оялись и были односторонними.
Теперь надо было предполагать, что разведцентр сделает из всей этой проверки какие-то выводы и при назначенном внеочередном сеансе связи поставит задачу. Но, сколь ни был готов Марков к новшествам со стороны своего зарубежного противника, радиограмма от 9 ноября звучала несколько неожиданно. Она была пространна и проникнута несвойственной таким посланиям задушевностью. Но вслед за похвалами Надежде и сочувствием в его тяжелой миссии следовали два важных пункта строго делового плана.
Во-первых, центр предлагал сменить шифр для радиопереговоров. Во-вторых, указывал способ передачи нового шифра. Вот как это произойдет. Надежда должен 10 декабря подойти к табачному киоску, в котором работает человек по фамилии Акулов (особые приметы сообщались), предъявить ему пароль (который также сообщался) и от него получить пачку папирос с микропленкой, содержащей таблицы шифра.
Центр ожидал, что первым посланием Надежды, зашифрованным по-новому, будет его доклад о всей работе, проделанной за время пребывания в городе К. Судя по этой радиограмме, центр начинал менять отношение к своему резиденту, возвращая ему доверие.
ГЛАВА 6
Письмо к Марии
Мария долго вертела письмо, изредка посматривая на посетителя, молодого человека, принесшего его, и недоумевала: откуда оно и не ошибка ли? Она уже и забыла, когда в последний раз получала письма. Но на конверте стоял ее адрес и фамилия. С каким-то странным предчувствием вскрыла она этот толстый синий конверт.
«Здравствуй, Мария!» – прочла она на первом листке.
Фиолетовые строчки поплыли, словно размытые волной: почерк был знакомый. Мария перевернула толстенную пачку листков и на последнем увидела подпись «Ми-
хаил».
Мария ничего не видела, ничего не слышала, будто в столбняке. И стояла так несколько минут, пока Сашка не заворочался в своей кроватке. Она склонилась над ним, но мальчик уже опять спал спокойно.
О том, что в комнате есть посторонний, Мария совсем забыла. Она подошла к окну, еще раз прочла первую строку, начала было читать дальше, но поняла, что лучше все-таки сесть… Опустилась на тахту и поднесла письмо близко к глазам, хотя никогда близорукой не была.
«Здравствуй, Мария!
Мне разрешили написать тебе. И вот я пишу. Не знаю, примешь ты это письмо или нет. Буду надеяться, что
примешь.
В моем положении и после всего, что произошло, я не
имею права просить прощения. Глупо будет также умо-
лять, чтобы ты поняла меня, вернее – мои действия. Их ни
понять, ни простить нельзя. Но все же, если сможешь, прочти до конца. Это уничтожит неопределенность и
неизвестность между нами. Моя задача сейчас простая. Я
должен рассказать тебе, кто я такой на самом деле. Но
ты не должна никому говорить про это письмо. Никому.
Так просят тебя товарищи, которые разрешили мне пи-
сать. Я и теперь еще не все и не до конца могу сказать и
открыть, поскольку некоторые факты, касающиеся лично
меня, касаются также других лиц и других дел. Но что
можно – скажу. Это хорошо продуманное письмо. Здесь я
пишу правду и прошу мне верить.
Зовут меня Михаил. Фамилию настоящую пока ска-
зать не могу.
Подробности моей жизни с родителями не интересны, я их опускаю, но в детстве моем был один важный мо-
мент. С тринадцати лет мой отец начал внушать мне
ненависть к большевикам. Он всегда отделял Россию от
большевиков. Россия – это одно, а большевики – другое.
Слова у него не расходились с делом – он всегда работал
против того, кого ненавидел. Я любил его и верил ему
беззаветно.
Когда умерла мать, отец взял меня с собой. С тех пор я
никогда и нигде не принадлежал себе.
У меня никогда не было дома, жены и детей. Был
только отец, которого я очень любил. Теперь и его нет. О
нем я скажу еще несколько слов ниже.
В двадцать лет я уже был почти готов к самостоя-
тельной работе, оставалось еще попрактиковаться кое в
чем.
О войне лучше не вспоминать. Если бы можно было, я
вычеркнул бы те годы из календаря. Когда Гитлера раз-
били, многие остались без хозяина и без стойла. Но есть
надо, по возможности вкуснее. Голодных в Европе тогда
было много. И грязных также. А еду и душистое мыло
могли предложить только американцы. Они и предлагали
– тем, кто был готов работать на них.
У нас с отцом выбора не было. Правда, после войны
отец немного по-иному стал относиться к большевикам, хотя он не хотел в этом признаться даже самому себе. Но
я видел это очень хорошо. Теперь жалею, что перемена
взглядов никак не отразилась на его служебной биографии.
Он сменил лишь кучера, но бежал в той же упряжке. А я
всегда был там, где отец.
