49
31 октября, пятница
Адвокат Юхан Стеченгер нажимает на газ. «Дворники» мечутся по ветровому стеклу на максимальной скорости.
«Ягуар» безупречно реагирует на его команду, успевая вовремя проскочить перед носом автобуса и увернуться от мрачного вида черной «Вольво» с кузовом универсал, избежав столкновения.
Здесь, внутри, тепло, хотя утро сегодня довольно промозглое. «Ягуар» совсем новый, и от кожаных сидений еще исходит свежий, «фабричный» запах. Серый интерьер безупречно гармонирует с осенним пейзажем за окном.
Стены замка буквально завешаны произведениями искусства. Адвокат не может понять, что именно изображено на этих полотнах, однако знает, что они представляют собой немалую ценность. Именно поэтому рядом с ним стоит сейчас этот франт в твидовом костюме. Некий Пауль Буг-гей, то есть Буглёв, эксперт по современному искусству из Стокгольма, взявшийся оценить коллекцию Йерри Петерссона, причем без всякого гонорара.
«Этот Буг-гей, по-видимому, рассчитывает продать что-нибудь отсюда», — догадался Юхан Стеченгер, когда они вместе с экспертом поднимались в замок по холму, только что миновав мост через осушенный ров.
Оба молчали.
«Наверное, заметил мое презрение», — подумал адвокат, неловко чувствовавший себя с геями.
Собственно, это была одна из причин того, что он вернулся в Линчёпинг из Стокгольма. Люди здесь проще, и на чистых улочках провинциального города редко когда встретишь таких, как его спутник.
Часы на приборной доске показывали 10:12.
Юхану Стеченгеру предстоит грандиозная сделка, каких у него еще не было. В конце концов, ожидается приличный гонорар, в этом можно не сомневаться.
А поэтому стоит смириться с присутствием этого типа.
«Он презирает меня, — думает Пауль Буглёв, глядя, как неотесанный адвокат набирает код на охранной панели, установленной возле замковых ворот. — Хотя какое мне до этого дело!» Провинциальный болван.
— Роскошно.
— Да, черт…
Слова восхищения вырываются у Пауля непроизвольно, прежде чем он успевает опомниться. Наконец ему удается оторвать взгляд от большого полотна в вестибюле, и он смотрит на улыбающегося адвоката.
— Стоящая вещь, как я понял? — спрашивает тот.
— Это Сесилия Эдефальк.[70] Полотно из самого известного ее цикла.
— Мне неизвестного, во всяком случае. Парень смазывает кремом спину своей подруге. На его месте я бы занялся грудью.
«На такие реплики я не отвечаю», — с раздражением думает Пауль.
Не обращая внимания на адвоката, он щелкает фотоаппаратом и что-то пишет в своем черном блокноте.
— И такие висят здесь повсюду, — не унимается Юхан Стеченгер.
Пауль Буглёв ходит из комнаты в комнату, снимает, пишет, считает на калькуляторе. Он удивлен и счастлив, как ребенок, и с каждой комнатой его восхищение возрастает. Ему кажется, что он стоит на пороге великого открытия. Должно быть, то же самое чувствовали археологи, раскопавшие терракотовое войско китайского императора.[71]
Мамма Андерссон, Анника фон Хаусвольф, Бьёрне Мельгаард, Торстен Андерссон, уникальная вещь Марии Мисенбергер, Мартин Викстрём, Клай Кеттер, Ульф Роллоф, инсталляции Тони Оуслера.[72] Безупречный вкус. И только современное искусство, все приобретено, похоже, за последнее десятилетие.
Неужели Йерри Петерссон выбирал все это сам? В таком случае у него был талант. Он чувствовал настоящее, с этим надо родиться.
Этот деревенщина со своими дурацкими комментариями все еще здесь.
— А выглядит как обыкновенная фотография, если хотите знать мое мнение.
Это он о Мисенбергер.
— Какой-то маленький стаканчик с дыркой.
Это он о картине Ульфа Роллофа над кроватью в комнате, служащей, судя по всему, спальней Йерри Петерссона.
Тридцать миллионов, не меньше.
Окончив осмотр, Пауль выпивает на кухне стакан воды. Потом еще раз перечитывает свои записи и просматривает снимки в фотоаппарате.
Глаз.
Йерри Петерссон или кто-то другой, кто собирал эту коллекцию, имел хороший глаз.
Сейчас вы проходите по моим комнатам.
Ты глазеешь, он насмехается.
Вы не знаете, что вам еще предстоит увидеть.
Я не просто так заинтересовался искусством, на то имелись особые причины.
Но я не хочу сейчас рассказывать о них, пусть над этим ломает голову Малин Форс.
Я был ошарашен. Я получил гораздо больше, чем ожидал.
Поначалу у меня не хватало средств, но вскоре они появились.
На этих полотнах я воочию видел то, что испытывал в душе, свои чувства, которым не мог найти названия.
Вы только взгляните на этот простреленный стакан над моей кроватью, сколько в нем красоты и боли! Или на спаривающихся обезьян Мелльгаарда. Прочувствуйте их ужас перед тем, что они сейчас делают, во что они превращаются, теряя любовь, оставшуюся в прошлом. Или взгляните на темные фигуры Марии Мисенбергер. Это тени, олицетворяющие наши грехи, тянущиеся за нами до самой смерти.
