— О несовершенстве бытия, которое выражается в отсутствии кнопки «рестарт», — грустно ответил Данилов. — Иногда так хочется перезапустить прожитый день…
Елена всегда чувствовала, уместны ли сейчас расспросы и участливые слова. В данный момент они были категорически неуместными. Единственной компанией, в которой нуждался Данилов, сегодня вечером была скрипка. Однако и с ней не заладилось — смычок не порхал по струнам, а словно бы пытался их перепилить. Домучив (иначе и не сказать) до середины второй каприс Паганини, Данилов попытался прибегнуть к самому действенному успокаивающему средству — классике индийского кинематографа, но сегодня не радовали ни «Месть и закон», ни «Дождливая осень».
Такой уж выдался день, неудачный и скверный.
Глава двенадцатая. Аналитик-поперечник и настоящий детектив
— Тебе регулярно досаждают журналисты, пишущие на медицинские темы, — сказал Данилов жене за завтраком. — Среди них есть хотя бы один мыслящий человек?
— Все люди — мыслящие. Даже идиоты[48] могут совершать какие-то осмысленные действия, — ответила Елена, охотно отвлекаясь от ростков сои, приправленных лимонным соком (Данилов не понимал, как можно запихивать в себя такую гадость, лучше уж стакан кефира выпить и огурцом закусить). — Что именно ты имеешь в виду?
— Ну ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду аналитический склад ума, — попенял Данилов. — Зачем лишние слова?
— Конечно же понимаю, — кивнула Елена, — но мне просто хочется поговорить с любимым мужем. Ты вчера весь вечер бычился, да и сегодня, как я погляжу, еще не отошел.
— Извини, — смущенно сказал Данилов. — Мое недовольство не должно создавать тебе проблем, потому что оно касается не тебя, а меня. Так есть у тебя на примете такой человек?
— Могу ли я узнать, зачем тебе понадобился журналист? — мягко поинтересовалась Елена.
— Хочу заинтересовать его делом Сапрошина, — ответил Данилов. — В правильном ключе. Шума вокруг этого дела предостаточно, но все идут на поводу у основной версии и обвиняют анестезиолога…
— Тебе нужен аналитик-поперечник, — констатировала Елена. — Есть у меня на примете такой кадр, правда я сомневаюсь, что моя протекция тебе поможет. Наше знакомство закончилось не лучшим образом — я обозвала его подонком и выставила из кабинета.
— Меня вчера тоже выставили из кабинета, — «похвастался» Данилов. — Правда «подонком» не назвали, но зато послали к такой-то матери открытым текстом. И за что? За то, что я хотел помочь человеку, посоветовал ей сказать правду… А ты за что человека обидела?
— За наглое передергивание фактов! — в голосе Елены звякнул металл, а взгляд стал строгим. — За попытку сделать из дохлой мухи скандального слона! Бригада взяла на остановке «бессознательного» деда и повезла в ближайшую реанимацию. Приехала через шесть минут, сделала все, что полагалось, но дед в машине умер. Повторный трансмуральный[49] инфаркт осложнился разрывом миокарда. Что тут можно сделать? Но какие-то дятлы, крутившиеся вокруг деда с телефонами, начали писать в сетях, что «скорая» ехала чуть ли не час, а когда приехала, то деда просто загрузили в машину, не оказывая ему никакой помощи. Нас, как ты знаешь, чуть ли не каждый день грязью поливают, но этот случай попался на глаза корреспонденту «Московского пустословца» Арсену Жамаракову. Должна сказать, что поначалу он произвел на меня хорошее впечатление. Я объяснила ему, что между вызовом и приездом прошло всего шесть минут и что в машине оказывать помощь удобнее, чем на асфальте… Короче говоря, попыталась доказать, что шум поднят совершенно не по делу. А он мне на это заявил, что не так важны факты, как ихинтерпретация. Ничего другого, мол, он от меня не ожидал, и вообще явился ко мне только для того, чтобы соблюсти приличия. Если есть хороший повод для скандала, значит скандал нужно раздуть. Я, разумеется, вспылила и выгнала его. Больше он ко мне не приходил.
— Наглости ему не занимать, — усмехнулся Данилов. — Но с чего ты взяла, что он умен?
— Про этот случай он так и не написал, — Елена довольно усмехнулась, — но меня заинтересовало — что он вообще пишет? Чисто из любопытства. Оказалось, что пишет он хорошо — умно, логично и ярко. Понимаешь, что все факты передернуты, но читаешь с интересом. Помнишь тот случай, когда в Первой градской медсестра на дежурстве повесилась? Там была личная драма. Тяжелая семейная ситуация, нелады с мужем и свекровью, три выкидыша подряд, а на работе она повесилась, потому что дома просто не имела возможности этого сделать — жили они вчетвером в «двушке», свекор со свекровью постоянно дома сидели. Но Жамараков такого нагородил, что главного врача в конечном итоге сняли, за компанию с заведующим отделением и главной медсестрой. Неблагоприятный психологический климат в коллективе, административный произвол, домогательства со стороны заведующего, обман при расчете заработной платы… Мерзко, но складно и живо. Достоевский умер бы от зависти. Да что я тебе рассказываю? Возьми да сам почитай. А координаты его узнаешь в редакции «Пустословца». Скажи, что у тебя есть важная информация и тебя с ним сразу же свяжут. Думаю, что если Жамараков заинтересуется, то сможет «перенаправить» волну гнева народного на хирургов.