(Пожалуйста, не думай, что я пишу так в свое оправ-
дание. Сочувствия не ищу, его не может быть. Но иска-
жать истину не хочу. Так все было на самом деле.) После войны немало пришлось пометаться по свету. Я
никогда не хныкал и привык действовать, не жалея в по-
следствиях.
Прежде чем приехать в Советский Союз, пришлось
взять другое имя. Вернее – фамилию, имена у нас совпа-
дали. Под этой фамилией ты меня и знаешь; Зароков. На
советской земле я впервые по-настоящему ощутил, что я
русский.
Моя жизнь в твоем городе тебе в основном известна.
Потом я вынужден был срочно уехать, снова сменить имя.
Поверь, что я много думал о тебе, не хотел оставлять
тебя. Но иначе было невозможно. Без тебя я прожил на
свободе год. Если можно считать свободой существова-
ние человека вроде меня. За этот год я многое понял и
многому научился.
Меня предупредили, что это письмо прочтешь не
только ты. Но человек, который будет моим цензором, знает обо мне в десять раз больше, чем мне позволено
здесь изложить. Поэтому я могу не стесняться своих слов
и хочу немного поговорить о нас с тобой. Прежде чем
начать, должен сказать одну вещь. Против ожиданий, со
мной обошлись мягко. Но в момент ареста (в июле этого
года) и после у меня было достаточно случаев испытать
за свою участь если не страх, то беспокойство, оснований
для этого я успел заработать более чем достаточно.
Поверь, что я даже в самые мрачные минуты не забывал
тебя.
Я виноват перед тобой, что выдавал себя не за того, кто я есть на самом деле. К тому же ты по моей просьбе
ездила в Москву. Но если взять нас с тобой просто как
двух людей, женщину и мужчину, в этом я тебе никогда не
лгал. И у меня всегда была уверенность, что ты любишь
меня. Знаю, ты бы не могла полюбить, если бы я открылся
перед тобой. Я искал любви обманным путем. Но неужели
ты не сможешь простить?
Мне известно, что у нас родился ребенок (недавно мне
сказали, что ты назвала его Александром). Если бы ты
только знала, как я был обрадован и как счастлив сейчас!
Помнишь, тебе подбросили деньги? Это я посылал. А ты
отнесла их в милицию. Понимаю, что для тебя иначе по-
ступить было немыслимо. Мне не обидно за это. Деньги
были нечистые. Сейчас прошу об одном: если в твоем
сердце осталось ко мне хоть что-то с тех времен, напиши
о себе, о нашем ребенке.
Если еще не все для меня потеряно в твоей душе, я
постараюсь вернуть прежнюю любовь. Мне сейчас сорок
два. Я на родине моих предков. Вырвался из заколдованного
круга. У меня хватит сил и воли изменить свою судьбу. И
здесь есть люди, готовые помочь мне в этом, хотя я этого
не заслуживаю.
У меня во всем свете остался единственный человек, которого я считаю (самовольно) родным. Это ты. Отец
кончил свои дни печально. Я знаю, что те, на кого он ра-
ботал почти всю жизнь, выбросили его за борт без жа-
лости. Этого простить нельзя. Не подумай, что плачусь, стараюсь вызвать жалость. Но если лишусь и тебя –
плохо мне будет. Очень плохо. Надеюсь все же получить
от тебя ответ. Буду считать дни. Напиши, пожалуйста!
Очень прошу.
Может случиться, что ты никогда больше не захо-
чешь меня видеть. Но ведь у нас есть сын. И никто не
отнимает у меня права когда-нибудь заслужить его ува-
жение. Я тебя люблю. Если разрешаешь, обнимаю и целую, как прежде. Жду.
Михаил».
Молодой человек взял письмо у Марии и ушел.
Мария не спала всю ночь. А утром, когда уже рассвело, села писать ответ. Человек, который вручил ей письмо, сказал, что, если она захочет послать что-нибудь автору письма, она может это сделать через областное управление
КГБ.
ГЛАВА 7
Подручный
Каких только профессий не бывает на белом свете!
В каждой большой общественной русской бане есть работники, которых называют нелепым словом «пространщики». В их обязанности входит следить за порядком в пространстве между длинными диванами в предбаннике.
Кондрат Степанович Акулов был заурядным пространщиком, но должность свою исполнял с любовью. Он никогда не забывал помочь распарившемуся гражданину развернуть простыню и вытереться, у него постоянно имелся запас березовых веников: для случайных посетителей – уже использованные, для постоянных – свеженькие. А если кто-нибудь, не боясь унести из бани вместе с легким паром и добротную ангину, желал выпить голышом кружку холодного пива, то Кондрат Акулов охотно бегал в буфет. Когда же румяный и стерильно чистый гражданин одевался, Кондрат складывал и упа