Вместо этого он достает мороженое.
— Я все объясню маме.
А потом Малин видит, как голубое пятно его рубашки постепенно исчезает в глубине улицы, освещенной витринами магазинов и баров, уличными фонарями, звездами и половинкой луны в ночном небе.
«Что ты здесь делаешь?
И ты тоже ходишь сюда, Йохен? Это ты сидишь там, за барным столиком?
Что она тут делает?
Тебе, как и всем мужчинам, сидящим там, вокруг подиума, на котором обнаженные девочки пляшут в синем свете флуоресцентных ламп, должно быть, интересно, что делаю я в этом притоне напротив отеля?
Лесбиянка?
Мне плевать, что вы там думаете. Мне плевать, что глоток текилы стоит здесь тридцать евро и что время от времени танцовщицы исчезают с посетителями бара где-то за занавесками».
Африканки.
Гостьи с Балкан.
Русские.
Многих, вероятно, привезли сюда насильно. Сколько из них кончат, как Мария Мюрвалль?
Но сейчас девочки танцуют. Кожа их маслянисто блестит, когда они, словно сонные, крутятся вокруг шеста на подиуме. Они улыбаются, но как-то безучастно, их лица не выражают никаких чувств.
Малин выпивает четвертый бокал текилы, после чего стриптизерши и мужчины вместе со всей комнатой начинают кружиться вокруг нее, контуры предметов расплываются, сливаются друг с другом, а на душе становится теплее и спокойнее.
«Мне хорошо здесь, — думает Малин. — Мое место за этим барным столиком».
Она жестом подзывает бармена. Тот наполняет ее бокал, а она кладет на стол деньги. Она знает, что ей будут наливать, пока она платит, а когда она скатится под стол, ее вынесут на улицу и положат отсыпаться где-нибудь на тротуаре.
«Но я должна твердо держаться на ногах», — думает Форс и закрывает глаза.
Она представляет себе лицо Туве. Что сейчас делает ее дочь? Или нелюдь, готовый задушить ее, все еще стоит у ее постели? Или утонувшие в сточных канавах крысы объедают с нее кожу, пока она спит? Я иду, Туве, я не брошу тебя.
Потом возникает лицо Янне, Даниэля Хёгфельдта, мамино, папино.
Прочь! Если вы действительно желаете мне добра.
Прочь!
Мария Мюрвалль, немая и безучастная. И все же я понимаю ее: она решила уйти из этого мира, чтобы не видеть его тьмы.
Йерри Петерссон. Он пытается подняться, выбраться из замкового рва, но духи черной воды крепко держат его внизу, рыбы, черви, крабы, ужи и голодные черные раки впиваются в его тело, выползают из его рта и пустых глазниц.
Йохен Гольдман. Он пришел сюда за мной? Может, я встала на его пути и теперь пойду на корм акулам?
Ничего не имею против.
Фогельшё озлоблены и слишком много о себе думают. Малин представляет себе автомобиль, катящийся по полю, словно мяч, в снежную новогоднюю ночь. И другой, темный, автомобиль.
Она еще видит, но глаза уже не различают предметов. Мир исчезает, становится мягким и податливым, простым, понятным и знакомым.
«Пей, пей, пей, — повторяет голос, — и тебе полегчает, все будет хорошо».
«Мне нравится этот голос», — думает Малин.
40
29 октября, среда
Ты должна это видеть, Малин.
Как их зовут, твоих коллег? Вальдемар? Юхан?
Сейчас они стоят вместе у дверей дома Юнаса Карлссона и просят впустить их. Им надо поговорить с ним, он не сказал им всей правды об аварии в ту новогоднюю ночь.
Ты видишь, Малин, я слежу за вами.
Сегодня не самое удачное утро для твоих коллег. Прокурор распорядился освободить Фредрика Фогельшё. Этого потребовал адвокат Эреншерна, убедивший его в том, что сын графа не совершал никаких других преступлений, кроме тех, в которых признался. «Мы не можем целую неделю держать в камере столь видного представителя нашего провинциального общества, в сущности, за ничтожный проступок».
Тем не менее вы, полицейские, все еще подозреваете его.
Новый год. Когда, наконец, закончится этот снегопад? Когда умолкнут газонокосилки?
Разве это я сидел тогда за рулем?
Что я вообще делал на новогодней вечеринке у Фредрика Фогельшё? Я не хочу об этом вспоминать, но я делал в сущности то же, что делают все люди, когда чего-то хотят и не хотят одновременно, когда гордятся своей независимостью и в то же время готовы пожертвовать ею, чтобы получить то, что им нужно.
Юнас напуган. Я чувствую это сейчас, когда нахожусь в каких-нибудь нескольких сантиметрах от него. Он знает, что прошлое иногда настигает нас.
Юнас собирался на работу, когда к нему пришли полицейские. Он рассказывает им, что весь вчерашний день провел на ипподроме в Манторпе.
А может, все-таки это он сидел тогда за рулем? Йохен любит водить людей за нос, он играет просто ради удовольствия, без этого его жизнь бессмысленна.
А сейчас Юнас Карлссон снова закрывает за собой дверь. Вальдемар кладет ему на плечо руку, и они вместе исчезают в глубине дома.
А теперь я рядом с тобой, Малин, на высоте десять тысяч триста семьдесят девять метров над землей я вижу твое спящее тело.
Тайны, Малин. В детстве ты любила маленькие секреты, это вошло у тебя в привычку.
