- Если бы Гитлер не проиграл войну,- заметил я хмуро,- я вообще не шлялся бы по черным Конго. Проиграли все, кто поставил на Гитлера, не я один. Но я хочу всплыть, Буассар, вот почему я здесь, и тебе ведь Не надо это объяснять, правда? И забудь, что я усташ! Я лишь по кличке - Усташ! А настоящие усташи не бродят по Африке, они готовятся вернуться в Хорватию с оружием в руках. Это Хефер, Илич, Любурич, Вранчич, Ровер. Они разбежались по всему миру, растеряли все, что имели, и все-таки все еще на что-то надеются. А я но надеюсь. Вот почему я не с ними. Я сам по себе. Мне нужны деньги, чтобы забыть и об усташах и об легионерах!
Я, правда, так думал. В мои годы не тешат себя иллюзиями.
- Бабинга! - заорал я.- Пива!
Буассар молча вскрыл принесенные негром жестянки, и мы выпили. А потом стали говорить о работе. Без патетики, не упирая на то, что мы - малиновые береты, рейнджеры и, как там еще? - ах, да! - белые великаны! И совсем, было, успокоились, как в невидимом, закрытом непроницаемыми и душными зарослями небе раздался рокот, перешедший в свист, и мы привстали, пытаясь понять, чей самолет выпевает свою лебединую песню… Свист перешел в рев, близкий, давящий, страшный… Отдалился… А потом грохнул взрыв, и эхо долго, раскатами, пробивалось к нам сквозь одеяло леса.
- Кто-то из верхних,- сказал Буассар.- Не завидую.
Я его не слушал. Я увидел, что из палатки выглянул
Ящик. И такой ужас был написан на его плоском измученном лице, что я повернулся - увидеть, что его напугало… Ничего!.. Я опять посмотрел на него, но он уже пришел в себя и медленно шагал к палатке капрала. Трус, решил я. Что с того, что он умеет пользоваться пулеметом? Все равно трус!
- В машину! - рявкнул, выглядывая из палатки, капрал.
Обязательность - это тоже недостаток нашей работы. Но в таких случаях возражать нельзя.
Через несколько минут все, кроме Ящика, остававшегося с бабингой в лагере, попрыгали в «джип». Припоздавший француз толкнул немца, и тот грубо выругался.
Мы ехали и гадали - получим что-нибудь от вылазки Или нет? Спасти пилота - за это полагалась крупная премия… Ну, а если там остались лишь трупы, всегда можно что-нибудь найти и в их полуобгоревших комбинезонах. В этих делах мы толк знали, потому что ни один из нас себя не обманывал - не делятся с живыми только живые. А вот мертвые с живыми всегда делятся…
Глава вторая
Оборотень
«Джип» с воем полз через плоские, выступающие из-под земли корни. Капрал спросил:
- Ван Деерт, зачем тебе малокалиберка?
- Пригодится,- погладив мощной ладонью бороду, ответил голландец. Когда он щурил глаза, щеки его, неестественно красные, яблочками выпирали над растительностью, почти скрывающей губы. Я не знал, сколько голландцу лет, но всегда относился к нему как к старшему.
Милях в шести от лагеря дорогу нам преградило зависшее на лианах и ветвях огромное дерево. Проехать под ним было невозможно, столько растительного дерьма низвергло оно при падении. И, думаю, у всех мелькнула мысль - симбу…
- Оно насквозь гнилое,- неуверенно сказал Буассар.- Такие на корню и сгнивают…
- Его свалили,- отрезал капрал.
Мы промолчали.
Сквозь полог леса пробился вдруг странный отсвет и сразу погас, будто над нами шла бесшумная сухая гроза. Мы вылезли из машины и сгрудились у передка.
- Я что-то вижу,- сказал новичок Шлесс.
Взяв автомат, он раздвинул кусты и исчез в зарослях. Закурив, мы молча ожидали немца. Было страшно представить, с какой силой врубились в землю те, сверху, и как яростно раскурил огонь дюралевую сигару самолета… Впрочем, у тех, сверху, все кончается сразу, а вот легионер Андерсон, попавший в капкан, поставленный симбу, часов пять на что-то еще надеялся… Я вдруг подумал, что когда «джип» с ревом прыгает по дороге, а ты сжимаешь в руках горячий, плюющий смертью автомат, все выглядит проще, чем такое вот ожидание… Я даже свой «вальтер», калибр 7.65, на всякий случай переложил в карман…
Из зарослей донесся наконец голос Шлесса:
- Капрал, тут негр!
- Убей его, Шлесс!
- Подожди! - крикнул голландец и шумно полез в заросли. Мы слышали, как он сказал:
- Я сделаю это сам…- и добавил что-то неразборчивое.
Через минуту мы услышали выстрел из малокалиберки, но ни немец, ни ван Деерт из кустов не появились. Капрал сел за руль и приказал:
- Поторопи их, Усташ.
Я осторожно пошел по следам голландца, раздвинул листву и замер.
Во-первых, я увидел негра. Это был маленький, очень худой и очень черный мальчишка. Он стоял на коленях, спрятав лицо в ладони, но это не было выражением почтения к ван Деерту, который возвышался над ним, как башня… Во-вторых, я увидел странное существо, похожее на один из тех уродливых наростов, что иногда возникают на стволах поврежденных деревьев. Именно перед этой бугристой почкой и стоял негр, а сама она, хотя и не двигалась, производила странное впечатление - будто что-то в ней бесшумно бурлило и переливалось, хотя я на библии могу поклясться, что ничто в ней ни разу не дрогнуло. Она была мертва, как камень.
Ван Деерт поднял малокалиберку и выстрелил в удивившее меня существо.
- Уверен, что попал!
- Я не слышал.
