«Легче бы было, если бы выгнала она или хотя бы ударила», — думал Иван, когда в полдень, встав с постели, увидел на столе завернутый горячий завтрак.
Не было только записки, какую обычно, уходя на работу, оставляла жена. Потом, когда снова и снова пьяный гонялся за испуганной женщиной, норовя попасть костылем в нее, не заставал на столе не только записки, но и завтрака.
Напрасно уговаривал вернуться. Напрасно обливался пьяными слезами. И тогда… запил опять.
Дожил до того, что и жилье потерял, и родные от него отказались:
— Хватит нас позорить!..
Как-то, спустя лет десять, встретил свою бывшую жену. Шла с мужем. Две нарядные девочки рядом. Сжалось сердце у Ивана. Отошел в сторону, долго смотрел вслед. Боялся, что кто-нибудь из семьи оглянется. И так тяжело стало на душе и таким противным себе показался, что свернул Иван в менее людный переулок, не хотел попадаться на глаза людям.
В кармане нащупал открытку из райсобеса. С досады плюнул сквозь зубы. «И чего надо? Он инвалид второй группы, работать ему необязательно. Так нет — надо вызывать человека, лишний раз беспокоить. «К людям тебе надо, Черных, в коллектив!» — злился Иван на заведующую райсобесом Металлургического района Рубцову. — «Твое, мол, спасение в работе!»
Думает, без нее не знаю, в чем спасение. Подумаешь, воспитатель нашелся. Да какое она имеет право меня воспитывать? Я за нее кровь проливал, а она учить меня будет, как жить».
С таким настроением перешагнул порог райсобеса Иван Черных. Ни на кого не глядя, сел на стул в приемной. Чуть не сорвал зло на старушке в черном платке, которая, припав ухом к двери кабинета, прислушивалась.
Она то садилась, то вставала, теребя кончики платка, завязанного у подбородка.
Не успела бабка глазом моргнуть, а он шмыгнул перед нею:
— Я на одну минутку!
— Чего с тебя спросишь, забулдыга ты несчастный! — проворчала старая.
О чем шел разговор в кабинете, бабка не расслышала, но когда Иван выскочил оттуда, как из парной, не стерпела, съехидничала:
— Дала, видно, тебе Августа Тихоновна перцу! Так тебе и надо — не лезь без очереди!
— Много ты знаешь! — огрызнулся Иван. — Перцу вы все мастера давать! А она мне не перцу, а две путевки в дом отдыха дала. Отдыхай, говорит, приведи себя в порядок, а там на работу пойдешь. Комнату, говорит, тебе похлопочем. А ты, «перцу»!..
Как шальной, бродил он весь вечер по городу. Много думал о том, что услышал от Рубцовой. Не верилось, что в райсобесе единогласно решили выдать путевки именно ему. А когда вспомнил, что ни костюма, ни туфель нет — не стерпел, свернул к магазину.
Как потом попал в вытрезвитель — сам не помнит. А на следующий день такое письмо поступило в райсобес:
«Возвращаем путевки. Считаем, что Черных недостоин их. Он систематически пьянствует на рынке и у магазинов, валяется под забором и на улицах, вызывая возмущение граждан. Только в вытрезвителе Металлургического района за одиннадцать месяцев был восемь раз. Видимо, в райсобесе есть инвалиды, более нуждающиеся в лечении и отдыхе, чем Черных, который помощь государства использует как источник пьянства!»
Знала Августа Тихоновна Рубцова, что есть другие нуждающиеся, более достойные путевки, чем Черных, но ведь и его так просто не вычеркнешь из жизни. Сколько спорила она, с кем только ни ругалась, пока не добилась решения именно его послать по этим путевкам — может, оттает сердце, может, совесть заговорит…
По путевкам поехал другой пенсионер. Долго еще обходил Черных райсобес стороной. Не дай бог попасться на глаза Рубцовой — со стыда провалишься.
Если бы не так совестно было, пошел бы к заведующей и рассказал, что две недели не пьет и что не такой уж он потерянный…
Да что ходить, разве поверит? Махнула, видно, и она рукой.
Нет, обижаться он не мог! Сам себя довел до этого, люди обходят его стороной, и вторая жена не выдержала его кулаков да пьяного угара — ушла. Все говорят, надо лечиться, но он не считал себя алкоголиком.
А что если взять и доказать всем, что он не тряпка и не хуже других человек?..
И начал Иван Черных, бывший рядовой 812 стрелкового полка, борьбу с Черных Иваном, дрянненьким пропойцей и картежником.
Тяжелой была эта борьба. Даже пустая бутылка, и та вызывала лихорадочную дрожь…
А потом стало легче. Решил пойти за советом к Якову Гурвичу, начальнику цеха Челябинской обувной фабрики.
Слышал он про этого человека много хорошего, многому верил и не верил.
Говорили, будто под Тихвином ранило его в обе ноги. Вернулся в Челябинск на двух протезах. Говорили, с каким трудом учился ходить, а сейчас даже танцует на протезах.
Говорили, что врачи первую группу инвалидности пожизненно ему определили, а он работать пошел и теперь вот начальником цеха трудится уже много лет.
И вот к этому-то человеку и решил обратиться Иван Черных.
