КРАЙ РУССКОГО СВЕТА
Сказ этот был удивительным, раскрашенным радугой волшебных снов детства. А было сказано: есть за тридевять земель, далеко на Севере, за Полярным кругом, в тундре, в устье реки Индигирки осколочек давней, то ли шестнадцатого, то ли семнадцатого века Руси. Живут там что ни на есть самые настоящие русские, живут уже давно, чуть ли не четыре века, и говорят на том языке, на каком говорили их пращуры, покидая Русь, оставив тот язык почти без изменения. И если хочешь послушать, как баяли русичи, еще только что устремившиеся своими помыслами за Камень, то поспеши: наше торопливое время и наш нивелированный быт скоро перетрут и этот древний осколок.
Не поверилось сразу, слишком отвыкла душа от чудес, но заныла от потаенной радости: ну а вдруг все-таки… Эдакая маленькая Земля Санникова среди бескрайних и пустынных просторов Севера. Спряталась, затихла за хребтами, за марями, за вьюгами, за морозами, за ледяной полярной тьмой. Да так и дожила до наших дней.
Только откуда бы, казалось, взяться давней Руси на таинственной Индигирке? Хотя как откуда? Стоит только вспомнить, с какой жаждой жизни и нового шли русские в неведомые края, как за каждым поворотом реки, за каждым новым хребтом ожидали встретить землицу богатую, вольную, справедливую: без бояр, без опричников, без тягот подневоли.
И объяснение, тут же сочиненное на скорую руку, нашлось. Вполне могло быть так. Бежали по полуночному неласковому морю русские кочи, правили кормщики встречь утреннему солнцу, искали места, богатые белой полярной лисицей, морским зверем, рыбьим зубом. И находились в пути такие кормные места. Но окоем, из-за которого появлялось солнце, звал к себе, и ватага промышленных людей, вместе с детьми и женками, перемаявшись зиму, снова грузилась на кочи и устремлялась на восток. И так они шли не одно лето.
В устье большой реки остановились. Срубили из плавника избы, срубили церковь, подняли крест и стали жить. Видно, нашли ту землицу, которую искали. Хотя эту землицу и землей-то трудно назвать: голая белая тундра, где и ветру не за что зацепиться, три четверти года скована морозами. А придет короткое несмелое лето — опять же земли мало увидишь. Вокруг вода: реки, озера, болота.
А может, беда заставила остановиться? Налетела черная буря, погубила кочи, отрезала все пути по морю. Хочешь — живи, где судьба жить тебе выпала, а не хочешь — ложись да помирай, если не вынесет душа тоски по родным местам.
И назвали то поселение, не мудрствуя лукаво, Русским Устьем.
Николай Габышев, якутский писатель, рассказавший эту историю, щурил светлые, с голубизной, глаза и говорил, пряча улыбку:
— Я в тех местах учительствовал после войны. Интересный там народ. Наособицу. Свой быт, свой уклад. Свои сказки. Кое-какие сказки я записал… А язык… Для непривычного уха непонятный язык. — И, уже не сдерживая улыбку, добавил: — Очень мне интересно послушать, как вы — русскоустьинец и ты — оба русские, будете понимать друг друга. Приезжай. И Валентина Григорьевича зови. Ему интересно будет.
Распутину, конечно, было интересно. О Русском Устье он слышал, читал даже, но, привыкший все делать не спеша и обстоятельно, сказал:
— Нынче вряд ли удастся поехать. Со временем ничего не получится. А вот на будущее стоит подумать.
Встреча эта с Николаем Алексеевичем была эдак года три назад, и хотя Русское Устье и влекло к себе своей сказочностью и возможностью чуть заглянуть в прошлые века, прикоснуться к своему живому прошлому, к своим корням, но так получалось, что не было попутного ветра в северную сторону, и поездка переносилась на привычное «потом». А Николай Алексеевич нет-нет да и присылал письмо, при случае по-товарищески позванивал по телефону и как бы между делом напоминал, что лучшее время для поездки март — апрель: кончится полярная ночь, улягутся пурги, поутихнут морозы.
— Так, может, в мае еще лучше будет? Теплее.
Может быть, и теплее, да не лучше, оказывается. В мае погода опять дурить начинает. Солнце ходит высоко, с юга лето подступает, а Арктика — непривычна она к теплу. Вот и ярятся ветра, бьют по промерзшей земле, не успевшей еще ощутить и малой толики тепла, снежные заряды.
А земля и в Арктике земля, ей рожать требуется. И вот замеревшая, затаившаяся земля терпеливо ждет своего часа, ждет, когда Север умерит свой нрав. И потому одно из главных качеств арктической жизни, если она не хочет закончиться, — терпение.
Когда к чему-то стремишься, то рано или поздно стремление твое сбывается. Сбывается вроде бы само по себе, но за всем этим стоит логическое завершение постоянных, заметных и незаметных, усилий. Быть может, поездка и дальше откладывалась бы на потом, но по стечению обстоятельств получалось, что и с дефицитным временем все обошлось, и не помешали никакие важные и сверхважные мероприятия, и здоровье позволило, и время для поездки подошло самое что ни на есть лучшее — конец марта, и…
А у Валентина Распутина эта поездка и вообще совпадала с творческими планами. Его глубинный интерес к Сибири, активная озабоченность сбережением национальной памяти, национальных особенностей русского человека, русского характера привели его к долговременной работе над очерковой книгой о Сибири, о ее заповедных местах, где Сибирь хоть в малой степени, но сохранила свою неповторимость, самобытность. И как тут обойтись без знакомств с индигирскими понизовщиками.
