— Ты не видел, как они выглядели?
Степан Ильич покачал головой:
— Нет. Который впереди рядом с водителем сидел, лишь руку высунул в окно и… До свидания, мол.
— Свидания с ними ни к чему…
Разговор их прервал звонок у двери. Короткий, больше не повторившийся, хотя Зырянов и таксист выждали с минуту.
— Жена не могла приехать? Или соседка за хлебом прийти?
— Так никто не звонит. Да и какой хлеб в двенадцать ночи?
— Глазок в двери есть?
— Есть. Но чего в него смотреть? Не будем открывать, и все.
Зырянов мягко, кошачьим шагом, все же подошел к двери, взглянул в глазок. Никого он там не увидел, но от этого ему легче не стало.
Глазок Степан Ильич врезал хороший, с большим обзором, и Женька без труда усек тонкую нить провода, идущего чуть наискосок от верха дверной коробки вниз, скорее всего, к ручке.
— Кто там? — спросил таксист.
— Не кто, а что.
Женька отодвинулся, давая возможность хозяину квартиры обозреть лестничную площадку.
— Ничего нет.
— А провод? Он у вас что, все время висит?
— Провод? Ага, теперь вижу. Неужто бомбу под дверь подвязали, гады?
— Примерно так. Растяжку поставили.
Зырянов опять прильнул к глазку. Или наспех работали мальчики с белой «пятерки», или они совсем не профессионалы. Зачем провод натягивать так, чтоб его было видно? И не только в проводе дело: если очень постараться, можно разглядеть даже рубашку гранаты, прикрепленной к внешней ручке двери. Хорошая граната, на славу ахнет, если…
— Я позову сейчас через балкон соседей, — сказал таксист. — Пусть милицию вызовут.
— Погоди, Степан Ильич.
Зырянов накрыл ладонью уставшие глаза. Надо все попробовать рассмотреть во взаимосвязи, как учили в училище.
Топорно действовал тип в сером, поэтому Женька его вычислил.
Не лучше вели себя преследователи на белой «пятерке». Их заметил не только он, разведчик, но даже таксист.
Далее — выстрел в стену. А пистолет действительно ведь не рогатка, оружие имеют те, кто мало-мальски хотя бы им умеет пользоваться.
Теперь вот — растяжка. Точнехонько через дверной глазок пролег провод. И граната укреплена так, что ее видно. Очередная их промашка? А не много ли?
Перебор получается с халтурой, явный перебор.
Не остановили, не подстрелили.
Значит, и не взорвут.
— Степан Ильич, ты на всякий случай отойди подальше. На кухню, к примеру. Поставь чаек.
У таксиста округлились глаза:
— Ты что делать хочешь?
— Разминированием заняться.
— Так, а… Мина-то с той стороны двери!
— Мне это до лампочки.
— А мне — нет, парень. Если рванет, на всей площадке двери у соседей вылетят.
— Да черт с ними, с соседями. Тем более, ты же говоришь, что они, в случае чего, и на помощь не придут.
— Не шути так, Женюша…
Но увидев, что Зырянов взялся за ручку двери, Степан Ильич, не говоря больше ни слова, пошел на кухню.
А Женька начал колдовать с дверью. Отщелкнул замок, медленно провернул круглую скользкую ручку. За нее, ясное дело, впопыхах растяжку не закрепить, устройство, если это не туфта, сработает, когда дверь будет открываться и натянет провод.
Хорошо говорить — если. Вот бабахнет сейчас…
Так, маленькая щель есть, дверь поддается без напряга. Уже можно просунуть руку, пощупать, что там и к чему.
Растяжки, как таковой, оказывается, не существует. Вниз от гранаты провод не идет. Саму гранату Женька еще не видит, но уже ощущает всю ее пальцами. Не тот вес.
Муляж.
За спиной — уже более решительный, но по-прежнему испуганный голос таксиста:
— Женя, я все же решил к соседям стучаться. Давай не будем рисковать. А то ведь еще и поплатимся за это, как пить дать!
Зырянов открыл дверь настежь, снял проволоку, бросил ее под ноги, потом поднял:
— Возьми, авось в хозяйстве пригодится. Я же, если не возражаешь, «феньку» прикарманю.
— Граната? — уважительно спросил Степан Ильич.
— Игрушка. Топорно, кстати, сработанная. А теперь, хозяин, давай спать. Никому мы не нужны, никто нам и ничего не сделает.
Глава тридцать третья
У Шиманова действительно нашелся кефир и горчичные сухари. Сам он пил черный кофе и брезгливо смотрел на кружку Олега:
— В тебе нет ничего аристократического. Променять, бля, напиток богов на скисшее молоко…
— Боги нектар пили.
— Если и нектар, то его собирали с цветов кофейного дерева.
— Ладно, Толя, не пудри мозги. Что случилось? Чем я тебе опять не угодил, собравшись встретиться с бывшим сослуживцем?
Шиманов словно и не слышал вопроса, блаженно вдыхая аромат кофе.
— Толя, хватит дурачиться. По какому праву вы меня подслушиваете?
Шиманов сделал удивленное лицо:
— Мы, тебя?
— А ты что, совершенно случайно позвонил мне сразу после того, как я переговорил с Насоновым?
— Не случайно, Олежка, ты прав: отнюдь не случайно. Но одна неточность в твоих словах есть. Я позвонил не сразу, что очень даже существенно. Я позвонил лишь тогда, когда меня некоторые товарищи попросили об этом. И, кстати, предоставили для встречи с тобой вот эту, бля, комнатушку. Кефир оплачен ими. Улавливаешь суть?
