Оказавшись в камере, Мила обняла себя за локти, сознавая, что ей придется пролежать тут как минимум час. Что произойдет потом? Исчезнут эти вечные обрывки чужих мыслей и непрерывный фон противоречивых чувств, успокоится прошлое, уйдут страхи? Она вернется к прежней жизни, к той, что была до Рихарда? Но почему ей так плохо и тоскливо? Мила представила – когда все закончится, Айвен скажет: «Наконец-то я свободен!» и, открыв дверь, не прощаясь, исчезнет. Для нее он по-прежнему наполовину был Рихардом, тем самым человеком, который помог ей создать новый мир – мир, ради которого стоило жить. И еще она отчетливо осознала, что Айвен погибнет, умрет без медицинской помощи, но еще раньше окончательно свихнется.
Мила лежала на гладкой панели «гроба», чувствуя, как текут слезы – из уголков глаз по скулам и вискам прямо в уши. Когда Айвен вернулся той страшной ночью и назвал ее «тварью», когда он признался в ненависти, это еще не было концом их мира. В ту ночь воцарился хаос, но еще не было все кончено. Мила испытала ужас, потрясение, обиду, но все части ее с Рихардом мира, перевернувшись в ее душе, выстроились заново. По-другому. Все последующие дни шла война с прошлым, с Айвеном Смитом и с самой собой, но любовь по-прежнему существовала. Теперь близилась развязка. Цепь единичек и нулей в программе рано или поздно оборвется. Когда последний знак прекратит движение, любовь исчезнет. Мила уподобится Каю, в глаз которого попал осколок зеркала троллей. Будет ли ей тогда безразлична смерть Айвена?
Слезы потекли сильнее, она стала вытирать их и вдруг зарыдала, едва успев закрыть рот ладонью. Рихард… Айвен… Рихард… Айвен… Когда он уйдет, от прошлого не останется и следа. Одна за другой перед ней стали проноситься моменты жизни – счастливые и горькие. Столкновение на ступеньках, большие взволнованные, черные, как тьма, глаза Рихарда, арабское кафе «Земзем», ночь страсти с Айвеном в домике ее бывшего мужа, кошмар в квартире негра из Нана, рассказ Айвена о детстве, его жестокая фраза «я сделаю тебе больно, очень больно». Она судорожно вдохнула, еще раз беззвучно всхлипнула, вытянула руки вдоль туловища и повернула голову набок.
Снова перед ней замаячил Ивар. «Отпусти его… отпусти его», – говорил он. «Тебе-то какое дело? Ты остался в детстве и никакого отношения к этому не имеешь! Ты ушел давным-давно, зачем же вернулся теперь? Исчезни сейчас же!» Но Ивар не исчезал. Напротив, он становился все явственней. Мила поразилась, насколько четко ее память смогла восстановить давно забытое лицо. «Отпусти его, – говорил мальчик, – ты ведь знаешь, он должен уйти. Ты поверила ему еще во время последнего завтрака в твоем доме, и потом еще раз, вечером, и на следующий день, на площади в городе Нане… Ты веришь ему, Камилла, ты знаешь – он прав. Он должен сделать то, зачем пришел».
Внезапно Миле стало страшно. То, что говорил Ивар, не было ее мыслями, и не было мыслями Айвена. Это был чей-то посторонний голос! «Не бойся меня, – снова заговорил Ивар, и Мила рассмотрела конопушки на его носу (да-да! у него были веснушки, но она много лет назад об этом забыла!). – Я твой друг, и я знаю, Камилла, что ты поступишь правильно. Дай ему уйти, ничто не должно помешать…»
«Мой друг?! – возмутилась Мила. – Разве друг посоветует позволить кому-то умереть?! Разве может быть желание смерти порождением здорового ума? Я готова уважать стремления другого человека, но Айвен болен».
Она села, встряхнула головой, потерла лицо руками, а когда отвела их, поймала взгляд Астахова. Он что-то выговорил одними губами. Мила отвернулась от него, – Айвена не было видно. Закрыв глаза, она прислушалась к его мыслям. Видимо, он лежал в другой камере, такой же, как эта, и, похоже, Айвен спал. Во сне мысли его обычно изменялись: они либо двигались непрерывным красочным потоком, который нельзя было просто так на ходу увидеть (для этого требовалось лечь и расслабиться), либо замирали, превращаясь в медленно кружащийся в невесомости абстрактный символ. Так и есть, Айвен Смит задремал. Он утомился за день. Сколько же будет длиться сканирование? Не должна ли она разбудить Айвена? Но сейчас, когда он спит, ее ум обрел ясность и независимость. «Я смогу принять трезвое решение, когда избавлюсь от связи, которая меня подавляет», – подумала Мила.
Но прежде чем снова улечься, она взглянула на Астахова. С умоляющим видом тот отчаянно задвигал губами, и ей удалось разобрать: «Развяжите меня». Она отрицательно покачала головой и приставила палец к губам, на что Астахов зашевелил губами еще активнее, но теперь ничего нельзя было понять. Махнув на него рукой, Мила легла обратно в «гроб». Но теперь ей чудилось, что Астахов по-прежнему что-то пытается сказать. Мила вытерла остатки слез и сосредоточилась. Сколько сейчас времени? Должен ли кто-то остановить программу, когда сканирование закончится? Она опять прислушалась к Айвену и ничего не услышала. Но такое бывало и раньше, когда он крепко засыпал. Мила еще раз прислушалась. Так и есть, абсолютная тишина. Но мог ли он так крепко уснуть в то время, когда происходит такое важное событие – освобождение?
