Но когда Варя внезапно перестала приходить, Зина заволновалась, не случилось ли чего? И очень пожалела, что не знала ни адреса, ни фамилии подруги. Сбегала бы к ней или старшую дочку послала, да не знает, где найти подругу. Город большой. Много в нем живет Варвар. Как разыщешь?
Думала она, думала, и пошла в городской роддом. А там выяснилось, что в тот месяц, когда Варя родила дочь, двадцать одна Варя в городе стала мамой.
Восемнадцать адресов выписала Зина. Три адреса и писать не стала — мальчишки там родились, а у Вари дочь.
Накормив семью и проводив на работу мужа, Зина с младшей дочкой на руках уходила на поиски подруги. Одних Варвар она встречала дома, к другим приходилось заходить на работу, но все напрасно. Надежда была на последний день.
С волнением проснулась Зинаида утром. Солнечный зайчик, прошмыгнув через ставень, оставил светлую полосу. Тысячи точек плясали, прыгали, притягивали глаз. Беззаботно и сладко спали дети. Будить их было жаль. Оставив соседскую бабушку посмотреть за детьми, Зина поехала на автобусе к семнадцатой Варе, которая оказалась пожилой и очень любопытной женщиной.
Восемнадцатый дом встретил Зину недружелюбно: закрытыми ставнями, высоким забором и дощечкой на калитке с надписью: «Злая собака». Сколько ни стучала в ворота и ставни, ей никто не открыл, но и лая злой собаки не было слышно. Хозяев пришлось ждать долго. Присесть возле дома было негде.
Зина решила прийти вечером. Только перешла дорогу, неожиданно услышала скрип калитки, из которой в низко повязанном белом платочке вышла старуха.
Поправив на голове платок, она закрыла калитку на палку, ловко просунув сухую жилистую руку в отверстие ворот.
— Бабуся, — обратилась к ней Зина, — где Варя? Мне письмо ей нужно передать.
— Давай сюда. Я передам…
— Мне ее лично нужно, — замялась Зина.
Старуха, колюче взглянув из-под бровей, буркнула:
— Не живет она здесь. Со шпаной уехала. А мне нянчиться с ее выродком приходится, — и она прошла мимо, ни одним взглядом не удостоив больше Зину.
«Врет старая. Не могла ей Варя дочку свою оставить», — подумала Зинаида и пошла к соседям. Может, они что-нибудь знают о подруге?
То, что она услышала, насторожило ее и заставило обратиться в прокуратуру.
Нашли Варю через несколько месяцев. Нашли мертвой. Останки трупа вытащили из заросшего камышом озера. Помогло найти убийц найденное на их чердаке Варино бархатное платье, подаренное ей еще матерью на свадьбу. Только в суде узнала Зина, что за день до Вариной смерти стоял в доме Приданниковых настоящий содом. Свекровь буйствовала, выгоняя Варю из дома. «Не уйдешь, сама убью, если этот дурень не решится», — кричала она, швыряя в сноху чем попало.
Муж замахнулся утюгом, но отошел, увидев, что жена не прячется, не плачет, как обычно, а с презрением смотрит на него. Смотрит и молчит. Такого взгляда не видел он раньше. Глаза жены всегда были послушными и боязливыми. Съежился Прокопий, как-то сразу став меньше.
А Варя пошла к плачущей дочке, взяла ее на колени, приласкала, успокоила. Задумавшись, долго сидела она, не слыша колючих слов свекрови, ее брани. Переполнилась чаша. Хватит. Ничего хорошего не видела в этом доме.
Осторожно положила дочку на кровать, прикрыв пуховым платком. Тихо вышла из дома. Все! Больше терпеть она не будет. Дочь сама воспитает. Неправда, не пропадет! Дочку можно в ясли устроить. На работе всегда ей пойдут навстречу. Комнату дадут со временем…
Внезапно ее мысли прервал запыхавшийся от быстрого бега Прокопий.
— Куда ты, Варька? В суд жаловаться пошла, а? Посадить, значит, хочешь? Смотри, Варвара!
Посмотрела она в его бегающие глаза и твердо ответила:
— Нет, вперед к врачу схожу. Пусть он синяки посчитает да сколько ребер ты мне сломал посмотрит, а в суд завтра успею. Хватит терпеть. Рассчитаться нам с тобой надо.
Трусливо оглядываясь по сторонам, муж стал ее уговаривать:
— Брось, Варвара! Давай лучше уедем в другой город. Жить будем, как люди. Дочь у нас. Чего людей-то смешить?
С открытыми глазами пролежала она до утра, не зная, верить или нет таким обещаниям. А утром, вымыв пол и приготовив завтрак, Варя надела бархатное платье, собралась к отъезду. Чтобы не слышать, как свекровь швыряет горшки у печи, вышла на улицу, за ворота, поджидать там мужа.
Соседка, что на суде потом стала основным свидетелем, пошутила:
— Не на бал ли, Варечка, снарядилась с утра пораньше?
— Не говори! Мы с Прошей решили уехать от матери, сегодня поедем. Ой, Настенька, неужели я из этого ада выберусь? Даже не верится.
— Да… И он хорош! Зря ты ему веришь! Ты думаешь, первые твои детишки своей смертью умерли? Заморила их старая ведьма и простудила. Каши сварить и то не хотела. Холодной водой поила, а молоком торговала. Все ей, кулачке, богатства мало. Ты в роддоме лежала последний раз, я твоему-то возьми, дура, да пожалуйся, так, мол, и так, а он на меня же и накинулся: что, говорит, ты в чужое семейное дело суешься? Я зря промолчала тогда. Надо было в прокуратуру сходить.
