— Люди не станут давать деньги на реконструкцию, — сказал Ирвинг. — Они хотят видеть свои имена на каменной стене.
— У строительного комитета найдутся стены, — заметил Сид Леван.
Вокруг дубового стола в комнате, служившей одновременно библиотекой и помещением для собраний, сидели трое мужчин и женщина. Рабби Васс понимающе улыбался всему, что говорилось. Ида Кацман не спускала глаз с выступавших. Как старейшая среди присутствующих и самая богатая в общине — по каковой причине в первую очередь она здесь и находилась, — Ида имела некоторые права, в частности право игнорировать ход дебатов. Престарелая Ида Кацман, скорее всего, почти не понимала, что происходит. Когда говорил Васс, Ида смотрела на него сквозь толстые стекла очков в надежде, что с уст раввина сорвутся слова божественного наставления. И каждый раз испытывала разочарование.
— Мебель! — попытался вставить слово Либерман. — Мы можем прикреплять таблички к мебели. На этом столе, к примеру, есть табличка. — Эйб показал на бронзовую пластинку рядом со своим местом во главе стола, которое занимал как исполняющий обязанности председателя комитета. Он мрачно — но все же с надеждой — посмотрел на Ирвинга Хамела.
— Строительный комитет уже запросил права на установку мемориальных табличек на мебели, — сообщил рабби Васс.
— А туалеты? — сказал Либерман, глянув на часы и убедившись, что пошел одиннадцатый час, а никакого решения не принято.
— Это дурной вкус, — заметил Сид Леван.
— Туалеты также принадлежат строительному комитету, — сказал Васс.
— Попытать счастья в Лас-Вегасе, — предложил Либерман, которому все мероприятия по сбору средств внушали страх.
— В последний раз мы потеряли двести долларов, — заявил Хамел. — Я был казначеем.
— Аукцион, — сказал Либерман.
Сид Леван медленно покачал головой. Ида Кацман открыла рот.
— Потерянные деньги, — сказал Хамел.
— Можно показать фильм, — предпринял еще одну попытку Либерман. — Устроить марафон: «Парень из Фриско», «Хестер-стрит», «Пятница, 13-е»[35].
— Вы знаете, сколько стоит прокат фильмов, проектор, реклама? — спросил Хамел, вздохнув. — И никто не придет. У всех есть кабельное телевидение. Фильмы — наверняка проигрышный вариант.
— Тогда «бинго», — предложил Либерман без особой уверенности.
— Мы же евреи, — возразил Леван.
— Мне это известно, — заметил Либерман. — Но у нас есть здание, которое надо перестроить.
— Никакого «бинго», — сказал Хамел.
— Почему? — спросил Либерман.
— Кто придет? — спросил Хамел.
— Католики, — ответил Либерман. — Я знаю многих католиков. Мой напарник католик.
— Мне это не по душе, — сказал Леван. — А что вы скажете, рабби Васс?
— Не думаю, что нам следует прибегать к столь пошлым приемам, — ответил раввин.
Ида Кацман подалась вперед, склонив голову набок, как птичка.
— С другой стороны, — продолжал рабби Васс, — гордость погубила столь многих добродетельных мужчин, — он посмотрел на Иду Кацман и добавил с понимающей улыбкой: — И женщин.
Ида Кацман удовлетворенно откинулась на стуле.
— Предлагаю создать комитет и дать ему возможность решать, где взять деньги, — заявил Сид Леван.
— Мы и есть комитет, — сказал Либерман, глядя в поисках поддержки на Хамела.
— Строго говоря, мы не комитет, — заметил Хамел. — Мы — специальный комитет, созданный применительно к данному случаю, чтобы разработать рекомендации по возможному созданию комитета.
— Рабби Васс, — сказал Либерман, — вы хотите назвать это собрание комитетом? Если нет, я с этим совершенно согласен. Мне бы попасть домой. У нас гостят мои дочь и внуки. Кроме того, я расследую дело об убийстве и я очень устал.
— Это комитет, — заявил раввин.
— Это не может быть комитетом, — возразил Хамел. — Мы не разработали никаких рекомендаций и не следовали никакому регламенту. Это неофициальная дискуссия комитета, созданного исключительно на данный случай.
— Он прав, — поддержал Хамела Леван.
— Нам необходимо изыскать средства на реконструкцию, — проговорил Васс. — На это может потребоваться до пятидесяти тысяч долларов, не считая расходов на строительство.
Ида Кацман полезла за чем-то в свою сумку, а Либерман предложил:
— Давайте устроим вечеринку с танцами.
— Эйб, разве сейчас время для шуток? Я вас спрашиваю, — сказал Сид Леван.
Ида Кацман писала что-то, прикрывая написанное ридикюлем. Хамел посмотрел на нее и приготовился поднять процедурный вопрос. Либерман решил, что настал момент для блицкрига в отношении датского короля, которого вот-вот назовут Эрвином Роммелем. Но тут вмешались Бог и Ида Кацман.
— Этого достаточно? — спросила она, оторвав чек и протянув его через стол рабби Вассу.
Васс взглянул на чек.
— Вполне достаточно, — подтвердил раввин, пустив чек, выписанный на синагогу, по кругу.
— Теперь мы можем идти домой? — спросила Ида, вставая. — Я могу пропустить «Субботний вечер в прямом эфире». Кто-нибудь должен отвезти меня или взять мне такси.
— Можно отправляться по домам, — сказал Либерман. — Ирвинг живет рядом с вами. Он может вас подвезти.
