Кроме того, Смолкин сказал, что незадолго до моего прихода двое неизвестных граждан приводили в поликлинику пьяного парня с окровавленной головой. И пока избитому производили перевязку, ничего не сказав, ушли. Избитый находится в поликлинике. Он одет в окровавленную вельветку, сильно пьян и сейчас спит. Кто он, пока неизвестно.
— Кто еще из работников поликлиники видел этих неизвестных?
— Видела хирургическая сестра, но она даже в лицо их не запомнила.
— Так. Как только пострадавший проснется, немедленно допросите его. Кроме того, обратите внимание на место обнаружения пиджака. Возможно, кто-нибудь придет туда. Да, а что говорит Смолкин о ранении неизвестного?
— Повреждены только мягкие ткани. Ранение неопасное.
Лукашев кивнул головой.
— Продолжайте работать. Будьте внимательны. Не торопитесь, но работайте быстро. О ходе расследования докладывайте ежедневно.
Избитый парень проспался только к утру. Хмуро глянув на дежурного врача, приготовившегося заполнить бланк повестки, которую оставил Голутвин, и дотронувшись до забинтованной головы рукой, поморщился. Облизав пересохшие губы и не отвечая на вопросы врача, который скороговоркой спрашивал: «Фамилия? Домашний адрес? Где работаете? Ведь вас надо записать!» — парень молча вышел из поликлиники, на ходу ковыряя ногтями засохшую на вельветке кровь.
Остановившись на тротуаре, он огляделся и, увидев милиционера, разглядывавшего скворцов на рябине, снова поморщился и направился в сторону отделения милиции.
Милиционер, не торопясь, пошел вслед за ним. Увидев, что избитый проходит мимо отделения, милиционер окликнул его:
— Молодой человек!
Парень обернулся.
— Вам сюда! — жестом указывая на вход в помещение, добавил милиционер. В голосе его слышались властные нотки. Парень, понурив голову, подчинился.
Бросив беглый взгляд на вошедшего, дежурный сказал:
— Пройдите в пятый кабинет!
Войдя к Голутвину, потерпевший провел языком по губам и попросил напиться. Выпив два стакана воды, он сел и, назвавшись Романцовым Иваном Матвеевичем, бросил исподлобья угрюмый взгляд на Голутвина, который испытующе смотрел на парня.
Оперуполномоченный был одет в гражданский костюм, хорошо сшитый и так же хорошо сидевший на нем, как и форма.
Романцов на вопросы Голутвина отвечал неохотно и вяло. Его черные, как капли туши, глаза, глядевшие из-под марлевой повязки, казалось, ничего не выражали.
— Ну, выпивали в одной компании.
— А вы без «ну», не одолжение мне делаете. У кого выпивали?
— У Машки Вараксиной.
— Ее адрес?
— Не знаю. Показать могу, где живет, а улицу и номер дома не знаю.
— Кто был в вашей компании?
— Я пришел с Юнуской, там уже были Мишка, Толик, Славка. Из девушек Зина и Клава. Остальных не знаю.
— Юнуска? Это не тот ли, что уже судим за кражу? — спокойно, как бы менаду прочим, спросил Голутвин.
— Тот.
Чтобы скрыть внезапно возникшее волнение, Голутвин опустил глаза и начал тереть свой высокий лоб ладонью. «Собственно, чему я обрадовался? — мелькнула у него мысль. — Ну и что же, что судим? Это еще мало что значит».
— Как фамилии Мишки, Толика и других, где живут? — справившись с волнением и снова взглянув на Романцова, спросил Голутвин.
— Фамилий никого не знаю, а где живут, знаю только дома.
— Как проходила выпивка? Рассказывайте сами, не ожидайте вопросов.
— Как и у всех. Нормально. Эдик играл на гитаре, а мы пели.
— Какой Эдик? Вы его раньше не называли.
Романцов пожал плечами и, повернув голову к окну, ответил:
— Был там один. Все его называли Эдиком. Я с ним не знаком, вот и не называл его раньше.
— Дальше!
— Дальше? Вообще-то, — он махнул рукой, — я быстро опьянел и ничего у меня в памяти не осталось.
— Когда началась выпивка у Вараксиной?
— Не помню.
— Примерно?
— Часа в три.
— Когда и с кем вы ушли от Вараксиной?
— Не помню. Я начал соображать только утром, когда проснулся.
— А кто из ребят привел вас в поликлинику?
— Никто.
— Вы что, помните, что сами пришли?
— Нет, не помню. Но, наверно, пришел сам.
— Почему голова у вас оказалась разбитой?
— Не знаю. Может быть, упал, а может, и побил кто.
— Почему вы допускаете, что вас мог кто-то побить?
— Да у меня характер дурной, — нехотя, после небольшой паузы, произнес Романцов. — Как выпью, так обязательно к кому-нибудь привяжусь.
— Вас привели в больницу двое ребят. Кто, по-вашему, мог это быть?
Романцов пожал плечами.
— Юнуска мог привести?
— Мог.
— Как был одет Юнуска и другие ребята?
— Все были в костюмах, а в каких, я не запомнил.
— Всего сколько человек было у Вараксиной?
— Не знаю, не считал. Когда мы начали выпивать, еще приходили ребята. Я их в лицо знаю, но как кого зовут, не запомнил.
— Что еще можете сказать?
— Ничего.
— Тогда пойдемте! Покажете, где живет Вараксина, — Голутвин встал.