Мимо меня пролетает самолет. Сегодня ты заслужила сон без сновидений. По дороге в аэропорт таксист останавливался, потому что тебя тошнило, тебе надо было выблевать из себя вчерашний день.
Ты так неисправима, Малин?
Ты выглядишь измученной, прислонившись к холодному вогнутому стеклу, и не слышишь, как гудит мотор. Мне хочется погладить тебя по щеке, и это то, что тебе действительно сейчас нужно.
Человеческое тепло.
Знать, что в мире есть что-то еще, кроме холодных камней замкового рва.
Юнас Карлссон садится на диван в своей гостиной. Якобссон устраивается в кресле напротив, а Вальдемар Экенберг беспокойно ходит из одного конца комнаты в другой. Стол посреди гостиной заставлен пустыми бутылками из-под пива, там же валяется смятый пакет из-под вина. Кислый алкогольный запах ударяет в нос. Однако вокруг все прибрано.
Вальдемар нервничает, дергается всем своим высоким телом. Его прокуренный голос заставляет Юхана содрогнуться.
— Ты лгал нам, — слова его хлещут, как плетка, несмотря на мягкий эстергётландский выговор и хрипоту.
Карлссон готов капитулировать; он знает, какой шторм сейчас обрушится на него.
— Я не…
— Заткнись, прохвост! — кричит Вальдемар. — Ясно, что ты солгал. Это Йерри Петерссон вел машину той новогодней ночью, а не ты!
— Я… — Юхан хочет сказать Вальдемару, чтобы тот успокоился, чтобы проявил уважение к допрашиваемому, но замолкает. В самом воздухе этой комнаты витает сейчас нечто такое, чему, кажется, невозможно противостоять.
— Расскажите нам правду. Какой бы она ни была, для вас это не будет иметь никаких последствий. Ведь прошло столько времени… — обращается Юхан к Юнасу.
— Это не я вел тогда…
Юхан смотрит в испуганные глаза Юнаса и вдруг понимает, чего тот на самом деле боится: теперь о нем напишут газеты, поползут слухи, люди будут шептаться за его спиной, — все вокруг узнают его историю.
Тут Вальдемар поднимает руку и бьет Юнаса в лицо. Тот кричит, кровь хлещет из разбитой губы.
— Хочешь еще? — Вальдемар наклоняется и смотрит Юнасу в глаза.
— Я…
Новый удар обрушивается на голову Карлссона, на этот раз по затылку. Он падает, ударяясь головой о ночной столик.
— Что?
— Это не я, не я сидел тогда за рулем. Это Йерри, Йерри, Йерри…
Малин проснулась.
В голове гул мотора, равномерный звук, словно перемалывающий мозг. Впереди, через два ряда от нее, расположилась семья с детьми, которые никак не могут успокоиться. Рядом с ними пожилая пара, оба загорелые, совсем как ее родители. Очевидно, долго пробыли на солнце. Оба улыбаются Малин, когда та открывает свои заспанные, красные от похмелья глаза. Перед ней наполовину выпитая банка пива «Хайнекен». Это благодаря ему тело немного успокоилось и прошла тошнота.
Малин окунулась в тепло. Физическое. «Хорошо, что я все-таки поехала», — думает она и представляет себе Йерри Петерссона, мерно покачивающегося на воде в замковом рву.
«Я знаю, что ты был свиньей. Настоящей свиньей, — мысленно обращается к нему Малин. — Почему же я так о тебе беспокоюсь?»
Ей отвечает голос откуда-то изнутри: «А о чем же тебе еще беспокоиться, Малин? О том, что ты должна делать и с чем никак не можешь справиться?»
— Ну а теперь ты нам все расскажешь.
Голос у Вальдемара спокойный, но властный. В нем слышится угроза и готовность в случае чего снова пустить в ход кулаки.
Экенберг садится на диван рядом с Карлссоном и протягивает тому рулон туалетной бумаги, принесенный им только что из ванной комнаты.
— Расскажите нам всю правду. Йерри мертв и уже ничего не сможет вам сделать, — говорит Юхан, наклоняясь вперед в своем кресле.
Юнас Карлссон прокашливается, смотрит куда-то вверх и начинает говорить с кусочком бумаги, приложенным к разбитой губе.
— Йерри уже был на празднике, когда я приехал туда. Я думаю, он явился к Фогельшё не один. В половине второго ночи он захотел домой, в город, и я предложил ему подвести его и остальных. Мы пошли на парковку, где стояла машина. Вечеринка уже заканчивалась. Фредрик взял с собой тех, кого хотел, и увел их в замок, где праздник продолжился. Мы не принадлежали к числу избранных.
— То есть вы с Йерри были друзьями?
— Я был одним из многих в его свите. Друзей у Йерри не было. Он мог внушить человеку мысль, что тот его друг, это так. И я хотел быть его другом. Я восхищался им, он был именно таким, каким мне всегда хотелось быть, и я любой ценой хотел заслужить его похвалу.
— Итак, ты восхищался им. Дальше?
— Мы четверо — я, Йерри, Андреас и Ясмин — хотели уехать в город. И когда мы подошли к машине, Йерри стал настойчиво уговаривать разрешить ему сесть за руль. Он был явно чем-то возбужден, расстроен. Весь вечер на нем лица не было. И он просто взбесился, когда я сначала отказал ему. Он кричал. Тогда я бросил ему ключи и сказал: «Черт с тобой, если тебе так этого хочется». Я сел спереди и застегнул ремень безопасности, а Андреас и Яс