1
– Газетчиков бы этих… – сказал капитан Сивыч, когда дверь девятнадцатой квартиры гулко захлопнулась у них за спинами. – Им что, писать не о чем? С чего они взяли-то, что этот «кобзарь» в больнице умер? Переврут всегда все. Случая не было, чтобы отсебятины какой-нибудь не приписали.
Вниз проскрежетал лифт.
– Так это же все из-за меня. Они же русского языка не понимают! – пожал плечами Бояркин. – Рано утром они нам позвонили, спросили, какие были происшествия за последние несколько часов. Ну, я и рассказал, что, мол, так и так, Шевченко и Станиславский вместе выпивали, что-то у них там произошло, что именно, никто не знает, только один пырнул другого узким ножиком, наподобие отвертки. Они спрашивают: «Жив?» Я и ответил, как врач со «скорой» сказал, – шансов у него немного.
– Ну, они и написали, что он помер, а кололи его отверткой – логично? – мрачно усмехнулся Сивыч. – Таких случаев – вагон, но им явно фамилии понравились.
Они вышли из дома и сели в ожидавшую их милицейскую машину.
– А на самом деле, – сказал Сивыч, когда машина тронулась, – он жив, а погиб совсем другой. Тоже с интересным именем.
– Кто это? – не понял лейтенант. – Этот Шевченко живехонек, наверно. Нам бы сообщили, если бы что. Это ведь тогда получается уже не нанесение особо тяжких, а убийство… Так что же, Станиславский…
– Станиславский ваш тут ни при чем, – ответил Василий Васильевич. – Вчера ночью убит Гамлет Карапетян.
2
Саша Турецкий очень не любил больниц, хотя ходить туда ему приходилось часто. Белые халаты, стеклянные шкафы с препаратами, запах лекарств, приглушенные голоса – все это действовало на него угнетающе. И это совершенно не зависело от того, хорошая ли это больница или самая захудалая. Однако, как он и ожидал, Татьяна Бурмеева, жена убитого банкира, находилась в одной из самых лучших клиник Москвы, которую курировало Министерство внутренних дел.
Как ни странно, именно в хороших и престижных больницах вас не заставляют надевать стоптанные тапочки и даже необязательно наряжают в белый халат, который непременно будет либо на несколько размеров больше, либо окажется подростковым, так что его карманы пристроются где-то в районе подмышек.
Татьяна Бурмеева занимала отдельную палату, у входа в которую на табуретке сидел дюжий охранник в камуфляже.
Турецкий, знакомясь с делом, видел фотографии Бурмеевых, и уже тогда его поразил контраст – маленький плотный человечек в очках с толстыми стеклами, которые делали глаза неправдоподобно огромными, и молодая красивая женщина, бывшая выше мужа едва ли не на целую голову.
Татьяна была, как скоро выяснил Турецкий, второй женой Леонида Бурмеева. Еще студентом он женился на своей однокурснице и прожил с ней больше десяти лет, но три года назад оставил семью и женился на Татьяне, длинноногой участнице конкурса «Московская красавица». Это, впрочем, вовсе не было гарантией того, что она и в жизни окажется такой же красивой – Турецкий никогда не понимал смысла всех этих конкурсов, – ведь женскую красоту нельзя на самом деле измерить в сантиметрах.
Когда-то один из приятелей Турецкого по просьбе Ирины, тогда еще Сашиной невесты, привез из-за границы несколько журналов мод. Особенно поразила Сашу топ-модель, которую звали Кейт Мосс. Она была самым настоящим скелетом, рядом с которым и Настасья Кински выглядела бы толстушкой. Но не это запомнилось Турецкому, а то, что он в жизни не видел более тупого и невыразительного лица.
И теперь, входя в палату, где лежала участница конкурса красоты, Турецкий испытывал совершенно излишнее для следователя Мосгорпрокуратуры любопытство.
Охранник внимательно проверил его удостоверение и молча пропустил Турецкого в палату.
Это было просторное помещение, посреди которого стояла больничная кровать, оснащенная по последнему слову медицинской техники. Рядом на тумбочке, накрытой белоснежной салфеткой, красовалось блюдо с фруктами.
Было так тихо, что Турецкий на миг испугался – жива ли Татьяна, но вот на кровати произошло какое-то движение – женщина лежала, уткнув лицо в подушку, так что единственное, что Саша смог сразу же разглядеть, были густые каштановые волосы с золотым отливом, разметавшиеся по одеялу.
Не зная, как быть, Турецкий прокашлялся.
Волосы на кровати шевельнулись, еще миг – и к нему повернулось бледное лицо с огромными темными глазами.
Турецкий онемел.