Они вышли на улицу. Яркий весенний день заставил Голутвина зажмуриться. «Темновато у меня в кабинете — окно на север», — подумал он, прикрывая ладонью глаза и невольно останавливаясь. Вдруг он почувствовал, как кто-то дотронулся до его пиджака. Это был Юра, одетый в хорошо отглаженную школьную форму.
— Здравствуйте! А я вас сразу узнал, хотя вы и не в кителе! — бойко проговорил он. — А когда мне приходить?
— Здравствуй, Юра, здравствуй! Узнал, говоришь? Молодец! Нет, Юра, пока не приходи. Есть другие, более срочные дела. Да к тому же я еще не договорился ни с кем из учителей.
Юра огорченно вздохнул и начал покусывать губы. Было видно, что он о чем-то задумался.
— Ну ладно, Юра. Я тороплюсь. Не унывай, держи голову выше!
Похлопав школьника по плечу, Голутвин пошел за Романцовым и быстро догнал его. Сутулая фигура Романцова не гармонировала с подтянутым видом лейтенанта и, хотя они шли рядом, чувствовалось, что это совершенно разные люди.
Около полудня Голутвин вернулся в отделение и сразу же прошел к Лукашеву. Доложив о результатах допроса Романцова, Голутвин сказал:
— Что касается Вараксиной, то она пояснила, что, действительно, на гитаре играл Эдик, по фамилии Камин. Он и еще один его знакомый, Валентин Акшинцев, взяв у нее гитару, «на вечер», как они выразились, увели с большим нежеланием, по ее просьбе, Романцова, который сильно напился и придирался ко всем. Вместе с ними ушел и Юнуска. Но пошел ли он с этой троицей или нет, она не знает. В каких костюмах они были, не запомнила. Где живет Акшинцев, она сказала, а адреса Камина она не знает. Вот пока и все.
— Ясно, — Лукашев стукнул торцом толстого красного карандаша по столу и откинулся на спинку стула. — С пиджаком пока одни догадки.
— Юнуску надо бы проверить, — заметил Голутвин.
— Да, надо. А гитара? Если Камин, Акшинцев и Юнуска привели Романцова в поликлинику, то где гитара? Ведь у тех ребят, которые привели Романцова в поликлинику, ничего с собой не было. Романцова могли и совершенно посторонние доставить. Ведь известно, что Камин и Акшинцев с нежеланием взялись проводить его и могли бросить на улице. Посторонние же граждане, увидев избитого парня, довели его до поликлиники, но так как о нем ничего врачу сказать не могли, сразу же, избегая лишних вопросов, ушли. Но почему у Романцова голова оказалась разбитой?
— Можно много версий выдвинуть, — отозвался Голутвин. — Гитару допустим, по дороге отнесли домой. Хотя нет, — тут же поправился он. — Акшинцев и Юнуска живут совсем не в той стороне, и им было бы никак не по пути. Где живет Камин, пока неизвестно. Приводили Романцова в поликлинику двое, а гитара в это время могла быть у третьего, если их было трое, кроме Романцова. Хотя, опять-таки, мальчик видел только двоих.
— Все это необходимо выяснить, лейтенант. Да не забывайте, что уже завтра рабочий день на стройке детского сада.
— Ясно, товарищ капитан.
— А теперь давайте обсудим, как быстрее и лучше все это выяснить, а также подумаем о вызове и допросе Акшинцева.
Голутвин вместе со стулом придвинулся к столу Лукашева.
Утром, когда Голутвин вошел в отделение милиции, дежурный, младший лейтенант Смельков, сообщил, что ночью в помещении строящегося детского сада был задержан неизвестный гражданин в нетрезвом состоянии, который ничего вразумительного на задаваемые вопросы ответить не смог, вел себя дерзко. Документов с ним никаких не оказалось.
— Вот как?! Ну-ка будите его, если он еще спит, и ведите ко мне, — сказал Голутвин, направляясь по коридору в свой кабинет. — Да, а Акшинцев пришел?
— Нет еще, но скоро должен прийти!
Не успел оперуполномоченный сесть за стол, как дежурный ввел высокого парня, который, поздоровавшись тихим, неопределенной интонации голосом, без приглашения сел на один из стульев, стоявших вдоль стены кабинета. Смельков вышел.
Голутвин, достав из ящика стола бланк протокола допроса, положил его перед собой и, взяв ручку, спросил:
— Ваша фамилия, имя и отчество?
— Та-а-а-ак, значит, допрос, — тихо, как бы для себя, пробормотал задержанный и уже громко, спокойно ответил:
— Камин Эдуард Яковлевич.
У Голутвина перехватило дыхание. Что задержанный окажется Каминым, он ожидал и не ожидал. «Вот так здорово! На ловца и зверь бежит», — подумал он и, быстро оправившись от удивления, задал еще несколько вопросов.
Камин отвечал вежливо, не торопясь, и тон его голоса действовал на Голутвина так, что чувство радостного удовлетворения, которое у него появилось, постепенно исчезало. Наглое лицо задержанного начало вызывать у Голутвина глухое раздражение, которое с каждой минутой росло все больше и больше. И внешний вид допрашиваемого, и его утонченно-вежливая манера отвечать на вопросы стали в конце концов противны Голутвину. На что бы он ни бросал взгляда, задавая вопросы, будь то пиджак неопределенного цвета с зелеными крапинками, или желтые, ни разу не чищенные сандалеты со стоптанными каблуками, или коричневые носки с синими ромбиками, сползшие до самых щиколоток и обнажившие волосатые ноги — все это вызывало единственное желание — плюнуть и крикнуть: «Пошел вон, мухомор!» — или что-нибудь еще, более резкое. Однако, не показывая ничем своего отношения к Камину, Голутвин продолжал допрос.