ПетербургДом цесаревны Елизаветы ПетровныЦесаревна Елизавета, Лесток и М. Е. Шувалова
– Ваше высочество, правительница получила из Бреслау письмо, где ее остерегают против вас и советуют арестовать меня.
– Откуда узнал о нем, Лесток?
– Оно побывало в моих руках раньше, чем было прочитано принцессой.
– И что принцесса? Не иначе слезу пустила?
– Вызвала Бестужева и долго с ним толковала. Долго, если иметь в виду ее привычки. Даже свидание с Линаром оказалось отложенным на целый час. Граф и даже фрейлина Менгден теряются в догадках.
– Неужто у Аннушки нашей к политике вкус объявился?
– Не шутите, ваше высочество. Дело не в принцессе. Это означает, что бразды правления отныне начинает брать от ее имени другой человек, с которым шуток в политике не будет, смею вас уверить.
– Алешка Бестужев? Смертник-то наш недошлый?
– Вы снова шутите, а я прошу обратить внимание, что далеко не каждому смертнику, приговоренному к четвертованию, удавалось не просто избежать казни, но и через несколько месяцев оказаться во дворце того самого правителя, который был убежден в его немаловажных винах. Бестужева не умели ни по-настоящему оценить в России, ни дать ему поля деятельности – по счастью для европейских государств. До нынешнего времени он тратил свои силы по мелочам. Кто знает, не даст ли ему принцесса настоящих возможностей для его совершенно незаурядных дипломатических способностей. Надо было принять все меры, чтобы он не смог доехать до столицы, тогда бы правительница вскоре забыла о своем мудром решении пользоваться его советами.
– Бог мой, давненько ты меня речами-то такими цветистыми не баловал, Лесток. Вон какой дифирамб Бестужеву наговорил – семь верст до небес, да все лесом. А дел-то пока за ним никаких нет. Впрок тревожишься, себя не бережешь.
– Не впрок, цесаревна, а в самый раз, если только наше время уже не прошло: гвардейским полкам подписан указ выступить из Петербурга.
– В лагеря, что ли, зимой-то? Ведь ноябрь на исходе.
– Не в лагеря – в Финляндию, чтобы занять их на шведском театре. Вот и решай теперь, что делать, кончилось наше ожидание – уйдет гвардия, прощайтесь, ваше высочество, со своей свободой.
– Когда им выступать?
Граф П. И. Шувалов.
– Завтра.
– Выходит, нам сегодня. Один вечер да ночь остались – немного.
– А много ли надо? Миних с Бироном в час управился.
– Не забывай, Лесток, с ним был Манштейн и почти сотня солдат Манштейнова полка. Ты-то стольких не наберешь. Вдвоем нам с тобой, что ли, на приступ ехать? Если в крепость, на плаху бояться опоздать, то в самый раз.
– Почему же вдвоем, ваше высочество, нам будет достаточно двух карет, а для них-то люди найдутся.
– Смотри, не подвели бы.
– А чего подводить-то? Если, не дай господь, с вами что случится, ваше высочество, им виселицы не миновать, а обо мне и толковать нечего. Люди все к вам приговоренные, значит, верные.
– И то правда. Значит, Петр и Александр Шуваловы, Михайла Ларивоныч Воронцов, ты. Еще кто?
– Алексей Григорьевич, надо полагать.
– Разумовского не тронь, пусть дом сидит сторожит. Толку от него все равно не будет – он в домашнем обиходе, за чаркой тоже хорош, а в деле заробеет. Морока с ним одна будет, да и к оружию непривычный. Вот если Салтыкова Василия Федоровича.
– Этот пойдет. За вами, ваше высочество, куда велите, пойдет – больно принцессу не любит, да на принца Антона зол.
– Еще бы кого… Разве Маврушку в мужское переодеть, она драться не шпагой, так кулаком сумеет.
– Располнела Мавра Егоровна для мужских костюмов. Глядишь, в дверцах кареты не развернется. Я хочу вам предложить, ваше высочество, еще одного верного человека – гвардейца Шварца.
– Это которого – учителя музыки, что ли?
– Его. Шпагой владеет, пистолет в руках держать умеет, при случае не промахнется.
– Да с чего ему с нами идти?
– Честолюбив и беден, ваше высочество. Далеко ли с его музыкой-то зайдешь, хоть весь двор скрипотчиками сделай. Он за место капельмейстерское во дворце кого прикажете голыми руками задушит.
– С тобой семеро выходит.
– Есть у меня еще один гвардеец на примете – Грюнштейн. Может, слыхали?
– Узнать, поди, узнала бы, а так не вспомню. Да чего здесь вспоминать: поедет, и ладно. Теперь с кучерами.
– Никаких кучеров, ваше высочество. Наши же и на облучках сядут, и на запятках встанут – так вернее.
– Тоже верно. Выезжать-то ближе к полуночи, пожалуй, надо. А сейчас позови мне, Лесток, Мавру, она сама со всеми перетолкует, все что надо одним махом спроворит. Сколько лет ждала, покою мне не давала.
– Мавра Егоровна, Мавра Егоровна! Вас цесаревна кличет.
– Да тут я, тут, матушка, все слышала, слезами от радости захлебнулась, так голосу сразу и не подала. Будет наконец и на нашей улице праздник!
ПетербургДом английского посланника. 1741 год
Дорогая Эмилия!
