— Леля всегда требовала, чтобы и я приезжала из города, и я с охотой делала это, если позволяли обстоятельства. Во время отпуска жила целый месяц, а летом готова была ездить хоть каждый вечер после работы. С Лелей мне всегда было интересно…
Помню, как Леля начинала работать, как сомневалась в себе… Она была сильная, волевая, но, может быть, никто, кроме меня, не видел ее плачущей, не знал, как она мечется. Правда, позже она это отрицала. Ну что ж. Свойство талантливого человека — отрицать свои слабости, не правда ли?
Женя подняла на меня большие глаза.
— Вероятно, но… — Все-таки я была уверена, что правда есть правда. Но Женя считала по-другому. Она была удивительно проницательна, чуяла то, что вы еще не произнесли вслух.
— Творческих людей нельзя судить по законам арифметики, — сказала она строго. — Здесь нужна алгебра.
Она скупо рассказала, как несчастлива была Леля в первом браке, — хоть Виталий был красивый, даже слишком красивый для мужчины, но упрямый, самолюбивый, чуть-чуть ограниченный.
— Может, это и не ограниченность, а сосредоточенность, — тут же поправилась Женя, боясь быть несправедливой. — Леля его очень любила. Но… — она как-то беспомощно развела руками, — между ними всегда шла борьба — кто талантливее, кто умнее, кто больше в жизни успел. Но какой же мог быть вопрос, когда Леля была и талантливее, и умнее. И шире…
— Как вы ей преданы…
— Я уважала ее талант, — твердо сказала Женя.
— Мне почему-то кажется, она была тщеславна…
Женя пожала плечами.
— Это ведь мелочь по сравнению с главным. — Она задумалась. — Моя сестра хорошо рисовала, они вместе с Лелей ходили в художественный кружок, и моя сестра даже считалась более способной… Позже она возненавидела Лелю. Сестра считала, что Леля пройдет по трупам, но добьется успеха. Я с ней не согласна. Талант сам по себе имеет право на многое, но, кроме таланта, надо иметь характер, вот что важно. У Лели характер был…
— Как вы ей все-таки преданы, — снова сказала я.
— Почему ей? — удивилась Женя. — Не ей, а ее работе. Разве талант не превыше всего?
— Но Виталий так не думал?
— Нет. Они расходились мучительно, грубо, со скандалами, чуть ли не с драками, с яростью. Любили друг друга, но не понимали, не уступали ни в чем… Это было ужасно. Потом Леля — она была потверже духом — уложила чемодан и уехала. Виталий бушевал без нее, пил… Потом тоже уехал… А вскоре Леля выставила свою первую картину «Колхозная свадьба» и имела большой успех…
— Да. Она взошла ярко, я бы сказала — как звезда, будь это не так старомодно.
— А какая разница — старомодно, модно, — я не понимаю. Было бы верно… Я думаю, что судить надо по результатам. Мало ли кто считался способным… Не намерения, а дела — вот что решает…
— Тут нет единого закона, — все-таки сказала я. — Но, конечно, побеждает тот, кто призвание, работу ставит выше, чем любовь к ближним.
— Но разве ближний не часть человечества? Помните эпиграф у Хемингуэя?
— А все-таки… Вы не будете сердиться? Мне кажется, что суетность у вашей Лели была…
Я замерла от страха, испугавшись, что Женя обидится и замолчит, может, даже встанет и уйдет. Но, к моему удивлению, она спокойно согласилась:
— И суетность, и мелочность, но опять-таки какое это имеет значение?
— Да никакого, пожалуй… — Я все боялась, что разговор оборвется, что откроют кассу и Женя уйдет или вернется Орест. И поспешно спросила: — Она сразу вышла за Ореста?
— Ну что вы! Прошло несколько лет… Мы ведь не часто виделись. Леля стала довольно знаменитой, потом очень знаменитой. Ездила за границу. Уезжала на этюды, на большие строительства, «на материал», как она это называла. Но несколько раз в году заглядывала сюда, в отцовский домик, и тут же вспоминала обо мне, хотя и в Москве, я вам уже говорила, я у нее бывала… У меня ведь тоже шла своя, пусть скромная, не такая яркая, как у Лели, но своя жизнь. Я работаю в музее… Нет, Орест появился много позднее. Они познакомились в Москве, хотя их решающее свидание произошло здесь…
Все-таки удивительно милое лицо было у Жени. Не то чтобы красивое, но вы все время видели, как на нем отражались вспышки чувств и мыслей, скрытая душевная работа. Я глаз не отрывала от ее лица…
— Я уже знала про Ореста и от Лели, и от других. Как вы говорите, одно плохое. И вдруг он явился сюда. Леля сказала мне, что вечером он у нее будет, и велела прийти. Мы даже пирожки испекли с какими-то ягодами, не помню, с какими. Когда он вошел, громкий, вальяжный, немножко вульгарный, я сразу захотела уйти. Но Леля не разрешила. Правда, я с ними была мало — то хлопотала на кухне, то сидела у телевизора. Участия в разговоре не принимала. Да он на меня и не обращал внимания, Орест. Кто я была для него? Соседка по даче… Он меня и не заметил в тот раз. Леля тоже говорила мало, слушала. А он пел, то есть не романсы пел, а упивался звуком собственного голоса. Правда, то, что он рассказывал, было довольно интересно. Леля спросила потом: «Ну как?» Я откровенно сказала, что думаю: «Нет, нет и нет. Не зря говорят, что он зарится на твое имя, на деньги, на…» Леля подсказала: «На дачу? Но на эту отцовскую развалюху, положим, никто не позарится. Вот если действительно получу дачу под Москвой…»
Я знала, что Леле обещают дачу под Москвой, и очень горевала, боялась, что она больше не будет приезжать к нам, хотя понимала: домик разваливается, крыша течет и вообще он мал и неудобен. Но Леля любила поселок, наш знаменитый парк и утверждала, что никогда и ни за что не бросит родное гнездо.