Состоялся между бывшими солдатами мужской разговор. И честно признался Ивану Яков Гурвич, что боится брать его на работу: нет никакой гарантии, что не подведет. И все же пошли они на фабрику. По душе пришлась Ивану затяжка дамской модельной обуви.
Попросил Яков Израйлович лучшего мастера Ивана Васильевича Шильникова, ныне депутата городского Совета, взять к себе в ученики Ивана. До дела довести.
Взглянул мастер сначала на новичка, затем на начальника цеха. Так взглянул, что у Ивана кровь в жилах застыла. Почти не отрываясь от работы, тихо сказал:
— Если поручишься за него сам — приму, мастером хорошим сделаю, а не поручишься — пусть проваливает!
— Ручаюсь! Больше того, беру под свою ответственность!
…С тех пор не берет в рот спиртного Иван Черных. Бывает, встречаются его бывшие приятели, приглашают, обещают угостить. Ну нет, хватит! Не будет больше в его жизни тех черных дней, когда он под заборами валялся, а люди брезгливо, с отвращением обходили его стороной.
Сдержала слово и Августа Тихоновна — помогла выхлопотать хорошую комнату, с балконом.
Соседи не нарадуются на Ивана. Хороший, говорят, сосед. Тихий, спокойный, душевный. А пироги, говорят, печет лучше любой хозяйки. Уютно в квартире, где живет Черных. Будто не три, а одна дружная семья поселилась в ней.
Приезжали к Ивану сестры, приходил брат. В гости звали.
— Желанным гостем будешь, братан, приходи. Зла не держу на тебя, и ты не таись! — говорит брат, любуясь новым удостоверением Ивана на права водить мотоколяску.
С уважением отзываются о Черных на Челябинской обувной фабрике:
— Человек он добросовестный, старательный. И с дисциплиной у него все в порядке. А что было раньше, зачем вспоминать?
Может, и действительно, не надо было рассказывать эту историю? Экая невидаль — человек исправился! Не он первый, не он последний.
И все-таки молчать нельзя! Надо, чтобы пример Ивана Черных, поборовшего в себе страшный порок, нашедшего в себе силы снова стать человеком, послужил уроком для тех, кто еще не опомнился и катится в пропасть по наклонной.
И хотя в сорок лет трудно все начинать сначала, верю, что постучит счастье и к Ивану, и будет у него семья…
Сидит передо мной человек в отглаженном сером костюме. И просит, чтобы от его имени сказала я спасибо всем, кто помог ему и вовремя поддержал. Это Августа Тихоновна Рубцова, Яков Израйлович Гурвич, Иван Васильевич Шильников.
Выполняя его просьбу, хочется сказать:
— Спасибо вам, люди! Спасибо за ваши добрые сердца и за то, что не дали пропасть человеку. И еще за то, что теперь твердо убежден Иван Черных: самая важная после пекаря — профессия сапожника.
— Сами подумайте, — говорит он, — без обуви человеку никак нельзя.
Е. СЕЛИВАНОВА
В доме свекрови
Одна за другой с гиканьем и веселым шумом мчались тройки. Разукрашенные лошади, круто извив гривы, дружно, под звон бубенцов, отбивали копытами, неся за собой устланные коврами сани. Все быстрее и быстрее из-под полозьев уходила вдаль снежная дорога, а по сторонам мелькали гигантские сосны и ели. Сердца людей переполнялись радостью и счастьем. Мартовский воздух оглашался веселыми переливами гармони и разудалыми хоровыми песнями.
Были последние дни проводов русской зимы.
— Вот он, наш Урал, Машенька! Сколько ни смотри — не налюбуешься! И люди у нас хорошие, — ласково укрывая пуховой шалью плечи своей жены, говорил Иван Карташев.
Он недавно женился на Марии Павловне — сироте с ранних лет. А теперь оба, счастливые, с белокурым мальчуганом Сашей, возвращались с Воткинской ГЭС, на строительство которой уходили добровольцами по комсомольским путевкам. Там они и познакомились. И вот молодожены приехали в Челябинск. Марии давно хотелось побывать на Урале. Небезразлично ей было знать и родителей мужа.
— Но как еще посмотрят они на наш приезд? — заглядывая в глаза мужу и легонько опираясь на его руку, спрашивала Мария.
— Ты чего сомневаешься? Разве мать с отцом будут против? Жить нам будет где. Дом у них из трех комнат, а живут в нем только двое. Старики-то уж знают цену любви.
— Я так же думаю. Признаться, Ванюша, мне очень хочется жить с твоими родителями. Своих я не знаю, — поддержала его Мария и замолкла. Она задумалась. Ей вспомнились рассказы знакомых о гибели отца и матери на фронте в годы Великой Отечественной войны. Затем — детский дом, школа, стройка ГЭС и встреча с Иваном.
— Ничего, не беспокойся. Устроимся на работу, и все пойдет хорошо.
Тем временем Саша то отца, то мать постоянно спрашивал:
— Ну скоро ли я увижу деду и бабусю?
— Скоро, скоро, сынок. А вот и их дом.
Обрадовавшись, Саша тут же бросил снежком в дворняжку и первым заскочил на крыльцо.
В ответ на детский шум из-за двери донеслось:
— Кто там?
— Это мы, папаня! Встречайте гостей! — входя в прихожую, Иван представил Марию и сынишку.
Лукерья Спиридоновна с Лукой Федотовичем, не поднимаясь с мест, чинно сидели за столом.