— Что ты, Настя, — вступилась за мужа Варя, — девочки-то от воспаления легких умерли!
— Холодной водой поить, как не будет воспаления? Звери они, а не люди. Уходи ты от них совсем!
Из калитки выглянула свекровь, и Варя быстро отошла от Насти. Больше никто в городе не видел Вари. На поезд они с мужем опоздали, а ближайший состав шел через пять часов.
— Пойдем, Варвара, пешком. До города-то всего пятнадцать километров. Дорога лесом. По пути два озера. Покупаемся, отдохнем, — уговаривал муж.
И она пошла, взяв его за руку. С самой свадьбы не ходили они так.
— Жалко, дочку не взяли. Хорошо-то как! Я бы ее сама всю дорогу несла. Озеро бы она посмотрела, еще ни разу не видела, — сказала Варя.
Прокопий молчал.
У озера они сели отдохнуть. Он достал из кармана пол-литра водки. Варя развернула хлеб, колбасу, сыр. Привычным движением он выбил пробку и жадно припал к бутылке. Пил через горлышко, временами останавливаясь, чтобы передохнуть.
— Что глаза пялишь? — повернулся он к Варе. — Что, посадить меня задумала, паскуда? Не выйдет! Жить с тобой не буду. Мне мать похлеще тебя бабенку высватала… Думаешь, алименты с меня получишь? Фигу!.. — он с яростью набросился на жену.
Разбив висок бутылкой и ударив в лицо сапогом, он еще долго глумился над безжизненным телом. Опомнившись, понял, что она мертва. Стянув бархатное платье с трупа, поволок мертвую жену в камыши, зайдя по пояс в озеро с вязким дном…
Когда суд ушел в совещательную комнату для вынесения приговора, в зале царило гробовое молчание. Одни думали о погубленной молодой жизни, другие — о предстоящем приговоре, а те, кто знал Варю, — о том, что в ее гибели есть доля и их вины.
Разве они, соседи, не слышали через высокий забор Приданниковых душераздирающий крик? Разве не видели синяков на Варином лице, разве не к ним с ребенком на руках, ночью, в одной сорочке, прибегала Варя, спасаясь от кулаков мужа?
Да, не случилось бы беды с Варей, если бы вовремя заглянули люди за высокий забор, за закрытые ставни, за калитку с надписью «Злая собака».
Е. СЕЛИВАНОВА
Спасибо вам, люди!
Бывают в жизни человека такие минуты, которые хочется вычеркнуть из памяти. Таких минут у Ивана Черных было немало.
До войны работал он пекарем. Запах свежего хлеба кружил голову. Вынутые из печи розовощекие булочки радовали глаз.
Провожая девчонку с танцев, он с гордостью говорил о своей профессии:
— Пекарь, если хочешь знать, важнее летчика. Пропадет человек без хлеба. Без хлеба и летчик не летчик!
Потом, взявшись за руки, они молча бродили по улицам, до утра целовались на лавочке.
И снилась девчонка Ивану в холодных окопах на фронте, когда стихал гром орудий, а он, усталый и голодный, валился, как сноп, на дно окопа, прижимая винтовку.
Храбро дрался с врагом рядовой стрелкового полка Иван Черных. Не жалел жизни. Наградами гордился — зря не дадут.
В февральскую ночь сорок третьего года, в одной из больших атак, был тяжело ранен. Только под утро нашел Ивана санитар. Думал, мертвого подобрал, но нащупал слабый пульс.
Очнулся раненый в госпитале. Вместо правой ноги — короткая культя.
Напрасно, сжав кулаки, ругал хирурга. Не было у врача другой возможности спасти жизнь.
Потом шли письма то в один, то в другой госпиталь. Писал брат, сестры писали. Коротко отвечал им Иван: «Пока жив. Опять будут оперировать». Не отвечал он лишь той, чьи письма по нескольку раз в день читал и перечитывал.
После третьей операции вернулся в родной Челябинск. О прежней работе нельзя было и мечтать — с костылями у печи делать нечего. И с тоски ли, от безделья ли запил Иван, втягиваясь в пьянку все больше и больше.
Опухший и грязный, сидел он у рынка, разложив карты. Охрипшим голосом зазывал зевак:
— Игра проста от полста до ста и выше ста! Замечай глазами, получай деньгами!
Находились простачки — проигрывали свои трудовые рубли.
Пенсия тоже шла на водку.
Однажды так напился, что чуть не замерз под забором. Это было в тот день, когда среди толпы увидел ее, чьи письма до сих пор хранил в кармане старой гимнастерки.
Не все можно было прочитать на истершихся листочках, но среди едва заметных слов он безошибочно мог найти: «Очень жду. Приезжай хоть каким, любимый!»…
…Смеялись над девушкой подруги, отвернулась родня, но увела она свою любовь от позора, думала вернуть к жизни.
— Жалеет она тебя. Из жалости только и вышла за тебя! — шептал при встрече «дружок» по картам.
— А ты ей в морду дай, чтоб не смела жалеть! — кричал, брызгая слюной, второй приятель.
Шатаясь, еле добрался Иван до дома. По дороге казалось, что не только люди, дома́ смеются над ним.
В тот вечер впервые он поднял руку на жену. Таскал за волосы, бил.