Я как-то глупо сказала:
«Ты ведь была счастлива здесь… — и пояснила: — с Виталием…»
Леля ответила не сразу:
«Мы встретились с Виталием слишком рано. Нам надо было встретиться позднее, когда все стало на свои места…»
Иными словами, Леля хотела сказать, что теперь, когда она знаменита, когда добилась признания и славы, их жизнь шла бы по-другому.
После визита Ореста мы посмеялись, обсудили с шуточками его поведение за столом, его манеры и самовлюбленность, желание произвести на Лелю впечатление своими связями и знакомствами.
«Но он не бездарный и не глупый», — все-таки сказала Леля.
Я успокоилась.
А через несколько дней она вдруг заявила:
«Все-таки мне надо выйти замуж».
«Но не за Ореста?» — вырвалось у меня.
«А за кого же?»
«Ну…» — Я назвала наугад несколько имен.
«Нет, — решительно покачала головой Леля, — все эти люди творческие личности… Я им не гожусь в жены, но и они мне не подходят».
«А Орест? Он-то тебе зачем?»
«Орест по крайней мере будет заниматься моими делами. Для счастья в семье вовсе не нужно, чтобы муж хватал звезды с неба».
Леля засмеялась, но не так жизнерадостно, как умела смеяться.
«Ты будешь их хватать сама, не так ли?»
«Муж и жена должны быть нужны друг другу — вот что главное… Орест будет уважать мою работу…»
«И твой успех».
«А как же… Но ты не думай, — сказала вдруг Леля, — в нем много такого, чего нет у меня. Он очень сентиментален. Чувствителен».
«Он? — Я была озадачена. И только взмолилась: — Не торопись… Подумай еще…»
Но Леля вышла за Ореста. И они стали приезжать вместе. Орест был довольно любезен со мной, хотя не нравился мне по-прежнему. А я… — Женя доверительно тронула меня за руку. — Я тогда была в переживаниях, в личном горе. В общем, был такой человек… — Она замялась, потом тряхнула головой, как сделала бы это молоденькая девочка. Почему-то все время, вглядываясь в Женю, я видела, каким милым, сердечным, нетерпеливым, полным ожидания подростком она была. Да и теперь такая же — честная, открытая, бескомпромиссная. — У меня был друг, очень занятой и задерганный человек, с которым мы уже много лет канителились, не умея ни разойтись, ни пожениться, потому что он был женат. Так вот, он очень невзлюбил Ореста… Я-то хоть старалась быть справедливой, а он, этот мой друг, вежливостью себя не утруждал…
Раньше всего Орест восстановил забор между нашими участками. Заборчик при наших отцах, конечно, существовал, но потом сгнил, повалился, а ни Леля, ни я не хотели тратиться на ремонт; и, в сущности, нам было так даже удобнее. Оресту это не понравилось. Мне было неприятно, что он стал строить забор, неприятно скорее символически: между мной и Лелей как бы возникает преграда… Но Леля вышла к плотникам, посмотрела, как они обтесывают бревна, полюбовалась стружкой и велела сделать калиточку. Орест ничуть не смутился.
«Леля хочет разбить цветник. И я боялся, что ваши куры…»
«Но я не держу кур…»
«Тем лучше. — Ореста нелегко было сбить. — Куры, петухи — это грязь, шум, а Леля плохо спит…»
«Может, нам радио не включать?» — ехидно спросил мой друг, хотя терпеть не мог радио.
«Нет, почему же, — разрешил Орест величественно, не замечая иронии. — Почему же, если не очень громко…»
Мой друг подчеркнуто низко поклонился. Но это не дошло до Ореста.
Может, вам смешно, что я так подробно рассказываю о заборе, но он многое определил в наших отношениях — я, Леля, Орест, Владимир Иванович.
Орест распорядился покрыть забор со своей стороны красивой зеленой краской, с нашей же резали глаза некрашеные доски.
Не сразу, но Леля заметила это:
«Ну и жмот ты, Орест…»
Оба захохотали, как будто то, что Орест жмот, было очень смешно.
«Мне удалось достать совсем немного краски. Была другая, но ужасный оттенок…»
«Пустяки. Мы сами покрасим, при чем здесь вы?» — бодро сказала я.
Но это были вовсе не пустяки. Мы ведь жили трудно, только на мое жалованье, свое Владимир Иванович отдавал семье. И все-таки я купила краски и сама покрасила наш забор. Нет, я не скажу, что Орест был так скуп. Он просто не давал себе труда думать о других. Иногда он бывал даже заботливым. Привозил какие-нибудь диковинные консервы и орал через забор: «Женя, танцуйте, я купил на вашу долю две банки! Хотите?» Это было очень мило с его стороны, не правда ли?
У Ореста была трогательная манера считать все наше своим. «Мы взяли вашу лопату. Она так хорошо заточена». Или: «Не отдадите ли вы нам старинное круглое зеркало для Лелиной спальни? Видели наши новые занавески, правда, гениально?» Он приходил, смотрел на наши вещи как оценщик, а у нас было еще много