— И еще здесь есть часовня, — говорит адвокат. — Там портреты Иисуса в золотых рамах. Не хотите взглянуть?
«Иконы, — думает Пауль. — Что же еще это может быть, если не иконы? Он даже слова такого не знает».
— И где это?
— Позади замка, возле самого леса.
Искусствовед ставит стакан на стол.
Сегодня миром правит Его Величество Дождь. Полдень, а на дворе сумеречно, как вечером.
Они быстро обходят замок. Часовня на краю густого елового леса выглядит одинокой и заброшенной.
В руке у адвоката ключ.
«Иконы, — думает Пауль Буглёв. — Интересно, в них Йерри Петерссон разбирался так же хорошо?»
— Похоже, она не заперта, — с удивлением замечает адвокат.
Дверь открывается с усилием, издавая чуть слышный скрип.
Окон в часовне нет. Тусклый свет просачивается через небольшие отверстия у самой крыши.
Но что это лежит там, на покрытом каменной плитой возвышении, которое, должно быть, и есть вход в фамильную усыпальницу Фогельшё? Адвокат и Пауль Буглёв всматриваются в темноту — и помещение оглашает их полный ужаса крик.
50
Здесь смерть не имеет запаха. Запах тления, ощущаемый Малин, исходит не от трупа — он проникает сюда откуда-то из леса, окружающего часовню.
Здесь болотистая земля, однако, похоже, риска затопления нет.
Тело Фредрика Фогельшё раздето. Малин и сейчас видит его перед собой, хотя оно уже лежит в черном пластиковом мешке, предназначенном для одной-единственной цели: перевозки трупов.
Малин стоит у входа в часовню замка Скугсо, ежась от дождевых капель, обрушивающихся на нее с крыши под порывами ветра. Она всматривается в глядящие со стен позолоченные лики Христа, в нимбы, пылающие, словно наперекор этой страшной осени.
Стервятники далеко. Малин только что проходила мимо них, они смотрели с надеждой. Тем не менее предпочитают держаться на расстоянии, со своими черными записными книжками, с ненасытными камерами, с неутолимой жаждой нового в глазах: «Ну наконец-то хоть что-то произошло!» Даниэля нет в этой толпе. Хотя, может быть, он еще приедет.
Рядом с Малин стоят Харри и Свен Шёман. Они молчат, стиснув зубы, погруженные в свои мысли.
Фредрик Фогельшё убит, словно принесен кем-то в жертву на пороге фамильного склепа.
Жертва осени.
Но зачем? И кем?
Связь с убийством Йерри Петерссона всем троим кажется почему-то естественной, но они не могут понять почему. На этот раз никаких ножевых ранений, и тем не менее: голый труп на пороге семейной усыпальницы — это знак, зашифрованное сообщение, как и тело Йерри Петерссона в замковом рву.
Здесь нужно проработать все возможные варианты: то, что убийства совершены в одном месте, еще не означает, что они как-то между собой связаны. И даже неприязненные отношения между жертвами еще ничего не доказывают. «Кто знает, каков он, лабиринт этого зла? — думает Малин. — Сколько в нем тупиков?» Способы убийства в обоих случаях, конечно, различаются, но ведь это миф, что преступник всегда действует по одной схеме.
Адвокат и искусствовед.
На обоих лица не было, когда с час назад полицейские подъехали на место преступления. Здравый смысл подсказал Буглёву и Стеченгеру, что не следует особенно задерживаться в часовне. Постояв внутри, они вскоре вышли и больше не приближались к ее дверям.
В их случае все ясно как божий день.
Они ничего не видели и не слышали, поэтому задерживать их здесь нет никакого смысла.
Карин Юханнисон с двумя коллегами-мужчинами из лаборатории обследует гробницу. Они ищут отпечатки пальцев, засовывают в полиэтиленовый пакет какие-то предметы, незаметные непрофессиональному глазу.
— Скорее всего, он умер от удара по голове, который преступник мог нанести, судя по виду раны, молотком. Причем ровно посредине, поэтому невозможно определить, был ли убийца правшой или левшой. Никаких других следов насилия на теле я не вижу. Половые органы нетронуты, насколько я могу сейчас судить.
— Он был убит прямо здесь?
— Скорее всего, где-то в другом месте. У входа следы крови. А вот раздели его, я думаю, здесь. На каменном полу я нашла такие же волокна ткани, как и на теле.
— То есть его раздели здесь, а убили где-то в другом месте?
— По всей видимости.
— И положили в этой часовне, на могиле.
— Надгробии.
— Один черт. И что ты думаешь обо всем этом?
— Я — ничего. Думать — это твоя работа, Малин.
— Способ убийства?
— Очевидно, сильный удар по голове.
— В ярости?
— Может быть. Хотя не похоже, чтобы преступник потерял контроль над собой. В этом случае, скорее всего, он ударил бы несколько раз.
Карин делает знак своим коллегам, и они выносят тело Фредрика Фогельшё из часовни.