– Джеймс! – произнесла она теперь, наклоняясь к нему (она была огромного роста). – У тебя вид пса, наглотавшегося гвоздей.
Он попятился. От нее сильно пахло шоколадно-молочным напитком «овалтайн».
Кухня была уже набита до отказа. Вслед за Рут Томас, обнимая ее за талию, вошел ее муж Эд Томас, краснолицый, белоголовый восьмидесятилетний валлиец с сигарой в зубах. Он казался много старше жены – она-то волосы красила. Был он богатый фермер, дородностью не уступал жене, а ростом едва доставал ей до плеча.
– Добрый вечер, Джеймс! – проговорил он. – Добрый вечер, Эстелл! Здорово, Льюис, Дикки! Привет, привет!
Он выхватил изо рта незажженную сигару и этой же рукой стянул с головы шляпу. За ним вошел его восемнадцатилетний внук Девитт Томас с гитарой, а за Девиттом – Роджер, примерно одного возраста с Дикки. Оба мальчика Томасы были темно-рыжие и веснушчатые.
– Вот, захватил с собой ребят, Эстелл, – сказал Томас. На звуке «л» он слегка причмокивал, ударяя языком в зубы. – Витт из колледжа домой на уикенд приехал. – Он обратился к внуку: – Помнишь Эстелл? – Девитт, высокий парень, вежливо и скромно поклонился, придерживая гитару. – А ты, Роджер, – продолжал Эд Томас, – сними шапку и поздоровайся.
Рут тем временем разговорилась с Вирджинией, которая только что появилась на кухне.
– Можно посмотреть твою гитару? – спросил Дикки.
Девитт Томас в ответ подмигнул ему и стал пробираться в комнату. Дикки пошел за ним, бросив опасливый взгляд на отца. Следом неуверенно потянулся и Роджер.
– Ну, пропади я совсем! – произнес Джеймс Пейдж, но в сердцах или с удовольствием – трудно было сказать.
– Это ты, Рут? – послышался сверху голос Салли Эббот.
А в кухню тем временем вошел преподобный Лейн Уокер, ведя под руку какого-то никому не знакомого мексиканца с неприятным выражением лица и с кошачьими усами, толстого и, как показалось Джеймсу Пейджу, неестественно и безобразно коротконогого. На мексиканце был коричневато-зеленый костюм, делавший его похожим на лягушку, и ослепительно начищенные широкие штиблеты – как у абортмахера, подумал Джеймс. Лейн Уокер был мужчина еще молодой, лет тридцати – тридцати пяти. Салли Эббот была его прихожанкой в Северном Беннингтоне. Такой скромный, интеллигентный человек, жена у него лошадница – даже за продуктами в магазин ходит в галифе и с хлыстом на запястье – и трое приемных детей, вьетнамцы. Преподобный Уокер брил голову, будто недавно из заключения, а под подбородком – не на подбородке, а именно под – носил бороду пучком; то ли козел, то ли какой-нибудь гном из ирландских сказок.
– Я пригласила Лейна, – объяснила Рут, наклонясь к Эстелл. Потом указала на мексиканца, широким жестом как бы включая его в общий круг: – А это отец... – Она скорчила быструю гримасу. – Надо же, какая глупость! Забыла, как вас зовут! – И бросила на него кокетливый взгляд. Мексиканец с улыбкой попятился.
Лейн Уокер, улыбаясь, подвел мексиканца за локоть поближе к Джеймсу и с поклоном произнес:
– Мистер Пейдж, позвольте представить вам моего давнего друга: отец Рейф Хернандес.
– Отец, стало быть, – нелюбезно буркнул Джеймс, даже не пытаясь скрыть своей нелюбви к иностранцам. Не дождется он, чтобы ему тут руку пожимали. Но мексиканец, к его досаде, и не протянул ему руки.
