«Это сон, – вскричал Создатель, – это бред!»
Ангел смерти улыбнулся: «Это явь».
Из цикла «ЖЗЦЛ»[2]
Сонет № 1
Наталья… Дело было к январю,
а крыши, как в июне, протекали,
фрамуги дребезжали по ночам,
и сердце не отыскивалось там,
где все его наперебой искали.
А в русской церкви, что на рю Дарю,
колокола звонили, и едва ли
отец Варлам, томясь по снегирям,
знать мог, что в это время в Зазеркалье
еще мерзей, чем здесь, и снегирю
бог посылает многая печали.
А знал бы – попенял большевикам:
«Я чай, на хлеб вы зиму променяли!»
Ну как сонет? Его тебе дарю.
Сонет № 3
Оставь меня! Вот только плащ накинь.
Другая нынче верховодит – Осень.
А душу, словно кожу шелуша,
отбросим – вот и новая душа,
даст бог, ее так скоро не износим.
И пусть земля, куда свой взор ни кинь,
нага и вроде стариковских десен
обуглена, – смотри, как хороша
чернь этих веток, меж которых просинь
едва сквозит и желтая полынь.
Сиротства флаг да будет трехполосен!
Туман ползет, рекой в лицо дыша.
Во имя утра, и дождя, и сосен
уйди, моя любимая. Аминь!
Сонет № 7
Как это объяснишь? Ведь стар как мир пейзаж:
Антониев форпост, храм, Конские ворота…
Ну разве что галдит чуть больше нищих сирот,
у торжища сойдясь, да царственнейший Ирод
на стенку лезет. Все, похоже, ждут чего-то.
Раздачи карточек? Спецпропусков на пляж?
О чем там ссорятся под смоквой два зелота?
Жара спадает. Ночь, контрастная, как Вийральт,
de facto отдает прохладу, что in toto
ей удалось скопить – но, впрочем, баш на баш, —
сама забрав тепло у этих тел, от пота
тускнеющих… Талант зарытый будет вырыт:
вон движется звезда – волхвы дойдут в два счета.
А что ж История? Ей выходить в тираж.
«Ну вот мы и вместе, спасибо судьбе…»
Ну вот мы и вместе, спасибо судьбе.
(Я сам по себе, ты сама по себе.)
Постель и расходы одни на двоих.
(Тебе ли до бед моих, столько своих.)
Кругом восторгаются: что за чета!
(Не тот стал, вздыхаешь? Ты тоже не та.)
Мы даже похожи с тобой, говорят.
(Что может быть горше, чем этот разлад?)
Какая любовь! Словно два голубка.
(Дай боже нам выбраться из тупика.)
Aurora borealis
Философия бабочки-однодневки,
о хрупкая стройность ее антиномий,
о эта выверенность баланса
жизни и смерти.
Стоит только выйти на Невский,
сразу становишься невесомей,
словно впервые тяжелый панцирь
скинул. Умерьте
восторг облегченья – вам жить осталось
полчаса, отведенные ночи
одной зарей до прихода новой
(цитирую вольно).
Пусть вас не тревожит страны отсталость,
долг невозвращенный и кто был зодчий
Исаакия – бабочкой в то окно вам
влететь довольно,
чтобы вдруг ощутить свою легкокрылость
и притягательность стосвечовой
лампочки, спрятанной абажуром,
как лепестками
яркий пестик, – и все открылось:
рискни, пожалуй, пыльцой парчовой,
один удар – и крылом ажурным
загасишь пламя.
Воспоминание о холодной зиме
После исключения из Союза писателей Ахматовой было выдано удостоверение, где в графе «профессия» значилось «жилец».
Облезлая железная кровать.
Протертое худое одеяло.
За дверью молча тишина стояла,
других гостей не время зазывать.
Свободна у окна сидеть впотьмах.
Спуститься вниз. Сварить картошку в миске.
Свободна превозмочь животный страх
и отстоять, как все, в очередях,
чтоб услыхать: «Без права переписки».
Жаль, из свободы шубу не сошьешь.
Но можно и в пальто. Пока втерпеж.
Вы только не звоните, и не надо
при людях заговаривать со мной,
и апельсинов или шоколада
вы мне не приносите, как больной.
Я умерла. Воспользовалась правом
определить свой собственный конец.
Поэт на этом свете не жилец.
А впрочем, трудно спорить с домуправом.
Книга Песни Песней СоломонаГлавы-сонеты
И изумлялись все и недоумевая говорили друг
другу: что это значит? А иные насмехаясь
говорили: они напились сладкого вина.
Глава 1
Тогда уста наши были полны веселия, и язык наш – пения.
Взгляните, дщери Иерусалима!
Пусть я черна, пусть зноем я палима —
исполнена величия Сиона,
красива, как завесы Соломона.
– О, ты прекрасен, милый, ты прекрасен!
