Маргарита Ивановна смягчила:
— От нас тоже уходят ученики. Ты с ними бился несколько лет, но час расставания, увы, неизбежен.
Вмешалась Анюта. Она как будто и не очень слушала, думала о своем.
— А интересно было бы, Маргарита Ивановна, каждому человеку иметь своего тренера. Он знает твои способности и возможности, помогает развивать лучшее и исправлять плохое. А то мучаешься один…
— Большое дело тренер, — согласилась с ней Маргарита Ивановна. — Спасибо вам, Виктор Сергеевич, я не знала, не подозревала, что спорт — это так серьезно.
— В спорте все честно, — сказал Виктор. — Все начистоту. Если я выиграл, то никто не может мне сказать, что это не так.
Маргарита Ивановна, соглашаясь, кивала головой.
— Игрок должен быть и нервным, и волевым.
— Как и ученый, и писатель, — поддержала Маргарита Ивановна.
— Без нервности нет таланта, но… — Виктор засмеялся над самим собой. — Но игрок не может быть психом. И мне тем более стыдно, что я повел себя как псих.
— Нет, не как псих! — крикнула Анюта. — Просто вы дошли до точки, это бывает с каждым искренним человеком, и перестаньте себя казнить. Во всей сцене на стадионе вы выглядите самым благородным…
— Бездоказательно, — покачал головой Виктор. — Бездоказательно, но хотелось бы вам верить…
— Ну и не верьте, ну вас, — грубо сказала Анюта. Она залезла на верхнюю полку, притихла. То ли заснула, то ли просто молчала.
Маргарита Ивановна тоже вскоре умолкла. Устала.
И опять Виктор остался один.
А поезд все приближался и приближался к Москве.
И невольно он подумал о том, как проезжал когда-то через Москву, бывшую всегда его родным городом, и как дал себе слово возвратиться туда, когда чего-нибудь добьется, когда вернет хоть что-то из того, что было им завоевано и трагически утеряно.
Что же ему делать, пока он будет ждать поезда? Снова, что ли, пройтись по адресам, как ходил тогда? Смешно. Он ведь был так близок к реваншу, к тому, чтобы его вспомнили. Нет, не из тщеславия, вернее, не из пустого тщеславия. Теперь-то он верил в себя как в тренера, верил в свою систему, которую выработал и выстрадал.
Он старался не думать об Алле, но все равно вспоминал. Он разъярял себя, вызывая в воображении облик ее матери, блеск в ее ледяных глазах, серых, блестящих, холодных глазах. Да, эта женщина умеет идти прямо к цели. Без колебаний, без сомнений. Ну что ж, она желает добра дочери. Не погубил бы только переезд Аллу. Она еще так не тверда, не стабильна в своих успехах. Так не закалена в борьбе. Жалко, жалко отдавать ее другому тренеру, как жаль художнику, когда погибает лучший эскиз, или изобретателю, если потеряются рабочие чертежи. И он снова погружался в свои мысли, как будто мял и месил глину. Что впереди? Как жить? Попадется ли еще такой талантливый ученик или ученица? Кто знает! Или так будет всегда: он, скромный, провинциальный тренер в клетчатой ковбойке, будет отдавать свою душу, а как забрезжит удача, ученика заберут в более верные руки? Но кто сказал, что его руки не верные?
Виктор вывернул ладони и долго смотрел на них, словно искал, сохранились ли линии, по которым ему когда-то цыганка нагадала большой успех в жизни.
— Виктор Сергеевич, мне пришла в голову идея — просить вашей руки и сердца, — вдруг сказала Анюта, свесившись с верхней полки.
Виктор, недоумевая, поднял на нее глаза.
— Я хочу просить вашей руки и сердца, — упрямо сказала она, но побледнела. — Вы хороший человек, и я сочту для себя честью, если вы примете мое предложение…
Виктор все так же недоумевающе смотрел на нее.
— Анюта, вы сошли с ума, — насилу выговорила Маргарита Ивановна. — Все имеет предел… Я вам запрещаю, наконец…
— Ах, оставьте! — Анюта спрыгнула вниз. — Оставьте… У меня нет времени на то, чтобы соблюсти правила приличия, мы приезжаем скоро…
— Да перестаньте же играть человеком, это бессовестно! — закричала Маргарита Ивановна.
Но Анюта сказала тихо:
— Я не играю. А впрочем… — Она вся потухла. — Извините меня, Виктор Сергеевич, я действительно слишком много себе позволила… — И опять не то играя, не то всерьез она прибавила: — Но дружбу, дружбу я могу вам предложить? А, Маргарита Ивановна, как вы считаете, с точки зрения приличия и морали могу я, кандидат наук, разведенная, несудимая, предложить дружбу транзитному пассажиру, встреченному в поезде город Н — Москва?
Она находилась в такой степени взволнованности, что Маргарита Ивановна испугалась. Забормотала:
— Не думала, что глоточек коньяку так на вас подействует, Анюта. Правда, коньяк бесит, я слышала про это.
— Ах, при чем здесь коньяк? — уже рассердилась Анюта. — Просто сказала правду. Но вы действительно извините меня, Виктор Сергеевич, за глупую шутку…
— Почему же «извините»? Я очень благодарен за ваше отношение, я… — Он взял Анюту за руку, притянул к себе ее ладонь и поцеловал. Потом точно так же поцеловал руку Маргарите Ивановне. — И вам большое спасибо. Как теперь говорят, большое мерси.