В метро Данилов прочел статью Жамаракова о Первой градской и пришел к выводу пришел к выводу, что Елена присоветовала ему нужного человека. Подонок, конечно, этого не отнять, но фактами манипулировать умеет виртуозно — врет так, что его вранье представляется чистой правдой. По дороге от метро к больнице Данилов позвонил в редакцию «Московского пустословца» и оставил для Жамаракова номер своего телефона. Тот перезвонил спустя две минуты.
— Что у вас за информация и кто вы такой? — не здороваясь, спросил Жамараков требовательным тоном.
— Информация актуальная, медицинского характера, — сухо ответил Данилов. — Я доцент…
— Поконкретнее! — перебил журналист.
— Подробности при встрече, — твердо сказал Данилов. — Разговор не телефонный.
Договорились встретиться в пять часов вечера в кафе возле больницы.
— Информация до вечера не протухнет? — поинтересовался журналист.
— Нет, она не скоропортящаяся, — успокоил Данилов.
Первое впечатление, составленное заочно, оказалось противоречивым. С одной стороны, Жамакаров откровенно пренебрегал приличиями. Не поздоровался, не попрощался, а просто отключился, не дослушал до конца Данилова, когда тот представлялся. Но, в то же время, спросил, где и когда Данилову будет удобно встретиться и безоговорочно согласился с назначенными временем и местом, не перекраивая их под себя. Осталось проверить, явится ли Жамакаров на встречу вовремя или опоздает. Данилов, одинаково не любивший опозданий и тех, кто опаздывал, решил, что дольше десяти минут ждать не станет. Не сойдется — так не сойдется, поищем другую кандидатуру.
На всякий случай, Данилов получил от доцента Саакова, исполнявшего на добровольно-принудительных началах обязанности кафедрального пресс-секретаря, телефоны и адреса дюжины журналистов, с которыми тому довелось общался. Правда, этих журналистов интересовали научные новости и научные консультации, но где одно — там и другое, главное, что профиль у них медицинский.
— Пиар понадобился, да? — хитро прищурившись спросил Сааков. — А зачем?
— Собираюсь двинуться в депутаты, — объяснил Данилов, самым что ни на есть серьезным тоном. — В Думе веселее, чем на кафедре. Вон в Калининграде главврач скоропомощной больницы главой города стал, а мы чем хуже?
— Я серьезно спросил, — обиделся Сааков.
— Я серьезно ответил. На следующих выборах убедишься, — Данилов испытующе посмотрел на Саакова. — Могу я рассчитывать на твой голос?
— Трижды против тебя проголосую! — пообещал тот. — Из вредности, из зависти и для порядка. И всем, кому только можно, скажу, чтобы последовали моему примеру!
Данилов подумал, что к купленному в подарок Саакову «Справочнику фельдшера» на армянском языке, нужно добавить брошюру «Гигиена половой жизни» 1964 года издания. Для хорошего человека и истового библиофила не жалко такого раритета, когда-то прихваченного с дармового лотка, стоявшего перед букинистическим магазином в городе Владимире.
В середине дня Данилова вызвал шеф. «Хочет для порядка спросить, как идут дела с подготовкой плана и узнать, почему я сегодня появился на кафедре», подумал Данилов, незадолго до этого получивший от Менчика окончательный вариант «перекраивания» реанимационных отделений и оперблока с расчетом всех потребностей. Подумал — и ошибся.
— Мне только что звонил Раевский из сто восьмой больницы, — поведал заведующий кафедрой. — Жаловался на ваше поведение. Это правда, что вы пытались шантажировать медсестру, которая проходит свидетелем по делу о воздушной эмболии?
— Это неправда, Владислав Петрович, — ответил Данилов, малость удивленный такой интерпретацией событий. — Я всего лишь пытался объяснить ей, что ложные показания — дело нехорошее, а ей это не понравилось. Но шантажа не было и в помине. Кстати говоря, у меня есть запись нашего разговора. Если хотите, перешлю ее вам, мне скрывать нечего.
— Запись может вам пригодиться, Владимир Александрович. Раевский сказал, что медсестра собирается обращаться в полицию. Обвинение в шантаже отягчается тем, что вы использовали сведения, полученные во время вашего пребывания в экспертной комиссии.
— Эти сведения я получил из какой-то публикации, еще до того, как попал в комиссию, — возразил Данилов. — Не помню откуда именно, но думаю, что смогу найти два десятка подобных статей. Все, кто писал о деле Сапрошина, упоминали о том, что медсестра предупреждала анестезиолога о дефекте. Что же касается обвинения в шантаже, то его нужно доказывать. Обычно шантажистов берут с поличным, а не предупреждают заранее об обращении в полицию. Я с таким же успехом могу сказать, что медсестра Шполяк пыталась принудить меня к близости. Ну мало ли кто что скажет, Владислав Петрович!