Лицо, обратившееся сейчас в его сторону, казалось, принадлежало не женщине, а девочке-подростку, оно было совершенно непохоже на тот образ красивой, уверенной и знающей себе цену женщины, который сложился у него по фотографиям. Она выглядела бестелесной и невыразимо прекрасной, как ангел. По-видимому, лицо изменилось из-за перенесенного шока и отсутствия косметики. Кожа казалась прозрачной, а глаза смотрели настороженно и немного испуганно.
– Здравствуйте, Татьяна Ивановна, – сказал Турецкий, и сам удивился тому, как странно прозвучал его голос. – Я старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Александр Турецкий, вот мое удостоверение.
Он подошел вплотную к кровати и протянул раскрытую книжечку.
Татьяна, даже не взглянув на документ, продолжала молча смотреть на следователя. Турецкому стало немного не по себе под взглядом огромных темных глаз.
– Врач разрешил мне немного побеседовать с вами, – продолжал он, пододвигая себе стул. – Вы не возражаете? Я хочу задать вам несколько вопросов.
Татьяна Бурмеева молчала.
«Понимает ли она, что я говорю? – пронеслось в голове, у Турецкого. – Но врач утверждает, что она уже полностью пришла в себя…»
Он сделал еще одну попытку:
– Татьяна Ивановна, – сказал он, – если вы что-то знаете о делах вашего покойного мужа, вы должны рассказать об этом. Это может помочь следствию найти убийц…
Татьяна снова ничего не ответила, но отвела взгляд.
Теперь она лежала на спине, пристально вглядываясь в какую-то невидимую точку на потолке. Ее сложенные на груди поверх одеяла руки и безучастное бледное лицо напомнили Турецкому о смерти. Но сейчас было не до подобных сантиментов. Нужно было во что бы то ни стало попытаться разговорить эту странную женщину.
– Татьяна Ивановна, – снова начал Турецкий, стараясь говорить спокойно, но убедительно, – Помогите нам, ведь мы также хотим помочь вам и найти тех, кто убил Леонида.
– Мне теперь уже никто не поможет, – раздался тихий грудной голос. – Все кончено, товарищ следователь, или как правильно говорить? Господин следователь?
Насчет последнего Турецкий и сам не был уверен. В прокуратуре сотрудники теперь старались обращаться друг к другу только по имени или по имени-отчеству, потому что слово «товарищ» уже вышло из употребления и казалось политически неправильным, а называть друг друга господами язык как-то не поворачивался.
– Гражданин следователь, – ответил он Татьяне, – или Александр Борисович. А можно и просто Александр.
– Будь по-вашему, – все тем же безразличным тоном продолжала Татьяна Бурмеева.– Все кончено, Александр Борисович.
– Не стоит так отчаиваться, – попытался найти правильные слова Турецкий. – Я понимаю, вы потеряли мужа…
– Потеряла мужа, – эхом повторила Татьяна.
Турецкий вспомнил фотографии. Неужели она действительно искренне любила этого толстяка-коротышку и очкарика, на котором самые лучшие костюмы от Славы Зайцева все равно сидели как на корове седло? Неужели он смог внушить ей любовь? Что ж, кто знает, сердце женщины – потемки…
– И все же вы еще так молоды. – Турецкому было противно слушать самого себя. Он никогда не предполагал, что способен выдавливать из себя такие пошлости. – Вы еще только начинаете жить. Встретите хорошего человека…
– Ну уж нет! – вдруг резко возразила Татьяна. – Хватит с меня! Никогда! – Турецкий даже вздрогнул, с такой яростью она произнесла эти слова.
– Вы хотите сказать, что так любили мужа, что больше никогда не выйдете замуж? – переспросил он с некоторой долей удивления.
– Я его не любила,– спокойно сказала Татьяна, по-прежнему глядя в потолок. – Разве это не понятно? Разве такие браки бывают построены на любви? Богатый человек покупает себе еще одну престижную вещь.
– А девушка наконец достигает своей мечты – выйти замуж за миллионера, – закончил за нее Турецкий. – А потом оказывается, что эта жизнь вовсе не такая сладкая, как представлялась раньше. Так?
Татьяна повернулась к нему, приподнялась на локте, так что ее густые каштановые волосы рассыпались по плечам, и вдруг тихо сказала:
– А пошел ты, следователь, знаешь куда…
– Что, слишком точно угадал?
Турецкий постарался придать лицу ироническое выражение. Татьяна Бурмеева явно принадлежала к тому типу людей, которых нужно разозлить, чтобы выудить из них правду. Припертые к стенке, они начинают раскалываться, бросаясь фактами, как камнями. Чтобы достигнуть цели, Турецкий добавил:
– Золотая цепь все равно остается цепью, не так ли? Только понимаешь это, когда она уже на тебе.
Лицо Татьяны слегка порозовело, сохранив при этом прозрачность.