Он перезарядил малокалиберку и опять выстрелил. Но мы не заметили, чтобы эта тварь, в первом приближении- уродливая жаба без глаз и без рта, как-то на это отреагировала. И потом, когда с такого расстояния пуля попадает в плоть, раздается чавкающий звук - все охотники это знают… Удивленный, я присел на корточки, пытаясь рассмотреть неведомое существо. Оно внушало не страх, скорее брезгливость. И что-то в нем действительно происходило. Под полупрозрачной, упругой на вид шкурой расплывались и смешивались серые пятна. От этого казалось, что неведомая тварь вот-вот сменит форму.
- Оборотень! -сказал ван Деерт.
- Нам повезло… За такого зверя любой музей отвалит кучу денег. И в настоящей валюте! Ты встречал в Конго что-нибудь подобное?
- Я всякое встречал…- неопределенно заметил голландец.
- Я заберу оборотня, а ты кончай дела и ступай к «джипу».
- О'кей!-сказал ван Деерт. И вдруг заорал: - Где негр?
Пока мы были заняты оборотнем, негр сбежал. Искать его не имело смысла, и, переглянувшись, мы пошли к машине. Вес оборотня явно не соответствовал размерам. Любой груз подобной формы, но нормального веса в таком положении я бы не удержал. Но этот не дергался, висел себе, как мешок, и я легко бросил его в багажник.
- Он мягкий,- ткнув оборотня пальцем, заметил Буассар.
- Я три раза стрелял в него, в упор,- недоуменно возразил голландец.- Усташ подтвердит.
Я кивнул.
- Пора! - сказал капрал, захлопнув крышку багажника.
Мы полезли в «джип», и вдруг Буассар спросил:
- А немец?
Мы переглянулись.
- Буассар, ван Деерт, Усташ! - приказал капрал.- Прочесать местность!
Вялость, одолевавшая меня, ушла. Раздвигая листву стволом автомата, крикнул:
- Шлесс!
- Шлесс! - раздался в стороне крик Буассара, а потом зычный голос голландца:
- Шлесс!
Неожиданно я пробился на тесную поляну, окруженную стволами, перевитыми, как маскировочной сетью, петлями лиан. Сделав шаг, я инстинктивно почувствовал опасность и бросился в траву. Пули, пущенные из автомата, стригли и осыпали на меня жесткие листья. По звуку я определил, что стреляющий не остановится, пока не выпустит всю обойму.
Так и случилось.
А потом в плечо мне ткнулся подползший голландец.
- Вот сволочь! - выругался он.- Все симбу из окрестных лесов сбегутся на шум.
- О ком ты? - спросил, выглянув из зарослей, Буассар.
- О немце,- пояснил голландец.- Спятил он, что ли? Шлесс!
Ответ поразил нас - Шлесс плакал. Это был самый настоящий плач, в голос, навзрыд… Но когда я хотел пересечь поляну, пуля, выпущенная из пистолета, мягко шлепнула в ствол прямо над моей головой. У меня глаза на лоб от удивления полезли.
- Он спятил,- сказал голландец.- Я видел такое в Индокитае. Когда человек плачет и пытается кого-то убить, это и значит - спятил.
Он откатился в сторону и подтянул к себе автомат.
- Ты его убьешь? - возмутился француз.
- А зачем нам сумасшедший?
- Оставь! Мы еще не знаем, в чем дело.
Пока они переругивались, я ползком добрался до огромного морщинистого дерева, как ковром покрытого эпифитами, и, выпрямившись, глянул туда, где, по моим расчетам, должен был находиться Шлесс.
Неестественно бледный, упершись спиной в дерево, вытянув перед собой длинные ноги в тяжелых армейских башмаках, он сидел метрах в семи от меня, и я видел, как по его худым, покрытым рыжей щетиной щекам скатывались крупные слезы. Иногда он проводил ладонью по лицу, будто пытаясь снять с глаз невидимую паутину.
- Шлесс! - позвал я.
Ответ был вполне понятный - Шлесс повернулся (слишком быстро для рыдающего человека, отметил я) и выстрелил. Щепка, сколотая с сухой ветки, оцарапала мне лоб. Но странно - и я мог поклясться в этом! - Шлесс стрелял скорее на звук… Он не видел меня!
- Шлесс! - опять позвал я, не выходя из-за дерева.
Ответом были три выстрела. Но теперь я знал, сколько пуль оставалось в его пистолете, и, окликая немца, заставил его расстрелять всю обойму. И тогда, уже не скрываясь, я прошел разделявшие нас метры и отнял у него пистолет.
Шлесс опустил голову и, не вставая, как бы смирившись с судьбой, горько заплакал. Сломав ветку, я помахал ею перед его лицом. Шлесс не обратил на нее никакого внимания, но когда подошли француз и голландец, поднял голову. Глаза его были широко раскрыты и безумно поблескивали.
- Я говорил, следовало его пристрелить,- сказал ван Деерт.
Буассар, не отвечая, помог немцу подняться. Вдвоем мы вывели его на дорогу и усадили в «джип». Голландец опять заворчал:
- Разве у нас госпиталь?
«Скотина,- подумал Буассар о голландце.- Это только так говорят - абсолютная свобода недостижима. Достижима! Я знаю! Надо только организовать прикрытие, и можешь делать, что хочешь. Однажды в Индокитае я остался в лагере Тана. За колючей проволокой все еще шла перестрелка, у входа дымил из всех люков взорванный танк, и я был один, не считая сержанта Лоренса, который и заметил, как желтый снайпер взял меня на мушку. У Лоренса хватило сил выстрелить. Собственно, на это у него ушли все силы, и я долго потом думал - зачем он это делал? Ведь мы были не братья, ведь мы гр