В общем, билеты куплены, с якутскими друзьями-приятелями поездка обговорена, дорожные сумки упакованы, машина в аэропорт заказана. Делать нечего, надо ехать.
Это, похоже, даже хорошо, что поездка на Север выпала далеко не сразу: интерес к Русскому Устью окреп, пустил корни в душе, удалось полистать-почитать об Арктике, о землепроходцах и непосредственно о Русском Устье. Удивительно, но в личной библиотеке Валентина как бы случайно нашлась книга В. М. Зензинова «Старинные люди у холодного океана», изданная в Москве еще в 1913 году, книга крайне редкая. Пожалуй, что это первая наиболее серьезная работа, рассказывающая об устье Индигирки и русских индигирцах.
Вот что пишется в предисловии к этой книге.
«Ему (Зензинову) удалось самому прожить с людьми, которые не знают и не хотят знать изменчивой судьбы веков, которые живут, вне сомнения, так же, как и их пращуры, впервые пришедшие к Ледовитому океану на Индигирку, возможно, еще при Иване Грозном и уж не позднее царствования Алексея Михайловича. За эти 300—350 лет они подверглись здесь, в царстве норд-оста, снега и льдов, своего рода анабиозу: застыли со всем укладом своей жизни, своей мысли и своего говора и оттаять пока не могут.
Грустно ли это, нормально ли — вопрос другой. Но раз факт существует, он приобретает ценность чрезвычайно выдающегося явления. Я думаю, что археолог считал бы для себя величайшим счастьем, если бы, раскопав могилу XVI-го или XVII-го веков, он мог хоть сколько-нибудь правдиво облечь вырытый им древний скелет в надлежащие одежды жизни, дать ему душу, услышать его речь. Древних людей в Русском Устье ему откапывать не надо. Перед ним, в Русском Устье, эти древние люди как бы и не умирали».
Удивительно!
Со времени опубликования книги прошло более семидесяти лет, за эти годы авиация сделала самые отдаленные медвежьи углы близкими и доступными, цивилизация стерла во многом приметы местной жизни, и, конечно, надежды на сохранность этого «музея древности» не было.
И верно — нет музея. Или почти нет. Начать хотя бы с того, что ощущения дальности, оторванности Севера от материка особенно и не чувствуется. Если еще совсем недавно путь от Иркутска до Якутска даже на самолете занимал не один день, не говоря уже о пути по земле и далее сплавом по Лене, то сейчас и вздремнуть в самолете по-доброму не удается: за те всего два с половиной часа, которые требуются на взлет, перелет и посадку, сильно-то не разоспишься. Еще не отошел человек от иркутских воспоминаний, как уже: «Граждане пассажиры, прошу пристегнуть привязные ремни, наш самолет…» И уже в иллюминаторы светит с аэровокзала неоновыми буквами слово «Якутск». Дальнейший путь — тоже ничего особенного: перелет, занявший чистого времени в воздухе немногим больше четырех часов, и вот он, поселок Чокурдах — центр Аллаиховского района, откуда рукой подать до Русского Устья — самого северного поселка нашей страны. Дальше — лед, торосы, Северный полюс, Канада.
Следуя традициям путевого очерка, здесь, пожалуй, нужно сказать несколько слов о районе. По якутским понятиям район маленький, всего чуть больше ста семи тысяч квадратных километров. Расположен за Полярным кругом. Население меньше шести тысяч. Ведущее место в экономике района — оленеводство, пушной и рыбный промыслы.
Русскоустьинцы, как их деды и прадеды, занимаются только охотой и рыболовством.
Здесь я должен, правда, поправиться; поселка Русское Устье больше не существует, а есть Полярный. Четыреста лет название людей устраивало, оно точно выражало суть явления, но когда поселение было вынуждено переехать на более высокий берег, то Русское Устье по чьей-то воле превратилось в Полярный — один из нескольких Полярных, разбросанных по нашей Арктике. Полярный в Мурманской области, Полярный в Магаданской области, Полярный… Вызывает это такое же чувство, когда в больших и малых городах, в поселках новых и старых — всюду от Тихого океана до Карпат — видишь непременные кинотеатры «Дружба», кафе «Юность». Или, наоборот, кафе «Дружба», кинотеатр «Юность». И эти слова — слова-то хорошие! — от бездумного и казенного повторения теряют свой блеск, становятся унылыми, затертыми.
Так и с именем Русское Устье. Честно говоря, мне жаль старого названия — Русское Устье. Да и сами потомки землепроходцев, хоть и привыкли к новому слову и в обиходных разговорах уже не запинаются об него (летим в Полярный, живем в Полярном, у нас в Полярном), — называют себя по-старому: мы — русскоустьинцы… Тут надо пояснить, что Русским Устьем называлось все понизовье Индигирки, где в свое время стояли поселения русских; Косухино, Станчик, Стариково и еще несколько других. Но наиболее значительным из них, многолюдным, центральным — было поселение Русское Устье.