не могла этого не чувствовать. Чего я хотела — защитить тебя или задушить свой собственный страх, свое чувство вины?
Малин садится за стол и включает компьютер. Харри делает то же самое.
Вскоре к ним подходит Свен Шёман и передает разговор с Фредриком Фогельшё.
— Мог ли он это сделать? — спрашивает Форс.
— Кто знает. Может, возникла ссора, и он убил Петерссона, не имея такого намерения, случайно?
Малин видит, как глаза Свена наполняются сомнением. Может, все-таки Фредрик не тот человек, которого они ищут? Она знает, Свен сейчас думает о том же. Кроме того, она понимает, что он будет видеть в сыне графа Фогельшё главного подозреваемого, пока не доказано обратное.
— То, что Фредрик убил Петерссона в четверг вечером, не сходится с выводами экспертизы, — говорит Малин. — Карин утверждает, что тело пролежало в воде два часа, максимум четыре. И техники не нашли на автомобиле Фогельшё крови, а она осталась бы в таком случае, поскольку преступник должен был быть буквально забрызган кровью. То, что на его шинах следы гравия того же самого типа, что и на замковом холме Скугсо, объясняется тем, что Фредрик — в полном согласии с его собственными показаниями — был там накануне вечером, но никак не связывает его с убийством. Если, конечно, он не врет насчет времени.
— Мог ли он вернуться туда утром, как ты думаешь? — спрашивает Харри.
— Я не знаю, ведь алиби обеспечила ему его жена, а мы не можем принудить ее давать показания против собственного мужа. Она, вероятно, хотела защитить свою семью, — отвечает Малин.
— У меня такое чувство, что Фредрик не лжет, — замечает Свен. — Хотя мы ничего не знаем наверняка. Он мог вернуться обратно на том темном автомобиле, замеченном старушкой Шёстедт, даже если она не вполне уверенно ориентируется во времени и пространстве.
— Кто знает, что мог сделать Фредрик Фогельшё, — говорит Харри.
— Чтобы успокоить своего отца, — подхватывает Шёман. — Тот, похоже, настоящий патриарх. Фредрик Фогельшё словно забывает о своей собственной семье, когда речь заходит о нем.
— А если провести обыск? — предлагает Харри. — Для полной ясности?
Свен качает головой.
— Сейчас нет никакой возможности выписать ордер в связи с подозрением младшего Фогельшё в убийстве. Он задержан совсем по другому поводу, и Эреншерна немедленно пресечет эту попытку. А если мы выпишем ордер в связи с другими преступлениями, то не сможем использовать то, что найдем для обвинения его в убийстве.