– Можно просто Рейф, – сказал он маслянистым, негромким, по-кошачьи вкрадчивым голосом. И повел черными узкими глазами в сторону окна, будто примериваясь его украсть. – Ваша ферма так красиво расположена.
– Как это вы углядели в темноте? – отозвался Джеймс.
– Джеймс, – укоризненно произнесла Эстелл.
Джеймс ядовито улыбнулся, довольный, что его нелюбезность кем-то замечена.
– Вы, верно, из этих новомодных патеров, – продолжал он. И провел пальцем слева направо себе по горлу, намекая на отсутствие круглого воротника и в то же время как бы изображая нож у горла.
– Иногда я его ношу, а иногда нет, – ответил неуязвимый патер.
Лейн Уокер сказал:
– Мы с Рейфом вместе принимали участие в марше протеста. – И улыбнулся мексиканцу.
Мексиканец кивнул:
– В Сэлме.
– Это ты, Рут? – опять крикнула сверху Салли Эббот.
Вирджиния уже стояла у плиты и ставила кипятить молоко для какао. А на пороге появился, опираясь на палочку, доктор Фелпс.
– Дома кто-нибудь?
– Входите, входите! – крикнула Рут Томас. – И дверь за собой закройте.
– Добрый вечер, доктор! – Эд Томас величаво взмахнул сигарой. – Это кто там с вами, не Марджи?
Из-за двери робко выглянула внучка доктора, Марджи. У нее были длинные белокурые волосы и робкие, как бы выгоревшие глаза. Лицо доктора Фелпса рдело еще ярче, чем у Эда Томаса, а волосы были белоснежные, мелко курчавые. Когда его внучка очутилась за порогом – она словно плыла в своем длиннополом сером пальто, как щепочка по воде, – доктор Фелпс потянулся назад, чтобы захлопнуть дверь.
– Погодите, не закрывайте! – крикнул мексиканец и захихикал на японский манер.
На пороге, смущенно улыбаясь, стоял внучатый племянник Эстелл, Теренс, совершенно посиневший от холода.
– Теренс! – всполошилась Эстелл. – Господи ты боже мой! Входи, дитя мое, входи скорее! – Она, ужасаясь, объяснила Рут: – Он все это время просидел там. Я про него просто забыла!
– Я слушал концерт по радио, – улыбаясь в пол, сказал Теренс.
– Да, да, верно, – подтвердила Рут Томас, подходя к двери в гостиную. – Бостонский оркестр играл. И кто же выиграл?
Эстелл объяснила преподобному Уокеру:
– Теренс – валторнист. Прекрасный музыкант.
– Валторнист? – весело подхватил доктор Фелпс, откинув назад голову, будто фехтовальщик. – А Марджи у нас флейтистка. Вы, дети, знакомы?
И он и она несмело улыбнулись. Они играли в одном школьном оркестре и в одном духовом квинтете.
– Ты захватила с собой флейту, Марджи? – спросил доктор Фелпс. Он был прирожденный организатор и к тому же страстный меломан.
– Она в машине, – ответила внучка. Шепотом.
– Прекрасно, мы сейчас устроим концерт! Здесь я видел еще Девитта с гитарой. Джеймс, мы сделаем из вашего дома концертный зал! – Доктор, сияя, обернулся к Джеймсу. Но Джеймса не было.
– Джеймс! – позвала Эстелл.
– Ну разве это не безобразие? – весело вознегодовал доктор Фелпс, вздергивая кустистые белые брови и засовывая большие пальцы в жилетные карманы.
– Это вы, доктор Фелпс? – крикнула сверху Салли Эббот.
– Да куда же это он мог подеваться? – недоуменно сказала Рут.
В суматохе никто не слышал, как завелся мотор пикапа, и вдруг все увидели в окно задние огни, стремительно удаляющиеся по дороге.
– Вот аспид! – воскликнула Рут Томас и состроила гримасу.
