за край поля и вываливали в бурты. Постепенно начало припекать солнце, пар над полем рассеялся, воздух стал суше, почти колким как стерня пшеничного поля, им было жарко и душно, пот стекал по их спинам и теперь пар уже, как им казалось, начал подниматься от их разгоряченных тел. Студенты сбрасывали куртки и свитера и рядом с буртами картофеля выросла разноцветная копна их одежды. Солнце поднималось всё выше и их спины уже гудели как соборные колокола и всё тяжелее давалось каждое движение. Только стиснутые зубы и присутствие девчонок давали силы наклоняться за следующей корзиной, которую наполняли ползающие в бороздах девчонки чёрными от земли руками, пальцами, утратившими чувствительность, розовыми пальчиками с красиво накрашенными ногтями. Они стонали, ругались, проклиная деревню, картошку, колхозников и колхоз вместе с его председателем и асфальтированной улицей, и трактора, с иезуитской быстротой вспарывающие землю. Обед. Всё вдруг как будто остановилось. Беззвучно шёл трактор по полю и только в ушах звенела кровь, бегущая сейчас во много раз быстрее, чем она шла в их жилах обычно, когда они сидели в аудиториях. Молча, с трудом переставляя ноги, ребята шли к навесу, чувствуя, что не только сегодня, а и вряд ли завтра они смогут выйти на работу. После обеда всё, что им хотелось так это поспать, и кое-кто из ребят растянулся прямо на земле, несмотря на то, что она была уже по-осеннему холодящей. Кончились два часа, отведённые на обед и послеобеденный отдых, и они побрели к полю. Силы им придавало только то, что они так или иначе, но обязаны работать и то, что им не хотелось показать себя слабаками. Сгибаясь как столетние, поражённые радикулитом старухи, девчонки начали выбирать картошку. Постепенно движения их становились быстрее и гибче, и через некоторое время они словно забыли, что вкалывали четыре часа, после которых им казалось, что даже труба, возвещающая о страшном суде, не сможет их поднять. К ним пришло второе дыхание, как приходит оно ко всем людям, сумевшим преодолеть себя или что-то в себе - второе дыхание, как награда в самый тяжёлый момент тем, кто заслужил её своим упорством. И то, что они смогли работать, несмотря на чудовищную по их понятиям усталость, поднимало их в собственных глазах. То, что ещё полчаса назад казалось бы невероятным, тем не менее произошло - они работали как черти, забыв про всякую усталость. Начали раздаваться шутки и смех, девчонки и ребята стали насмешливо задирать друг друга, и всё это им нравилось - нравилось, что гудят от работы тяжелые руки и поясница, а спина - мокрая от пота, нравилось, что их ребята - такие сильные, нравилось, что их девчонки такие ловкие, весёлые и не лезут в карман за острым словом и говорят его так, что им совсем не обидно и, несмотря на то, что руки их почернели от земли и лица вымазаны землёй, они всё-таки самые красивые и милые. Светлана работала вдалеке от него. Корзину, которую она нагружала, относил Сашка. Девчонки повизгивали, натыкаясь на червяков в комьях опадающей с клубней земли. - Кончай работу! Они вышли с поля, обернулись назад и ахнули - перед ними зеленело необъятное как море, как океан поле, такое же как утром - полоса, выбранная ими едва затрагивала эту громаду, и у каждого из них пронеслась в голове недоуменная мысль: "Неужели мы всё это сделаем? Не может быть". - Магнитосъемка! Радиосъемка! Сейсмосъемка! Гаданиенакофейнойгуще! Пока я не увижу в шурфе золота - акта не подпишу, понял! Андрей ходил по палатке и рычал на маленького, кругленького начальника партии Сойкина как тигр на кабана. Сойкин кивал, испуганно втягивал голову в плечи, моргал глазами и словно соглашался со всем тем, что говорил Андрей, но Андрей знал, что за невзрачной внешностью скрывается железная воля, и в действительности тигр-то Сойкин, а кабан для заклания - он, потому что, хотя Сойкин никогда не повышал голоса и вид у него был робкий до нельзя, но получалось всё всегда по его, особенно если кому-то из тех, кто спорил с ним он давал невзначай заглянуть в его заплывшие жиром глазки - взгляд их, когда его не прятал хозяин, мог бы остановить и слона. Но только не Андрея, хотя он и знал, что бушует зря и акт ему придётся подписать, потому что запланированный объем работ выполнен, а то что золото не найдено, это пусть и печальный факт, но факт обычный, рядовой - дай бог, если из ста таких экспедиций как их, хоть одна находила месторождение, даже не промышленное. Сейчас у них был обычный дружеский разговор, как всегда в конце полевого сезона. Сойкин делал вид, что внимательно слушает старого друга и даже боится его угрозы, но на самом деле он думал сейчас о том, как проходят сборы партии к приходу вертолёта. Площадку они подготовили. Груз пакуется. Всё нормально, спешить пока некуда. Поработали хорошо, несколько дней можно дать людям и отдохнуть. И в то же время он сочувствовал Андрею, зная его одержимость этой идеей непременно самому открыть промышленное месторождение золота. Дай-то бог. Но геологов много, а месторождений мало. Сойкин был свободен от таких чувств, относился к своей работе, как к хорошей, любимой, но обычной работе, которая к тому же давала ему возможность жить полгода до следующей экспедиций на широкую ногу, не считать каждый рубль как это делали многие его друзья, такие же кандидаты как он, правда, других наук. В общем-то вполне нормальный мужик, Андрей менялся, когда речь шла о золоте, не о безделушках, конечно, а о Золоте в земле, которое часто без драги или целой обогатительной фабрики с мельницами, флотаторами и всем остальным, и в руки-то не возьмешь. Да, это была его мечта, мечта со студенческой скамьи - найти такое месторождение золота, чтобы его имя навсегда осталось на карте, как имя Билибина. Андрей вышел из палатки, постоял, не видя перед собой ни пестрой осенней тайги, ни синеющих в облаках гор. Он сейчас злился и ругался с Сойкиным не потому, что их экспедиция не нашла золота, вернее не только поэтому - он и не ждал здесь этого открытия, а и потому ещё, что за пять месяцев ему осточертела и эта тайга и эти горы, и прекрасная рыбалка на речке, где непуганую рыбу можно было ловить на любопытство - на голый крючок. Ему хотелось домой, в Москву, в институт, его ждали недописанные статьи и рукопись книги о золоте, жанр которой он затруднился бы определить, потому что там было всё - и история металла и рассказ о его свойствах, методы разведки и способы добычи с древнейших времен, рассказы о людях, судьбы которых исковеркало открытие ими золота - благородного и проклятого металла, из-за которого крови пролилось во много раз больше, чем было его добыто за всю историю человечества. Он знал, что не сможет жить без поля и в то же время боялся, что в следующий раз его может не потянуть в партию, и сейчас он хотел домой, и боялся, что в следующую весну он может не увидеть тайги, пусть другой, за тысячи километров отсюда, и гор, и такой же безымянной речки, и большинство людей в партии будет других, но в этом-то и была вся прелесть поля, смысл его жизни. Он понимал, что не умрёт, если вдруг пропадёт эта тяга, или он не сможет поехать в очередную экспедицию, а ведь рано или поздно придет время, когда он не сможет больше месяца жить в дикой тайге - у него перед глазами были десятки примеров но люди продолжали жить и заполняли свою жизнь чем-то другим. Но до этого еще далеко. Он молод, силен и здоров и пройдёт много лет, прежде чем он не сможет поехать с партией. Но он знал и людей, которым просто надоело поле, шурфы, мошка, палатка. И речь идёт не о хлюпиках, съездивших один раз и посчитавших, что с них и этого хватит, а о людях проведших в экспедициях много лет, и вот с ними что-то произошло, и ничто уже их не заманит - ни месторождения, ни большие деньги, ни дикая поэзия тайги и степей, ни безлюдье и тишина. Андрей пожал плечами, словно разговаривал не с самим собой, а с кем-то, кто задал вопрос, ответ на который разумеется сам собой, вернулся в палатку за ружьём, ничего не ответил на вопрос начальника партии и ушёл в тайгу. Сойкин только покачал головой, достал наряды на выполненные работы, включил "Спидолу" и под музыку Генделя занялся своей любимой работой. Андрей любил в тяжёлые, неприятные минуты почувствовать эту оторванность от мира людей. С ружьём он ничего не боялся, верная "тулка" позволяла ему чувствовать себя хозяином в любой тайге, а если шёл без него, то становилось к тому же и жутковато - медведи и волки здесь не были редкостью, а уж если очень "повезет" можно было встретить и рысь. С ножом он только никогда не расставался после того как с его помощью справился с медвежонком-двухлеткой, напавшим на Ольгу, которая была тогда лаборанткой - у неё так и остался шрам на руке от его когтей. Пока её везли до районной больницы, началось воспаление. Местный эскулап чуть не оттяпал девушке руку по локоть, но по счастью рядом с бумажным дипломом оказался старик-фельдшер, который знал, что такое руки для охотника и сплавщика, и что значит для девушки остаться без руки. Он подстрелил утку и вернулся в лагерь. Ольга сидела у костра и чистила картошку. Она улыбнулась ему: - Ну, что, успокоился? Он со смущенной улыбкой пожал плечами и бросил к её ногам утку. - Добыча. Приготовь женщина. - Слушаюсь, мой повелитель. Присядь-ка, Андрей, пока никто нам не мешает давай серьезно поговорим, а то опять прибежит твоя бесстыжая Любочка и будет строить глазки в присутствии законной жены. - Ревнуешь? Это хорошо, значит любишь. Вообще интересно - почему-то всегда считалось, что ревность в основном проявляется у мужчины когда он любит, а вот женщина, если любит, то способна простить всё... - А что, есть что прощать? - О боже, с женщиной невозможно говорить на отвлеченные темы, вы сразу всё переводите в одну и ту же плоскость - туда где что-то касается лично вас. - Зато мужчины, под прикрытием отвлеченных рассуждений отлично умеют обделывать втихаря свои делишки. - Это тот "серьёзный разговор", ради которого ты меня позвала? - Нет, но ты не даёшь мне и слова сказать, опять начал про свою Любочку, совершенно искренне сказала Ольга. - Я начал?!! - Это неважно. Ты знаешь, Андрей, у нас ведь двое детей. - Да что ты? - Да-да, не смейся. Не так уж это смешно, когда дети не видят мать по полгода. Отец ладно - отцу простится. А матери? Да и что мне будет толку в самооправдании или чьём-то прощении, если у меня вырастут хулиган и девица легкого поведения? - А что такое случилось? Почему обязательно из Вовки должен вырасти хулиган, а из Леночки - девица, как ты говоришь, лёгкого поведения? И потом, так или иначе дети