Я поняла, что самодержцев отличает от простых смертных самая отчаянная храбрость в критические минуты, когда им надо стать самодержцами. Они поступают вопреки расчетам, логике, здравому смыслу простых людей – и выигрывают!
Вчера было 24 ноября, большой прием у правительницы Анны, сегодня, 25 ноября, русские проснулись подданными императрицы Елизаветы Петровны. Все произошло с такой стремительностью, что многие подробности еще не успели распространиться по городу, и я принуждена ограничиться тем, по-видимому, немногим, что мне удалось узнать из обрывков разговоров.
Говорят, вчера поздно вечером от дома цесаревны отъехало двое саней. В первых сидела сама цесаревна со своим лейб-хирургом Лестоком, который давно стал играть при ней роль не столько медика, сколько доверенного лица. На облучке саней, переодетый в мужицкий армяк, правил лошадьми Василий Салтыков, на запятках вместо лакеев стояли Петр и Александр Шуваловы. Во вторых санях ехал камер-юнкер цесаревны Михаил Воронцов, на облучке и запятках находилось трое гвардейцев. Называют совершенно неизвестные имена, в том числе одного учителя музыки. В это трудно поверить, но цесаревна не имела, подобно своей предшественнице, к своим услугам фельдмаршала Миниха с солдатами, так что, возможно, пришлось обойтись и безвестными служителями муз.
У входа во дворец цесаревна назвала караульным солдатам себя, беспрепятственно прошла со своими спутниками в покои правительницы, где все уже было объято глубоким сном, и сама руководила арестом царствующей фамилии. В возникшем замешательстве торопившиеся гвардейцы уронили на пол новорожденную дочь правительницы, которую сначала приняли за умершую, но, поскольку дитя начало подавать признаки жизни, отправили вместе с арестованными родителями. Цесаревна сама взяла на руки императора Иоанна и произнесла слова, которые повторяет сегодня весь город: „Бедное дитя, какая участь тебя ждет!“ Когда же принцесса Анна стала упрекать ее в предательстве и лжи, так как Елизавета чуть ли не накануне клятвенно уверяла правительницу в своей преданности, цесаревна, рассмеявшись, сказала: „Ты бы и сама так со мной поступила, кабы была умнее!“
Но как бы там ни было, переворот совершен. Елизавета явилась в Преображенском мундире, который, как уверяют, ей наспех отдал подпоручик Талызин Петр, и гвардейцы тут же начали приносить присягу новой императрице, а первым – Преображенский полк При этом Елизавета пообещала солдатам воздвигнуть в их петербургской слободе храм во имя того святого, на чей день пришелся переворот, – Климента, папы Римского. Недавнюю серьезность императрицы Елизаветы как рукой сняло. Она необычайно оживлена, со всеми приветливо разговаривает, шутит, независимо от сана и положения, включая рядовых солдат, которые называют ее матушкой.
Вслед за императорской фамилией были арестованы давно отстраненный от дел Миних, Остерман и граф Головкин. Будущее их неизвестно. Скорее всего, арестованных будет ждать, как обычно, следствие, суд и суровый приговор. Граф Линар счастливо избежал столь трагических переживаний. С разрешения принцессы он несколько ранее выехал в Дрезден, чтобы получить отставку у короля и вернуться в Россию в перспективе получения места обер-камергера и супруги в лице Юлии Менгден. Известие о перевороте должно застать его где-то в пути, и я полагаю, Россия никогда больше не увидит прелестного графа, так близко находившегося от престола, но не нашедшего в себе мужества помочь вступить на него своей покровительнице.
Распространился слух и об аресте Бестужева, но, судя по всему, только слух. Никакого прощения от свергнутой правительницы он не получал и, надо думать, сумеет выгодным и безопасным для себя образом объяснить новому правительству и свое незаконное появление в Петербурге, и переговоры с принцессой Анной, которые все равно не удастся сохранить в тайне.
Ходят толки, что императрица Елизавета намерена отпустить всю императорскую фамилию с их приближенными за границу. Это было бы очень человеколюбивым поступком, свидетельствующим в пользу доброты сердца дочери Петра I. Однако осуществится ли это намерение и на каких именно условиях – покажет время.
Теперь о новых действующих лицах на русской сцене. Начать с того, что сведения о них ничтожны. Это всего лишь люди из штата цесаревны, набранные из числа небогатых и незнатных дворян. Лорд Рондо остроумно заметил, что пока сведения о них следовало бы собирать на Торговой площади Александровой слободы, где цесаревна особенно любила проводить время. Тем не менее я попробую поделиться с тобой некоторыми своими наблюдениями, которые случайно сохранились в моей памяти, поскольку мне доводилось всех их встречать в окружении цесаревны главным образом на прогулках, доступа во дворец они не имели.
Под впечатлением первой свадьбы, которая должна совершиться с большой пышностью при новом императорском дворе, начну с ее главного действующего лица. Михаил Воронцов был назначен в штат цесаревны четырнадцатилетним мальчиком. Возраст помешал ему стать соперником Александра Бутурлина или Алексея Шубина, и тем не менее внимание и симпатии Елизаветы были привлечены к нему двумя существенными обстоятельствами: легкостью, с которой он владеет, как говорят, пером, и деньгами, которые щедрой рукой предоставлял Михаилу его старший брат. Роман Воронцов стал источником материальной поддержки всей своей достаточно многочисленной, но далеко не богатой семьи благодаря женитьбе на какой-то полуграмотной миллионщице с Урала.