6
Для Салли Эббот это был мучительный соблазн – на что они и рассчитывали. Вспомнилось сразу столько приятных вечеров. Ей наверху слышны были звуки музыки – Эстелл, как обычно, играла на пианино, Томасы, Эстелл и доктор Фелпс дружно пели хором: «Откуда ты знаешь, спросили ме-ня-а-а!» – божественно пахло горячим какао и коричными тостами, а в кухне разговаривали: преподобный Уокер с кем-то из молодежи и, кажется, хоть она и неуверена, был еще кто-то незнакомый. Обычно она ни за что на свете не пропустила бы такого сборища и теперь почти готова была поверить, что с ее стороны большая глупость оставаться вдали от гостей. Она припала ухом к дверной щели, не зная, как ей поступить, старая ее голова немного тряслась, губы были поджаты, сердце билось неспокойно. Если случится пожар, подумалось ей, они взломают ее дверь, и в каком же тогда виде они ее застанут! На всякий случай лучше все-таки причесаться, надеть тот халат, что понаряднее, и новые шлепанцы.
Когда она перестилала постель, взбивая подушку и думая про себя: «Надо куда-то убрать яблочные огрызки», на лестнице вдруг послышались шаги – подымался кто-то молодой, легкий, вероятно Льюис. Человек прошел мимо ее двери, зашел в ванную, заперся, потом послышался шум спущенной воды. Когда он вышел, Салли позвала:
– Это ты, Льюис?
Шаги замерли, потом нерешительно приблизились к ее двери.
– Это Рейф Хернандес, мэм, – произнес чей-то вежливый и явно смущенный голос. – А вы, должно быть, миссис Эббот?
Салли посмотрела на свою дверь с обидой и упреком, попробовала заглянуть в щелку, но потом спохватилась и сказала:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответил Хернандес еще вежливее, чем раньше. У него был легкий иностранный акцент. – Не могу ли я чем-нибудь быть вам полезен?
Она хихикнула.
– Я подумала на вас, что это мой племянник Льюис.
– Да? А, ну конечно. Ха-ха! Бывает.
У нее колотилось сердце. Как нужно держаться, когда знакомишься подобным образом, она совершенно себе не представляла. И Хернандес, по-видимому, тоже. Он просто стоял там, и все. Она наклонилась к замочной скважине: может быть, так удастся его увидеть? Но нет, не видно. Она выпрямилась, взволнованно пригладила волосы.
– Хернандес, – произнесла вслух. – Это латинское имя. – Она засмеялась, выказывая вежливый интерес. – Вы тут в гостях?
– О да, я гощу у преподобного Лейна Уокера. Мы с ним когда-то знали друг друга, много лет назад. – И, помолчав, добавил – растерялся, наверное, хотя по голосу и не скажешь: – Он о вас мне часто говорил.
– Ах, как это любезно с вашей стороны! – Она опять засмеялась.
– Рад с вами познакомиться.
Она представила себе, как он кланяется ее двери. При этом она сама, надо сказать, тоже приветливо поклонилась.
– Я также, поверьте. Вы в первый раз в Вермонте?
– Да, в первый. Должен признать, что здесь действительно очень красиво, недаром это все говорят.
– Нам нравится.
Он молчал, наверняка все еще улыбаясь и кланяясь ее двери.
Салли заскорузлыми старческими пальцами теребила воротник халата, подыскивая, что бы такое еще сказать. У них всегда Горас вел разговоры с новыми знакомыми, а она только очаровательно улыбалась, полагаясь на свою выигрышную наружность, и убегала приготовить чай. Какой гостеприимный был у них дом, пока был жив Горас. У него был особый дар общения. Это все говорили. Всегда оказывалось, что он или только что прочел интересную книгу, или слышал что-то забавное у себя в зубоврачебном кабинете, или имел общих знакомых с гостем. «Питтсбург! – бывало, он скажет. – У меня двоюродный брат в Питтсбурге. Мебельное дело». Она сказала: