Гибатуллин сразу расположил к себе старушку. Она расчувствовалась и рассказала, что сын ее приезжал на днях из Челябинска, прожил три дня и уехал обратно, так как его призывают в армию. Вещи, которые он привез, просил мать сохранить до конца его службы. Вот такие подробности.
— Ну что же. Все ясно. А теперь идите-ка отдыхать, а мы с Зубовым сходим сейчас в военкомат, — подытожил Грошев.
В военкомате было людно. В коридоре группами стояли призывники. Слышались шутки и смех. Среди шумной молодежи выделялись своим спокойствием пожилые мужчины и женщины, которые, как видно, пришли провожать сыновей.
Отдельными парами стояли парни и девушки, о чем-то перешептываясь друг с другом.
«Интересно, чем кончится наше посещение, — подумал Зубов. — Может быть, вон тот шатен, беспечно и с излишней щедростью предлагающий ребятам папиросы из большой яркой коробки, или вон тот, бросающий острые взгляды на всех проходящих по коридору, и есть Нафиков?»
Военкома, подполковника Черненко, в кабинете не оказалось. Он присутствовал на медицинской комиссии. Выйдя по вызову Грошева в коридор и поздоровавшись, он зашагал по коридору крупными шагами, твердо ставя ноги и приглаживая на ходу редкие волосы на голове.
Войдя в кабинет, молча указал сначала на один диван, стоящий у стены, а затем на другой, у противоположной стены.
— Сейчас выясним, — сказал он, выслушав Грошева.
Дав задание лейтенанту, Черненко, подвинув ближе к себе папку и положив на нее руки со сцепленными пальцами, медленно и четко заговорил:
— Служба в Советской Армии — честь и долг каждого советского человека. Но эту почетную обязанность надо еще и заслужить…
Грошев продолжил его мысль:
— Да, почетная обязанность, но для воров не может быть места в армии. Наша армия представляет народ, наше государство, нашу совесть, в конце концов. Что можно ожидать в армии от вора или бандита, не считающегося с общественными интересами, с личными интересами граждан? Все можно ожидать!
Конечно, нельзя сказать, что все молодые люди, попав в армию, остаются тем, кем были, не поддаются воспитанию и перевоспитанию. Нет, конечно! Но все же службу в Советской Армии надо заслужить!
В это время в кабинет вошел лейтенант, которого вызывал военком, и доложил:
— Призывник Нафиков Абдулгазиз есть! Зачислен для отправки в команду! Я привел его, он ожидает в коридоре!
— Пусть войдет сюда!
— Зайдите! — крикнул лейтенант, приоткрыв дверь.
В комнату вошел высокий, худой парень с впалой грудью. Маленькая голова его быстро повернулась влево и он, скользнув взглядом по фигуре Зубова, замер на какую-то долю секунды. Делая неуверенные шаги в сторону военкома, он бросил взгляд вправо на Грошева, также сидевшего на диване, и остановился.
— Фамилия? — голос Черненко прозвучал глухо.
— Нафиков Абдулгазиз.
Медленно поднимаясь со стула и не спуская с Нафикова глаз, Черненко начал выходить из-за стола.
— В какой род войск назначен? — слова Грошева прозвучали так участливо-дружелюбно, что Зубов улыбнулся.
— В пехоту, — повернув голову к Грошеву, нехотя ответил Нафиков.
— В команду на отправку уже зачислен?
— Зачислен.
Зубову показалось, что Нафиков, отвечая Грошеву, смотрит на его погоны и что-то мучительно обдумывает.
— А не придется ли тебя в другую команду переназначить? — на этот раз слова Грошева прозвучали отчужденно-холодно.
Слегка прищурившись, он встал с дивана. Зубов тоже поднялся.
Быстро переводя взгляд с Грошева на Черненко, а затем на Зубова и снова на Черненко, Нафиков начал отступать назад, но натолкнулся на молча стоявшего у двери лейтенанта. Маленькие, будто подслеповатые глазки его совсем спрятались в щелки. Голова инстинктивно втянулась в плечи, как бы ожидая удара. Лейтенант, очевидно, поняв, в чем дело, взял Нафикова за плечо.
— Ну, Нафиков, теперь мы, — делая ударение на слово «мы», — сказал Грошев, — будем определять вас в команду. Догадываетесь, за что?
— Да. Не надо ничего говорить, — еле слышно проговорил Нафиков. — Я сам все расскажу.
— Рассказывайте.
— Я пришел в магазин перед его закрытием, прошел за прилавок между отделом готового платья и отделом шерсть-шелк. Там как раз колонны стоят и можно незаметно для продавцов пройти. Во внутренней части магазина под лестницей увидел пустые ящики. Там спрятался. Когда из магазина все ушли, я пошел по отделам, переоделся во все новое, только ботинок не смог подобрать, сорок шестой ношу. Взял чемодан, наполнил его вещами, взял четверо золотых часов, двое простых, а свои оставил. Взял фотоаппарат. В отделе культтоваров, под окном, которое выходит на пустырь к лесочку, стояли велосипеды. Я поставил сверху какой-то ящик, залез на него, открыл окно, выкинул на улицу чемодан, а потом вылез сам. Ящик отбросил ногой в сторону.
— А куда вы дели часы?
— Одни подарил кондуктору Вале, одни оставил матери, двое продал часовому мастеру. А двое простых и фотоаппарат продал на рынке.
— Какому часовому мастеру?