Хамел хотел было бросить предупреждающий взгляд на Либермана, но отказался от этой мысли, прежде чем кто-нибудь заметил. Его намерение не укрылось только от детектива.
— Я с удовольствием подвезу миссис Кацман, — сказал Хамел.
— Думаю, мы славно потрудились, — заметил Сид Леван, вынул из кармана сигару и сунул в рот. Он полагал, что вправе это сделать, поскольку не поднес к сигаре спичку.
— Да, мы все хорошо поработали, — согласился рабби Васс.
Все ушли, кроме раввина и полицейского.
— Рабби Васс, — сказал Либерман, — я всегда узнаю заговор. Вы когда-нибудь видели «Жало»?[36]
— Миссис Кацман пригласили присоединиться к комитету, поскольку я знал, что она хочет помочь нам, — ответил раввин.
— Я думал, она уже обещала полтораста тысяч на строительство нового здания, — заметил Эйб, вставая и массируя колени. — Где будет ее табличка?
— На кухне, — сказал раввин. — Муж и сын Иды Кацман умерли. Внуков у нее нет. Община — ее семья. Бог видит ее дела, и мы возблагодарим Его и восславим Его, и Он благословит ее, если наша община будет покорна воле Его.
— Вы меня убедили, рабби Васс, — сказал Либерман.
— Я надеюсь, — сказал раввин.
Когда Либерман вернулся домой, Барри находился в гостиной, в темноте. Он сидел на раскладушке, скрестив ноги, положив на колени подушку, а на подушку — электронную игру, и одновременно смотрел телевизор.
— Где Мелисса? — спросил Либерман.
— Спит в маминой постели, — ответил Барри.
Либерман бросил внуку мятную жевательную резинку в обертке и сказал:
— Я украл ее в синагоге. Когда закончишь, почисти зубы.
— Ага, — отозвался Барри, не поднимая глаз. — Ты не украл ее.
— Хорошо, мне вручили ее в награду за то, что я собрал пятьдесят тысяч долларов. Что ты смотришь?
— «Субботний вечер в прямом эфире».
— Вот и Ида Кацман смотрит эту передачу, — сообщил внуку Либерман. — Я иду спать. Утром увидимся. Спокойной ночи.
— Вот черт! — воскликнул Барри, ударив кулаком по подушке и глядя на светящийся экранчик игрушки. — Я почти дошел до конца… Извини, деда. Мы идем на «Кабс» в понедельник?
— Идем, — ответил Либерман.
— Спокойной ночи, — сказал Барри, не поднимая глаз.
— Спокойной ночи, — сказал Либерман.
На кухне горел свет. Либерман мысленно помолился. Бог — его должник. Эйб не оскорбил Ирвинга Хамела. Он не стал угрожать Сиду Левану. Он участвовал в игре, целью которой было направить миссис Кацман на путь финансовой добродетели. Бог мог бы, по меньшей мере, позволить ему добраться до спальни, до раковины, до пижамы и до постели без нового испытания.
Либерман прошел мимо кухни. Там никого не было. Это не вызывало сомнений. И он не слышал голосов. Эйб был в полутора метрах от закрытой двери в их с Бесс спальню, когда открылась дверь в комнату Лайзы.
— Папа, — прошептала она, — это ты?
— Это я, — отозвался Либерман.
— Папа, он позвонил. Тодд позвонил. Мы можем поговорить несколько минут? Я знаю, ты устал.
Она вышла в халате с поясом от какого-то старого халата Либермана. Даже в мерцающем свете от телевизора из гостиной он увидел, что лицо дочери чисто вымыто.
— Лучше бы утром, — сказал Либерман.
— Утром может быть слишком поздно, — сказала Лайза.
— Где мама? — спросил Либерман.
— Ждет нас в вашей спальне.
— Хочешь кофе или чаю?
— Чаю.
— Я тоже выпью чаю, — раздался голос Бесс из-за двери в спальню.
Либерман пошел на кухню.
Хэнраган подождал со звонком ровно до семи. Либерман снял трубку телефона, стоявшего рядом с кроватью, не дожидаясь второго звонка. Бесс застонала, натянула на себя простыню и отвернулась от Эйба.
— Да? — проговорил Либерман.
— Ребе, у меня есть ниточка. Мать и брат Эстральды живут в мексиканском квартале близ Огдена. Скорее всего, их фамилия Вегас. Ты понял, что это нам дает?
— Тебе следовало быть в церкви, Уильям, — прошептал Либерман. — Давать причастие, есть печенье, пить вино. Это же воскресное утро. Я молюсь в пятницу вечером и в субботу утром. Ты молишься по воскресеньям. Легко запомнить.
— Причастие принимают, — объяснил Хэнраган. — Прихожане его не дают. Причащают священники.
— Я его не принимаю и не даю, — сказал Либерман. — Я пытаюсь проснуться. Позвоню Гутьересу из Отдела по борьбе с организованной преступностью. Правда, воскресным утром он наверняка в церкви. Что еще ты добыл?
Хэнраган поделился всем, что узнал от соседей Эстральды Вальдес, рассказал о Хьюзе, Гвен Дайсан и Никки Моралес.
— Эстральда набирала новеньких, Ребе, — заметил Хэнраган. — Может быть, не так уж активно и всерьез, но она этим занималась.
— Отец Мэрфи, — сказал Либерман, почесав затылок, — мы не пытаемся ее канонизировать. Мы просто выясняем, кто восемь раз воткнул в нее нож.