– Это опасно… – донесся еле уловимый шепот Астахова.
Она хотела подняться, но в этот миг перед глазами возник Ивар – еще ближе, еще отчетливее!
«Тебе не надо слушать этого человека, Мила!»
Ивар смотрел ей прямо в глаза. Она хорошо видела его радужки – серебристо-голубые с темно-серыми ободками. Такие реальные!
«Ты не будешь управлять мной! – чуть не вскрикнула Мила и, схватившись за край стенки, резко села, пройдя сквозь фантом. – Никто не будет мной управлять! Осточертело!»
– Это опасно… – еле слышно повторил Астахов. – Надо следить за оборудованием…
Мила некоторое время смотрела на него, а затем так же, как он, одними губами спросила:
– Почему я должна вам верить?
Астахов понял вопрос и прошептал:
– Потому что я не хочу умереть от обезвоживания, когда вас не станет. Развяжите… Я все остальное сам… Только не будите…
Аргумент показался веским. Мила несколько мгновений раздумывала, а потом, упершись в края «гроба» обеими руками, перебросила ноги и мягко приземлилась на пол. Она замерла, прислушиваясь, но Айвен спал. Теперь она слышала его ровное безмятежное дыхание.
– Я пришлю помощь, – пообещала Мила и вдруг, решившись, направилась к выходу. Пусть у нее не получится далеко уйти, но далеко и не надо, ведь они больше не в лесу. Она не позволит Айвену погибнуть ни сейчас, ни потом, потому что… потому что любит его даже таким.
Спустя несколько минут Мила вернулась. Подойдя к Астахову на цыпочках, она присела на кушетку и, наклонившись к самому его уху, спросила:
– Какой код у замка?
– Скажу, если развяжете.
– Что вы сделаете, если я вас развяжу?
Она повернула голову, подставив ему свое ухо, и он прошептал:
– Я помогу вам. Уже почти все завершено. Если не перевести регуляторы, в мозгу могут произойти необратимые изменения. Ваш приятель об этом не знает… Я боюсь ему говорить, он мне не поверит… Если вовремя не переключить, он сойдет с ума и точно убьет нас обоих либо превратится в овощ, и вы за компанию с ним, если ляжете в камеру. Прошу вас…Я помогу. Сделаю, как скажете. Захотите завершить процедуру – завершите, захотите уйти – я вас выпущу.
Мила почувствовала, как часто забилось сердце. Можно ли доверять этому типу, но что если он говорит правду? Она взглянула на монитор и только тут увидела вертикальную полосу загрузки, которая грозила вот-вот заполниться: красный индикатор неуклонно двигался вверх, оставалась минута, может меньше…
– Сядьте… – шепнула она, и сама с силой усадила Астахова. Наклонив его, она стала развязывать руки. Шнур так сильно сдавливал запястья, что пальцы у него посинели. Ломая ногти, Мила принялась развязывать узел, но он был слишком тугим. Мила еще сильней наклонила Астахова и, перегнувшись через него, впилась в узел зубами. Мало-помалу он стал ослабевать, но ей пришлось повозиться еще с полминуты. Астахов откинул витки шнура. Прежде, чем начать развязывать ноги, Мила взглянула на монитор. Времени почти не оставалось. Она склонилась к ногам Астахова, чтобы отыскать узел, но тут перед глазами что-то мелькнуло, и шею обожгла боль.
«Айвен!» – попыталась простонать Мила, но не вышло: выдох застрял в легких. Она схватила Астахова за ноги, но руки враз утратили силу, стали как тряпки.
В следующую секунду ее швырнуло в сторону. Астахов куда-то поволок ее. Мила попыталась вытянуть руку, чтобы ударить по стенке камеры, в которой лежал Айвен, но не дотянулась. Ее снова отбросило. Астахов двигался прыжками. Перед глазами мелькнул потолок, затем взгляд поймал монитор, полосу загрузки… Та была неподвижна.
Мила вдруг почувствовала, что до того, как Астахов ее задушит, у нее будет еще время, чтобы пожалеть о содеянном и, может, испугаться, только сейчас она не испытывала ни страха, ни сожаления – лишь боль и удушье. Мила услышала, как Астахов ударил рукой по панели, вероятно, задел сразу несколько сенсоров, но среди прочих попал по тому, что нужно, и с ужасным звуком захлопнулась крышка камеры, в которой лежал Айвен. В тот же момент шнур на шее Милы ослабел, из ее груди вырвался слабый крик. Она рухнула на пол. Первый же вдох дал понять – что-то там не так, и боль в шее осталась, даже усилилась. Мила зашлась кашлем. Теперь все, что она могла видеть, это пол, забрызганный ее слюной. С каждым толчком кашля лоб наливался тяжестью, в глазах темнело, а где-то недалеко, в камере-гробу изо всех сил бился Айвен.
«Эй, Ивар! – в отчаянии воззвала она. – Почему же ты его не разбудил?!»
На миг она увидела глаза мальчика. Они изучали ее, и в них светилась недетская и даже какая-то нечеловеческая мудрость.
Наконец, кашель стал утихать, но в горле першило так, словно кто-то елозил внутри терновой веткой. Мила поднялась на четвереньки и, оглянувшись, поискала взглядом Астахова. Тот не спешил выключать программу, быть может, он соврал про овощ, а может, просто ждал, когда мозги Милы и Айвена расплавятся. Астахов, согнувшись, развязывал узел. Мила хотела вскочить, но оказалось, что у нее нет сил. Она лишь упала на локти и снова зашлась в приступе кашля, да к тому же больно ткнулась скулой в пол.