— Его мастерская напротив кафе «Осень». Зашел я туда и предложил часовщику за сорок рублей. Он посмотрел у обоих механизмы и спросил: «Где взял?» Я ему ответил: «Если хочешь, покупай, а расспрашивать нечего». В это время в мастерскую зашел какой-то мужчина и подал часовщику листок бумаги. Потом спросил у мастера: «Такие есть?» Мастер посмотрел на меня, потом на того, улыбнулся и ответил, что нет. Мне стало не по себе, и я вышел на улицу. Через некоторое время этот мужчина вышел и куда-то ушел. Я подождал немного и опять к часовщику.
Он увидел меня, заулыбался и говорит: «Так вот ты какой парень, с хвостиком! Часы-то ворованные, и тебя уже ищут!» Я и сам догадался… Он тогда снял с руки свои часы и подал мне. Я ему сказал, что мне деньги нужны, а он ответил: «А может, позвоним в милицию?» Я тогда взял его часы и ушел, а мои остались у него.
— Что же вас толкнуло на кражу?
— Я вначале обиделся на Валю, когда она сказала, что я плохо одет, наверно, мало зарабатываю и не смогу сделать ей подарка. Я по глупости пообещал ей подарок, а заодно решил удивить ее подружек. Ну, а где взять денег — не знал. Заработать не мог, потому что уволился, когда повестку в армию получил. Вот и решил совершить кражу. Все краденые вещи я хотел оставить у Вали. Но ее отец недоверчиво отнесся ко мне и поэтому мне не понравился. Я отвез вещи своей матери в деревню.
Нафиков замолчал. Молчали и все остальные…
Г. ФИЛИМОНОВ
За высоким забором
Поздно ночью, когда семья Бочаровых крепко спала, а в ставни стучал дождь, раздался громкий лай собаки. Зинаида подумала, что вернулся из командировки муж, и встала, чтобы открыть дверь. Вся мокрая и дрожащая, перед ней стояла измученная женщина в легком платье.
— Пустите, пожалуйста… Плохо мне… Начинаются роды…
— Заходите скорее, — еле удерживая собаку, крикнула хозяйка.
Тяжелой поступью перешагнула незваная гостья через порог. Ветер с силой рванул дверь, и в сени вместе с холодом ворвался дождь.
С трудом закрыв дверь на крючок, Зина вошла в комнату и услышала стон женщины и слабый крик новорожденного.
Расстелив на полу матрац, она уложила мать с младенцем и побежала к соседям вызвать по телефону скорую помощь.
— Пить, — прошептала роженица, когда вместе с врачом вернулась Зина.
К засохшим губам ее поднесли стакан с водой и осторожно переложили на носилки.
…Прошел год.
Однажды к Бочаровой пришла молодая женщина и, смущенно улыбаясь, спросила:
— Не узнаете?
— Нет. А кто вы?
— Помните, ночью, в дождь, вы меня пустили. Дочку я у вас родила…
— Неужели это ты? — изумилась Зина. — Я думала, пожилая женщина была, а ты вон какая верба! — и она невольно залюбовалась, окинув взглядом стройную, миловидную женщину.
— Да что мы стоим-то? Пойдем в дом. Чаем угощу, — хватилась хозяйка.
Долго сидели они за столом, разговаривая, как подруги, не видевшие друг друга много лет.
— В один месяц я двух детей похоронила. А в ту ночь выгнали меня свекровь с мужем, как собаку выгнали, — смахнув слезы, тихо рассказывала Варя. — Вот так и живу. Три снохи до меня не выдержали… Ушли. А я все боюсь дочь без отца оставить. Пилят меня день и ночь, то не так выстирала, то не так обед сварила, то не так прошла, взглянула не так.
— А ты что молчишь?
— Попробуй скажи им. Загрызут, а то бросят в лицо чем попало. Квартирантов, и тех держат в страхе. Поздно не приди, рано не встань. Дом ведь почти в центре, а люди на окраину переезжают, чтобы не терпеть. А Прокопий ей не прекословит. Что мать сказала — все. Сколько раз я ему говорила: «Уйдем, Проша, на квартиру. Сам видишь — нет больше сил терпеть. Что ни сделаю, как ни стараюсь — все ей плохо». Да что там! Ответ у него один:
— Вас много, а мать одна. Не нравится — уходи. Держать не будем. Только алиментов не жди, не получишь.
С получки всегда пьют. Вдвоем пьют, гостей не зовут. Тут лучше сразу убегай. Если успею, схвачу дочку и в чем попало — из дома. То у соседей, то на чердаке ночую. Бегством только и спасаюсь от кулачищев его да от проклятий.
Не зная, верить или не верить услышанному, Зина недоумевала, что есть еще в наше время такие люди.
— Да как ты, милая моя, живешь с ними? Ты молодая, здоровая, руки есть, работа есть, а ты терпишь, унижаешься! А зачем?
— Семья все-таки! — возразила Варя.
— Семья! Да разве это семья? Да кому нужна такая семья? У меня вот четверо детей, а я бы терпеть не стала! Ушла бы я, честное слово, ушла бы, — уверяла Зина.
С тех пор они встречались часто. Вместе с Бочаровыми ездила Варя на неделю за ягодами. Собрав по ведру малины, усталые и довольные, останавливались они у ручья. Холодная и прозрачная вода снимала усталость, унося ее мимо густых кустов смородины и малины.
Ночевали в деревне. По вечерам на кострах варили варенье и долго, пока не гасли последние угольки, разговаривали. Ночной холодок прогонял спать. Свежее сено на сеновале душисто пахло, кружило голову. Накрывшись одним хозяйским тулупом, они и здесь перешептывались, пока не просыпался кто-нибудь из Зининых детей. Встречались и в городе. Иногда, идя на рынок или в магазин, Варя забегала к Бочаровым, но никогда не приглашала к себе. Зина не придавала этому значения. Да и семья большая — некогда по гостям ходить.