Уста твои любезны, взор твой ясен,
а поступью с бегущей серной схож ты.
Скажи, где будешь в полдень? где пасешь ты?
– О, ты прекрасна, милая, прекрасна!
Я пас в горах, тропа туда опасна.
Горят твои ланиты, смугло лице,
подобна ты летящей кобылице.
Тиха, прохладна роща возле мыса.
там крыша – кедры, стены – кипарисы.
Глава 2
Поднимись ветер с севера и принесись с юга,
повей на сад мой, и польются ароматы его!
Зима минула. Кончились дожди.
Прошла вдруг у смоковницы сонливость.
На небе солнце медлит – погляди,
в движениях сквозит неторопливость.
Что яблоня в кругу лесных сестер,
то милая моя среди подружек.
Цветы сбегают вниз по склонам гор.
Встань, голубица, и спускайся, ну же!
– Его все нет… Дай силы мне, вино…
О, как я от любви изнемогаю…
Вот милого шаги… он ждет давно…
Остаться дома, выйти ли – не знаю.
Там яства ждут, вино горит, как кровь,
и знамя надо мной – его любовь!
Глава 3
Песнь моя о Царе…
Искала ночью темной я на ложе
того, который мне всего дороже;
по городу, по улицам прошла,
на площадях искала – не нашла.
Куда же он ушел, не знали даже
начальники из предрассветной стражи.
Ах, где он, где, скажите не тая,
которого так ждет душа моя?
Вот одр его: блестят златые грани,
седалище из пурпуровой ткани,
стоит полсотни сильных вкруг одра,
разящий меч привешен у бедра.
Молю, ни звука, не тревожьте сон —
возлюбленный мой спит, царь Соломон!
Глава 4
И проходил Я мимо тебя и увидел тебя,
и вот, это было время твое, время любви.
На дивный лоб не положить ладонь,
волос не распустить, густых и длинных,
очей твоих не видеть голубиных,
губ не коснуться, жарких как огонь,
груди твоей, где серны – два сосца,
точеной шеи, что как столп Давидов, —
и часа не смогу, тоски не выдав,
тоски, давящей с тяжестью свинца.
Мед с молоком под языком твоим,
осанкою поспорить можешь с ланью,
струящихся одежд благоуханье
дурманит как курений сладкий дым.
Все время хмелем голова полна —
любовь твоя пьянит сильней вина.
Глава 5
Чем возлюбленный твой лучше других,
что ты так заклинаешь нас?
Заснула я, а сердце сна лишилось.
Оно ли так стучит иль в двери стук?
Возлюбленный зовет… Ах нет, приснилось!
Мучителен неведенья недуг.
Сейчас бы спать в объятиях твоих,
приди, я от любви изнемогаю,
я скинула хитон и жду нагая,
и мирра с пальцев капает моих.
…Так это он был! Ждал и не дождался.
О, где теперь мне милого искать?
Здесь не был он? А вам он не встречался?
Не медли, Суламифь; бежать, бежать…
Скажи ему, коль встретишь, заклинаю,
что я в любовном пламени сгораю.
Глава 6
И дам им одно сердце и один путь.
Перед рассветом теплая гроза
в большом корыте выкупала землю.
Сад безмятежно спал, грозе не внемля,
на лепестках испариной – роса.
Пошла я виноградники стеречь,
как вдруг нежданно с милым повстречались.
Весь день мы с ним любились, миловались,
стремясь друг дружку ласками развлечь.
Небес крахмальных нам голубизна
не раз сквозь сень деревьев улыбнулась,
а только мне немножечко взгрустнулось:
ушел мой милый, я опять одна.
Легко ли виноградники стеречь!
Но свой еще труднее уберечь.
Глава 7
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя,
и пятна нет на тебе.
Повремени, прекрасная девица,
и дай нам на тебя полюбоваться
сейчас, когда ты сбросила одежды
и к милому торопишься, нагая!
Округлость бедр твоих как ожерелье,
живот – источник, лечащий от жажды,
сокрыто чрево ворохом пшеницы,
сосцы твои раскрылись, как бутоны,
залились нежно-розовым румянцем,
глаза, как Евсевонские озерки,
и гибок стан, как молодая пальма,
а груди, словно кисти винограда.
Подумал я: взобрался бы на пальму
и пил там виноград кровоточащий!
Глава 8
Сие заповедаю вам, да любите друг друга.
Расплавь меня на сердце, как печать,
надень, как перстень, на руку твою.
Любви и перед смертью устоять,
а ревность с адским пламенем сравню.
Водой не потушить огонь любви
и не залить его и сотне рек,
богатства за любовь давать свои
способен лишь презренный человек.
…Нам ложе – зелень. Ненаглядный мой,
отдав все силы в сладостной войне,
уснул. Одна рука – под головой,
другой меня ласкает в полусне.
Здесь спит сама любовь… шуметь не будем…
она ведь спит так чутко – вдруг разбудим.