сталась лежать неподвижная фигура.
- Он уже умер, - сказал Афанасий. - Что же ты не показываешь свою коллекцию?
- Я не могу.
- Не можешь! - Афанасий встряхнул меня. - Не можешь! Начинай! Какая разница, сейчас или в другой раз. Начинай!
И я вспомнил улыбку Андрея… Я заставил себя это сделать. Грустную, но живую, чистую, умную улыбку Андрея.
Мне показалось, что лица людей, бросавших мысли, жизни, надежды и чувства в огонь, чуть просветлели. На мгновение сбился ритм движения их рук. Но нет… Улыбка отскакивала от них. Она была ненужной, чужой, мешающей, вредной. Они даже не замечали ее, увлеченные своим делом. А потом вдруг один из них поднял с земли автомат и, не целясь, дал короткую очередь. И улыбка умерла, издав чуть слышный стон.
- Ты видел?! - крикнул мне Навагин.
Я все видел. Убили улыбку!
- Теперь ты понял, почему я ненавижу улыбку? Она делает человека сильным! Убей улыбку и тогда можешь делать с человеком все, что захочешь! Ха-ха! Смотри, что они сделают с твоими улыбками! Ты проиграл!
Тысячи больших и маленьких радостей, чувств и мыслей мог бы я подарить им.
- Ты вернешься отсюда. Вернешься опустошенным! И тебе уже никогда больше не захочется улыбаться! Ты возненавидишь улыбку, так же как и я! Смотри внимательно! Почувствуй свое бессилие…
Убили улыбку. Убили выстрелом в упор!
Я вспомнил Андрея. Его любовь, его ненависть, его музыку. И улыбки веером разлетелись по толпе.
И я увидел, как их ловили, чтобы бросить на землю и топтать ногами. В них стреляли, давили руками, тащили к костру и с размаха бросали в огонь. Человеческие беззащитные улыбки. Я видел, как несколько улыбок все же появилось на лицах людей. Одни со страхом пытались сорвать их, срывали и отбрасывали куда-нибудь подальше, чтобы никто не успел увидеть. Другие, растерянные, не знали, что делать. Третьи старались спрятать их, но делали это робко и неуклюже. Замеченная на лице улыбка срывалась с человека теми, кто стоял рядом. Срывалась с кожей, с кровью, с криком разорванного рта.
У меня не было больше улыбок Андрея.
Нет, люди не могут так поступать, не могут не понять. И я отдал им улыбки Ольги, Любы, Светки, Толи Крутикова, Игоря. Улыбки встреченных мною когда-то прохожих. Улыбки знакомых. И еще бессмысленные, такие беззащитные улыбки моей маленькой Бекки.
И все-таки я привел их в смятение. Я видел, как, пряча под пиджак книгу, исчез в толпе человек. Я видел, как многие поспешно расходятся, как в бешенстве топают ногами перепуганные насмерть мещане, слабые даже с оружием в руках.
У меня осталась только одна улыбка. Улыбка Энн. Она была слишком горькая, чтобы отдать ее им. Но она была и слишком жаждущая жить. И я отдал им последнюю улыбку. Я заметил, как испуганно вскинула брови стоящая неподалеку девушка и спрятала что-то на груди. Я уверен, это была улыбка Энн.
Они еще жгли книги, но толпа уже бросилась прочь от костра. И ни крики, и ни выстрелы не могли ее удержать.
И тогда Афанасий указал на меня пальцем.
Дальше я ничего не помню…
9
Я очнулся лежащим на полу лаборатории на чьих-то пиджаках.
- Где Афанасий? - спросил я.
- Какой Афанасий? - удивленно спросил Игорь. - Что там произошло?
- Где Афанасий Навагин?
- Успокойся. Успокойся. О каком Афанасии ты говоришь?
- Афанасий, который слишком тщательно изучил свое «подшефное время». Где он? - Я вскочил на ноги.
- У нас не было никакого Афанасия. Ты что-то перепутал.
В лаборатории было очень много людей. Все они смотрели на меня чуть-чуть испуганно и непонимающе.
- Афанасий ненавидел улыбку! Разве вы не помните?
- Такого у нас не было.
- Ну хорошо, об этом позже. Как я выбрался оттуда?
- Тебя вытащил Андрей, - сказал Игорь. И такая боль почувствовалась в его словах! Светка плакала. Слезы… - Он умер. Его уже увезли.
- Умер! - закричал я. - Почему?
- Его убили выстрелом в спину, когда он спасал тебя.
10
Прошло несколько дней. Я стараюсь ни с кем не встречаться. Я понимаю, как трудно сейчас со мной людям…
Дальнейшие эксперименты отложены на неопределенное время. Никто не помнит Афанасия Навагина. Его не было. Он не родился. Значит, все же где-то в прошлом что-то изменилось так, чтобы Афанасий не родился.
Может быть, та девушка, что спрятала улыбку Энн, оттолкнула от себя какого-то предка Афанасия. Может быть, он, увидев эту улыбку, сам не посмел подойти к ней. Как бы то ни было, но Афанасий не родился.
Значит, этот эксперимент сделал людей хоть чуть-чуть, но лучше.
Ведь Афанасия нет.
Но нет и Андрея.
Неужели каждый раз, чтобы не было такого, как Афанасий, должна появляться могила такого человека, каким был Андрей?
У меня больше нет улыбок. Я не могу улыбаться. Меня все понимают и стараются чем-нибудь помочь. Все, кроме Бекки. Ей я еще ничего не могу объяснить. Это ужасно - стоять над кроватью дочери и не иметь сил улыбнуться.