— Вам остается только сказать, — скривила рот сердитой ухмылкой Анюта, — что вы оценили мое остроумие.
— Я оценил вашу душу, — признался Виктор. — Я… — И выскочил в коридор.
— Ну, рада? Доигралась? — накинулась на Анюту Маргарита Ивановна.
— Рада.
— Дошутилась?
— Я не шутила, увы. Хотя мне и надо теперь делать вид, что я шутила.
— Но что ты в нем нашла? Совершенно необразованный человек.
Анюта молчала.
— Ладно, надо вздремнуть, — наконец с усилием выговорила она. — Вы, кажется, правы, я сошла с ума…
Опять залезла на свою полку и притихла, а когда стали подъезжать к Москве, спустилась с красными, заплаканными глазами. На Виктора не смотрела, стала снимать чемоданы, помогать Маргарите Ивановне собираться.
— Боже мой, я и предположить не могла, что ты такая дура, Анюта, такая баба! — сердилась Маргарита Ивановна, собирая свои разбросанные вещи и искоса поглядывая на Виктора, стоявшего в коридоре у окна. — Ну с чего ты так раскисла?
Но Анюта ответила утомленно:
— Вовсе я не дура. Если хотите знать, может, это был бы мой самый мудрый поступок в жизни — уцепиться вот за такого славного человека, народить, пока не окончательно поздно, кучу детей и жить не лукавя, не заигрывая с наукой, в которой, вы это сами отлично знаете, я все равно не скажу своего оригинального слова…
— Кто знает, кто знает… — бормотала Маргарита Ивановна. — Даю голову на отсечение, что через три дня твое безумие пройдет…
— Тем хуже.
Больше они не говорили об этом, как будто напрочь забыли выходку Анюты. И Виктор забыл. И сама Анюта забыла. Все молчали. Только когда уже замелькали за окнами московские дома вперемежку с какими-то виадуками, старыми сараями и зелеными, вымытыми недавним дождем деревьями, а радио грянуло во весь голос бодрую песню, Маргарита Ивановна сказала Виктору:
— А все-таки если вы не захотите вернуться на прежнюю работу, де поладите с ними, то имейте в виду… в нашем институте весьма и весьма солидная кафедра физкультуры. Мое слово в нашем институте как-никак имеет вес.
— Спасибо, — вежливо, но холодно поблагодарил Виктор. — Но думаю, не придется… Все-таки кое-какой авторитет я нажил… с голоду не пропаду…
Надо же — он захотел навестить Тоню. Кое-что о ней он знал. Удивился в свое время и порадовался, что она тоже работает в детской теннисной школе. Все хотел написать письмо, поделиться тем, до чего дошел сам, узнать, как у них в столице. Да так и не собрался. И писать он не умел, и боялся, что муж будет недоволен, спросит, с какой стати чужой парень пишет письма. Все-таки, когда он был у них, муж не очень-то ему обрадовался.
Все совпало. Опять он пришел днем и застал Тоню за стиркой. На этот раз она стирала дома.
Тоня жизнерадостно захохотала: как же он так точно подгадал, может, в замочную скважину подглядел, чем она тут занимается?
— Это замечательно, это чудно, что ты пришел, Виктор…
Он уже не сказал Тоне, какие у нее белые зубы. Хотя зубы были еще белые. Тоня раздалась в плечах, в груди, в бедрах. И походка чуть-чуть отяжелела. А раньше всегда казалось, что она не идет, а летит.
— Ну, милый мой, — Тоня перехватила его взгляд, — у меня ведь большие дети.
Виктор и детей увидел, девочка даже вспомнила его, но делала вид, что занята уроками, а мальчик, симпатичный толстячок, радостно уцепился за его руку и раскачивался, смотрел в глаза. Потом и девочка размякла.
— Вы, липучки, — сказала Тоня, — оставьте гостя в покое.
И снова, как тогда, Тоня хотела накормить его и забывала, об этом, увлеченная разговором. Ей нужно было отвести душу. Она уходила с тренерской работы, подыскала место в комитете по спорту. Почему бросает школу? Удобнее с транспортом, часы работы подходящие, условия лучше. Ведь ей не с кем оставлять детей, бабушка окончательно забастовала.
— Ты помнишь, как мама таскалась за мной на стадион, вот так, бедняжка, пасет теперь Иру. Левка, правда, в детском саду, но то карантин, то сам болеет… Я устала рваться на части…
Все шло как по заранее написанному сценарию. Явился муж. Да, та же история: был в министерстве и завернул домой пообедать. И точно так, как тогда, пожаловался на машину.
— Это у вас та самая машина?
— Нет, у нас «Жигули».
Тонин муж тоже чуть потускнел, волосы были не такие золотые, не такие пышные, поредели. И прежней любви Виктор не замечал: муж не гладил Тонину руку, не касался плеча. Чуть раздраженно торопил с обедом. Но Виктором заинтересовался больше, чем в прошлый раз. Гость уже не чувствовал себя третьим лишним. Наоборот, видно, настала пора, когда чужой человек как-то обогащает, приправляет беседу, как приправляют еду перцем или луком. Все, о чем можно говорить вдвоем, уже переговорено.
— Ты нашла мешки? — спросил муж у Тони.
— Ой, я не успела…
— А что ты успеваешь? — И объяснил Виктору: — Завтра выходной, хочу съездить подальше от города, купить на зиму картошки. Вы не представляете, сколько дети лопают картошки…