— Конторой Игоря?
Шиманов хмыкнул:
— Так тебе все и скажи!
— Но одно хоть сказать ты можешь? Наташа приходила ко мне и для того, чтоб по просьбе Борщева «жучок» в телефон вставить?
Омоновец удивленно взглянул на Макарова, оторвал чашку с кофе от губ, поставил ее на ладонь, тотчас сморщился, обжегшись:
— Ну, бля… Так значит, эта длинноногая пава к тебе приходила? Слушай, ты не свистишь? Мне ой-ой-ой какие люди жаловались, что как только не уламывали ее, а не уломали. Я, конечно, твой телефон давал, но думал, он ей нужен для рабочих целей. А она на твой краповый берет клюнула! Или на что другое?
Макаров ответил с горечью:
— Ты же теперь сам понимаешь: с рабочими целями приходила. Прислали ее ко мне с дружеским визитом. В этом — призналась, а что в телефон «жучок» поставила, не сказала.
Шиманов поставил чашку с кофе на стол, согнал с лица веселость.
— Не спеши, Олег, с выводами, не надо. Я так понял, что прослушивали не тебя, а телефон Насонова, и ты на чужой крючок попался.
Макаров не выдержал, ругнулся, потом зло сказал:
— Если и Насонов не в ладах с законом, то что же получается: по макушку дерьма вокруг, что ли? Куда ни ступишь…
— Да ты просто в одно болото вступил, ходишь вдоль берега, волны делаешь. В одно болото, бля, понимаешь? Поскольку ты дюже настырный оказался, мне позволили кое-что тебе разъяснить. У спортсменов термин такой существует — уровень игры. Есть уровень дворовых команд со своими чемпионами, а есть — элитная высшая лига. В элитной играют большие профессионалы, и это только кажется, что правила пишутся одни для всех. У них свои правила. Так вот, ты, сам того не ведая, на другой уровень с низшего вышел, на тот, куда тебе выходить не следует, Олежка. Крашенинников, Пилявин — это как раз дворовые игроки… Кстати, ты уже знаешь, что Пилявина мертвым нашли недалеко от той самой деревни, куда твой Зырянов уехал?
— Мертвым? Не слышал.
— Ну да. В газете написали, что его убили из китайского ТТ, стреляли с левой руки, на оружии остались отпечатки пальцев… У Зырянова случайно не левая рука — действующая?
Олег промолчал, переваривая свалившуюся на него информацию. Шиманов продолжил:
— Все написанное — липа, конечно… Но вернемся к нашим баранам. Все шло более или менее мирно и гладко до той поры, пока один из элиты не свалял глупость. С жиру сбесился, не иначе. У него очень серьезная, ответственная, высоко оплачиваемая работа была, с перспективой роста, а он еще решил и шабашкой заняться. Ты можешь себе представить, к примеру, директора коммерческого банка, продающего еще и воблу у пивного ларька?
— Представить, может, и могу, но не пойму, зачем ты такое длинное предисловие делаешь. Меня банкиры и вобла сейчас мало интересуют.
Шиманов вновь взял чашку с кофе, спросил:
— Олежка, у тебя как башка, по-прежнему болит, когда психовать начинаешь?
— А что, есть повод нервничать?
— Может быть. Я, к примеру, не представляю, как ты отнесешься к тому, что твой человек, человек, которым ты командовал, которого воспитывал, которого видеть сейчас хочешь, подлец из подлецов.
— Это ты о Зырянове? — Олег встал из-за стола. — Тот китайский самопал я ему дал, я, понимаешь? Но все равно надо еще доказать, что Женька стрелял. И даже если он стрелял…
— Погоди-погоди, — Шиманов махнул рукой. — Я же сказал, что все написанное — липа. Убили Пилявина из «Макарова», вогнали в тело три пули из трех разных стволов. В газету же кто-то и зачем-то запустил дезинформацию. Не о разведчике твоем сейчас речь. — После этого приложил палец к губам и покачал головой: мол, язык за зубами надо держать, дружок. Тем самым дал понять, что комната прослушивается. — «Воблой», то бишь, бля, документами сослуживцев, решил приторговывать твой контрактник Насонов. Он вышел на своего давнего дружка, Володарского, с которым в старое доперестроечное время валютными операциями занимались и из-за этого были отлучены от большого спорта.
— Я из-за Володарского и хотел с бойцом встретиться, — сказал Олег.
— Так вот, Насонов в Чечне раздобыл документы двух погибших ребят, уж как он это сделал, не знаю, но сделал. Пятьдесят миллионов за них выманил у одной семьи, столько же просил и у Сокольцовой, но тут появился ты, и сделка не состоялась. Как тебе нравится такая информация, Олежка?
Макаров немного подумал, погладил ладонью затылок, лишь потом сказал:
— Я и этот вариант проигрывал. У меня не получилось. С Сокольцовой встречался рыжий человек со шрамом на подбородке. Комбат-два Кобозев, у которого служил Насонов, сказал однозначно, что шрамов у него не было. И рыжим он не был.
— Я думал, ты сейчас начнешь доказывать, что Насонова не воспитывал, своим не считаешь. Тут бы я с тобой полностью согласился. А вот по остальному… Разве комбат не говорил тебе, что Насонов в госпиталь попал, нарвавшись на растяжку? Вот тогда его и посекло осколками, а после госпиталя Кобозев с контрактником не встречались. Сокольцова его безбородым видела, потому шрам заметила, но это ведь две недели назад было, и за такое время даже я под Льва Толстого смогу подделаться.