Кстати, Тома свои ношеные белые лаковые босоножки, которые она милостиво подарила Зойке, потребовала немедленно назад. После первого сентября. Зойка безропотно ей их вернула, со вздохом надев старые коричневые туфли из «Детского мира».
С Томой они по-прежнему считались подругами. Вместе делали уроки – возмущенная Тома обзывала Зойку «тупой коровой», – вместе ходили в кино. Тома ловила восхищенные взгляды мужчин всех возрастов, брошенные на подругу. А та будто ничего не замечала и шла, высоко закинув голову назад и слегка прищурив глаза, – от усердных, но бесполезных занятий у Зойки сильно падало зрение.
Влюбился в девушку и Миша Пряткин, самый завидный из одноклассников: отличник, спортсмен, синеглазый красавец.
Вот тогда-то и стала появляться на зеленой стене подъезда та самая надпись цветным мелом – «Зойка – сука!». И тогда же у Раи началась ежеутренняя забота: смыть пораньше это безобразие, чтобы спозаранку все это не увидели соседи, спешащие на работу.
А беззаботная Зойка ничего не знала, пока однажды мать не заночевала у дальней родственницы в Орехове-Зуеве.
Девушка с удивлением посмотрела на настенные художества, покачала головой, пожала плечами и пошла дальше.
На перемене спросила у Томы:
– Видела?
Та скривилась:
– Да уж, как не заметить?
– И кому это надо? – удивилась наивная Зойка.
– А ты морду повыше задирай! – зло бросила Тома и проводила взглядом, полным тоски и отчаяния, Мишу Пряткина, идущего по коридору.
Зойка вздохнула и опять ничего не поняла. Что она сделала плохого? И кому?
На выпускном вечере, несмотря на все усилия и старания девочек, Зойка, конечно, была самой красивой. Правда, поплакала неделю – платье-то у портнихи сшили, а вот на туфли и прическу не хватило.
Клара ее утешила:
– Прическа тебе не нужна – твои волосы надо просто распустить, и это будет красивее любой прически. А про старые туфли не думай – при твоей красоте на них никто и не посмотрит. Мужики на это вовсе внимания не обращают.
– А девочки? – всхлипнула Зойка.
– А они по-любому тебя не простят! – рассмеялась Клара.
– За что? – удивилась Зойка.
– За все, – с коротким вздохом ответила соседка. – И за наивность твою и беззлобность заодно.
Школу окончили – Раиса наконец вздохнула полной грудью. В Зойкином аттестате одни тройки. Наплевать! А вот что дальше? В техникум она не хотела – опять учиться? Ну уж нет! Хватит с нее страхов и унижения!
И Зойка устроилась официанткой в ресторан. Взяли ее туда с удовольствием. Клиенты – в основном мужчины с Кавказа или просто «деловые» (а кто мог позволить себе в те времена ресторан?) – мечтали сесть за Зойкины столы. Заигрывали и предлагали счастливую, беззаботную жизнь: от ужина и поездки на море до полного содержания и даже законного брака.
Поклонники охапками дарили Зойке цветы, отсылали коробочки с золотыми украшениями и французскими духами. Она не брала ничего.
Жить стали полегче – прибавилась еще и Зойкина зарплата. Раиса брала половину дочериных денег – на хозяйство. Остальные копила ей на наряды. Зойка приоделась – платья, туфли, пальто. В ресторане всегда кто-то чем-то подторговывал. А вот духами пользовалась польскими и сережки носила дешевые.
Тома поступила в Плехановский институт, специальность – товаровед. Мать ей говорила, что при такой профессии голодать она никогда не будет.
На курсе образовывались парочки, только Тома ходила в гордом одиночестве. Подруг у нее не было, кавалеров тоже. Иногда звала Зойку попить кофейку. Жарко рассказывала про замечательную студенческую жизнь – веселую и разнообразную. Сочиняла истории про страстных назойливых поклонников. Курила финские сигареты, со свистом выпуская дым, и хвасталась новыми тряпками.
Зойка вздыхала:
– А у меня одна беготня, спина мокрая, ноги опухают. Клиенты достают.
– Сама виновата, – припечатывала Тома. – Пошла в халдейки – вот и терпи. Раз на большее мозгов не хватает.
Миролюбивая и невредная Зойка со всем соглашалась – такой вот характер.
Рая Тому ненавидела, завидовала, что у той студенческая легкая жизнь, что думать ни о чем не надо. Всего полно: и еды, и тряпок. Студенты – это не буйные, пьяные и назойливые сладострастники из ресторана. А дочери говорила:
– Что ж лучшая подруга тебя на вечера институтские не зовет? Или в театры, в киношку?
Зойка горестно вздыхала:
– Не пара я ей, мам. Ну что она про меня скажет? Подавалка из кабака? Даже техникум не осилила. Живу в коммуналке, отца нет. Книг не читаю. Стыдно ей за меня.
– Стыдно! – возмущалась мать. – За друзей стыдно быть не может! – И горестно добавляла: – Дура ты у меня, Зойка! Не серости она твоей боится, а красоты! Сама-то урод уродом! И тут ни тряпки не помогут, ни книжки прочитанные.
Зойка на мать обижалась и за подругу жарко заступалась. Всегда.
Но однажды все-таки Томку попросила:
– Возьми меня на новогодний вечер. Мы же подруги. А то в Новый год у меня одна компания – мама да Клара. Тоска.