– Все совсем не так, как вы все думаете, – тихо сказала она. – Мы с Леонидом не любили друг друга, но вовсе не потому, что он меня купил. Мы не любили друг друга, как скованные одной цепью, как два заключенных в одной тюремной камере. Как вы думаете, двое запертых за решетку любят друг друга?
– Не знаю, – растерянно пожал плечами Турецкий.
– Зато я знаю, – сказала Татьяна.
Они замолчали. Татьяна некоторое время продолжала молча смотреть на него, затем устало опустила голову на подушку и прикрыла глаза. Турецкий испытывал какую-то несвойственную ему неловкость. Татьяна Бурмеева нравилась ему – он ожидал увидеть либо хищную охотницу за миллионами, либо красивую дурочку, а увидел страдающую и далеко не глупую и не пустую женщину.
– По крайней мере, – прервал молчание Турецкий, – сокамерники могут многое знать друг о друге. Поэтому я рассчитываю на вашу помощь. У вас есть какие-нибудь предположения, кто мог это сделать? Угрожали ли Леониду в последнее время? Какое у него было настроение? Не говорил ли он вам, что чего-то или кого-то боится?
Татьяна некоторое время лежала неподвижно, затем открыла глаза и ответила:
– Какое у него было настроение? Скажите, какое было бы настроение у вас, если бы вы целыми днями носили пуленепробиваемый жилет? Если бы вас повсюду сопровождали охранники, повсюду, вы понимаете, что это значит? Вы видите «новых русских» где-нибудь на презентации нового казино, они швыряют сотни и тысячи долларов, пьют дорогие вина, одеваются от Кардена, а под этими костюмами – пуленепробиваемые жилеты, а пока они сидят на дорогом американском унитазе, их кряхтенье слушают четыре охранника, а они кряхтят, потому что все поголовно страдают запорами. И у половины язва, гипертония, импотенция и еще черт знает что. И «мерседесы» у них бронированные, и любовью они занимаются, когда охранники тут же, за стеной. Они очень многое могут, но только не прошвырнуться по бульварам, и не сходить в дешевую киношку, и не сесть в поезд, чтобы поехать куда глаза глядят. Так какое может быть настроение у сидящего в клетке? Соответствующее.
– И все-таки…
– Вы спрашиваете, боялся ли он кого-нибудь конкретно? – продолжала Татьяна. – Не знаю. Мне он ничего об этом не говорил. Он вообще не говорил дома о делах, считал, что по горло занят этим на работе. Но я-то знаю, он о них не говорил, но все время думал. В некотором смысле, – Татьяна снова повернулась к Турецкому,– он постоянно работал – двадцать четыре часа в сутки. Именно двадцать четыре, потому что он и во сне думал о своем паршивом банке. И расслабиться не мог никогда – ни в сауне, ни на модной тусовке, ни на Канарах.
– Это меня как раз не очень удивляет, – улыбнулся Турецкий. – Я ведь работаю практически также.
В глазах Татьяны он прочел сомнение.
– Что же, Татьяна Ивановна, вы считаете, что сейчас я тут с вами разговариваю, спрашиваю вас о том и о сем, затем составлю протокол, все аккуратненько зафиксирую на бумаге, отправлюсь домой к телевизору и за вечер ни разу не вспомню, что есть на свете такая Татьяна Бурмеева? Как, кстати, ваша девичья фамилия?
– Христофориди, – улыбнулась Татьяна. – У меня дедушка был грек.
– Говорят, смешение наций улучшает породу, – философски заметил Турецкий.
– Вы так считаете? – снова улыбнулась Татьяна, лукаво и слегка высокомерно, как женщина, хорошо знающая себе цену.
– Да и вы так считаете.
В этот момент в палату вошел врач в сопровождении медсестры, несущей накрытые белой салфеткой инструменты для инъекций. Это означало, что сегодня допрос Бурмеевой закончен. И хотя, объективно говоря, Саша Турецкий мало чего сумел от нее добиться, выходя из палаты, он чувствовал невероятный душевный подъем. «Какая женщина, – крутилась в голове еще одна банальная фраза. – Боже мой, какая женщина». Он снова вспомнил Леонида Бурмеева и вдруг почувствовал по отношению к нему невероятную злобу. Коротышка, очкарик, урод, страдающий хроническими запорами, как он смел дотрагиваться руками до этой женщины! Она родилась не для таких, как он. Возможно, в каком-то ином, идеальном мире Татьяна Бурмеева-Христофориди была предназначена для него, Александра Турецкого, но в мире реальности он не мог рассчитывать на любовь участницы конкурса «Московская красавица».
«А ведь у Бурмеева раньше была другая семья, – вспомнил Турецкий. – Надо бы встретиться с его бывшей женой». Как ни странно, это решение было продиктовано не только добросовестностью следователя, но и какими-то ему самому не совсем ясными личными мотивами.