В газете я прочел одну статью. Кто-то открыл закон «отталкивания улыбок». Такой закон открыл когда-то и Афанасий. Значит, он не один. Далеко не один. Их еще много.
Ко мне приходят друзья. Я часто вижу Ольгу. Они улыбаются мне осторожными бодрыми улыбками, как тяжелобольному.
Не бойтесь!
Мне нужны улыбки. Детские и взрослые, несмышленые и глубокомысленные, радостные и горькие, счастливые и печальные. Мне нужны улыбки, идущие от самого сердца, из самых светлых уголков души.
Люди, мне нужны ваши улыбки!
Я снова вернусь к тому пылающему костру.
Люди, мне нужны ваши улыбки…
ПЕЧАТАЮЩИЙ МЕХАНИЗМ
На семейном совете решили: пишущую машинку надо покупать. Напрокат только всякое барахло попадается. Больше времени уходит на ремонт. Ну а все остальное подождет. И новое пальто жене, и беговые коньки сыну, и костюм самому Семену.
Семен Ватутин пошел в магазин вдвоем с женой Катей. Там они долго рассматривали различные марки машинок, хотя дома уже было решено, какую покупать. А потом они вместе читали техническое описание. И, наконец, попросили продавца что-нибудь отпечатать. Ватутин и сам умел, но в магазине стеснялся. Продавец мигом вставил лист чистой бумаги, и машинка залилась такой оглушительной трелью, что жена Семена даже вздрогнула от неожиданности.
- Пожалуйста, - не глядя на лист, сказал продавец и протянул его покупателям.
«Ходят тут всякие! Выбирают, выбирают! И чтоб дешево было, да еще само и печатало…» - было отстукано на листе.
- Что же это, - испуганно произнес Семен. Даже стыдно ему почему-то стало. - У нас и деньги есть. Нам машинка нужна. - И, словно обратившись за поддержкой, добавил: - Катя…
Катя сразу же начала открывать сумочку, в которой лежали деньги. Семен протянул лист продавцу. И тот, только сейчас прочитав, что там было напечатано, досадливо покраснел, но тут же овладел собой и с достоинством произнес:
- Голова кругом идет. Столько народу за день… Вы уж извините, пожалуйста.
Ватутин огляделся. В магазине было пустынно, как на пляже в ненастную погоду. Огляделся и мысленно простил продавца.
- Так выписать ее вам? - нетерпеливо спросил продавец.
- Да, да. И именно этот экземпляр.
Через час машинка «Эрика» красовалась в квартире Ватутиных. Новенькая, чистенькая, блестящая. На ней и печатать-то было страшно.
- Первая я! - сказала Катя, вымыла руки и села за машинку.
«Скоро папка защитит диссертацию, и тогда мы заживем по-человечески!» - напечатала она.
- Правда ведь?
- Правда, - кивнул Семен.
«Поедем на Черное море, а потом купим чудо-гарнитур! И все старье выкинем!»
- Правда?
- Правда, - снова согласился Семен.
Катя составила целый список необходимого (ох, я много же оказалось этого необходимого!) и с победным видом уставилась на мужа:
- Осилим, Семка?
- Эх, надо бы! Ну уж раз печатающий механизм купили, будем работать. Кровь из носу, а к сентябрю диссертацию надо закончить.
- Ты закончишь, я знаю. Когда что-нибудь очень нужно, ты всегда сделаешь. Ты же у меня молодчина. - Катя встала и ласково погладила мужа по щеке. - Ты тут потренируйся немного, а я ужин приготовлю. Хорошо? Для разминки что-нибудь из книги попечатай.
- Ладно…
Жена ушла на кухню. Семен походил по комнате, о чем-то размышляя, потом подошел к книжному шкафу, выбрал книгу академика Ландау «Теория поля», подержал ее немного в руке и вернулся к столу. Нужно было напечатать какой-нибудь технический текст, чтобы научиться оставлять достаточное место для формул, которые потом вписываются от руки.
И пока жена гремела на кухне кастрюлями, он отпечатал страницу. Печатал он быстро, даже с каким-то изяществом, хотя только одними средними пальцами рук. Он уже хотел было вытащить лист, но что-то его отвлекло, что-то заставило его все забыть и подойти к окну. Солнечный лучик, что ли? Или капля, сорвавшаяся с сосульки… Он подошел и прислонился к холодному окну щекой.
А за окном-то была весна. Весна!
Простоял он так несколько минут, чувствуя, что ему совсем не хочется думать о диссертации. Пробежаться бы лучше сейчас по лужам, разбивая их хрупкий ледок. С сыном бы пойти, с женой. Посидеть бы в сквере на солнышке…
- У тебя хорошо получается, - услышал он голос Кати. В одной руке она держала столовое полотенце, а в другой - лист, только что выдернутый из каретки. - Только лучше бы ты технический текст печатал, а не стихи.
- Какие еще стихи? - засмеялся Семен. - У Ландау такие стихи, хоть на музыку перекладывай.
- А это что? - Жена встряхнула в руке лист… - Не любя, не страдая, не мучаясь, ожидаю прихода весны… Евтушенко, что ли?
- Где, где?! - испугался Семен. - Ах, вот это! - На бумаге действительно были отпечатаны стихи. Целых три строфы. - Нет, нет. Это одного поэта… Вот черт, забыл фамилию.
- Семен, занимался бы ты лучше делом, - посоветовала Катя и ушла на кухню, и даже закрыла за собой дверь, чтобы не мешать мужу.