Тома от возмущения задохнулась:
– Куда тебе? Там одни студенты! А ты – туда же, в калашный ряд.
Зойка впервые обиделась. Так обиделась, что дверью со всей дури шарахнула – штукатурка посыпалась. К телефону не подходила и дверь Томе не открывала. Та злилась – такое случилось впервые. Вышла Зойка из повиновения, вышла. Столько лет терпела, а тут… Мать Томе сказала:
– Возьми эту убогую. Что тебе, жалко? Не конкурент она тебе – коровища необразованная. Рот открыть не может. Глазами своими коровьими глупыми – хлоп-хлоп.
Тома решила подумать. Подруг, кроме Зойки, у нее не было.
Кстати, творения на стене по-прежнему появлялись. Каждое утро.
Тетки у подъезда продолжали бедную Зойку осуждать:
– Ишь, пошла, королевишна! А задом-то вертит! Вот прям сейчас этот зад и отвалится! А тряпки какие! Все яркое, заграничное! Сиськи вывалит – и вперед! Вокруг не смотрит! Взгляд поверх людей! С прищуром.
Не знали дворовые сплетницы, что «взгляд с прищуром», так же как и гордо вскинутая голова, – следствие сильной близорукости, а не гордыни. Тряпки – от спекулянтки Любки, тоже официантки. Да еще и ношеные – так дешевле. А про «вываленную напоказ грудь» – не помещалось Зойкино богатство в широкое декольте. Никак.
И подвозил Зойку после вечерней смены не любовник «из грузин», а бармен Витюша, которому она как любовница была не нужна по причине его увлечения отнюдь не противоположным полом. Девушка была ему просто подружкой. И еще – таким же изгоем, как и сам Витюша.
Тома подумала-подумала и Зойку решила взять. Ну что, уведет у нее она всех кавалеров? Да и кого, собственно, уводить? Где эти самые кавалеры?
Встретила Зойку у подъезда и важно объявила:
– Тридцать первого, в семь начало. – И добавила: – Не вздумай накраситься как проститутка. Губищи свои не малюй. Не поймут.
Зойка обрадовалась, как дитя. Обидные слова про «губищи» и «проститутку» молча проглотила. Ей и вправду косметика совсем не шла – только старила и утяжеляла. И так хватало природного буйства красок.
Боясь Томиного гнева, Зойка оделась скромно: узкая темная юбка, черный свитерок под горло. Совсем не накрасилась, только в уши вдела сережки с искусственным жемчугом, чтобы слегка оживить картинку.
И все равно была хороша так, что сама у зеркала притормозила. Поправила черные локоны и тяжело вздохнула: «Ну разве я виновата?» Так с чувством вины и смущения и выкатилась во двор.
Тома вышла через двадцать минут. Нарядная и благоухающая. Новая дубленка, сапожки на каблуках. На пальцах кольца, в ушах серьги, на шее медальон. Все – золото. Начес двадцать сантиметров, тени синие, черные стрелки до ушей, перламутровая помада. Гордая вышла, важная. Оглядела Зойку и скривилась:
– На поминки собралась?
Та растерялась:
– Ну, ты же сказала…
Тома скривилась:
– Нет мозгов – и не будет. Истина старая.
На вечер отправились на такси.
– Чтобы не повредить красоту, – объяснила Тома.
В огромном, сверкающем от многочисленных люстр фойе было шумно и многолюдно. Громко играла музыка.
Студенты кучковались группами, громко смеялись и пили шампанское. Тома, зло оглядев сокурсников, пару раз кому-то кивнула. К ней никто не подходил и в компанию не приглашал.
Зойку это удивило. Спросила у Томы, та с досадой ответила:
– Завидуют просто. И тряпкам моим, и цацкам. И тому, что учусь хорошо.
Зою это не очень убедило. Красивых и модных девчонок было немало. У многих золотые сережки и колечки. Нарядные платья, туфли на каблуках. Чему завидовать? Странно как-то. Может, и вправду дело в том, что Тома хорошо успевает?
Зойкины наивность и доброжелательность не имели границ. Не научилась она плохо думать о людях! И вредности – той, что есть у любой женщины, – у нее тоже не имелось. Такой уродилась.
Потом были концерт, фуршет, где Тома на нее зашипела:
– Много не жри! Скоро в дверях застрянешь.
Зойка покраснела и быстро положила бутерброд на край тарелки.
Потом били куранты, все громко кричали «ура!» и считали до двенадцати.
А дальше – приглушили свет, и начались танцы. От шума и двух бокалов шампанского у Зойки разболелась голова. А Тома все наливала себе и наливала. С красным злобным лицом она обсуждала и осуждала всех. Кивала и выносила свой беспощадный вердикт:
– Эта – дура деревенская. Эта – вообще потаскуха. Эта – спит с преподом. А у той уже три аборта.
Зойка стояла, открыв рот и глаза. Неужели все, все с изъянами? Кошмар какой-то!
– Все! – отчеканила Тома и залпом допила остатки вина.
А «ужасные» девчонки танцевали, смеялись и веселились. Новый год!
К Зойке подошел высокий смуглый парень с длинными черными как смоль волосами. Он галантно поклонился и пригласил ее на медленный танец.
Зойка оглянулась на Тому. Та, зло усмехнувшись, отвела взгляд.