- Киллер!-орал я звездам.- Я - киллер!
Вдруг сумасшествие ушло.
Звук, похожий на человеческий голос, вытащил меня из бездны. Измученный, отупевший, я подполз к краю обрыва и в неверном свете всплывшей луны увидел всех четверых - капрала, ван Деерта, Ящика и Буассара. Они были вооружены, малиновые береты лихо сдвинуты на ухо, и я понял, что они пришли за мной и за оборотнем.
Я даже услышал, как голландец сказал:
- В этой дыре он в ловушке…
Потом ван Деерт осмотрелся и, обратившись к входу ущелья,- они считали, что я там,- крикнул:
- Усташ!
Эхо ответило гулко и длинно. Оценив ситуацию, я решил - я их не выпущу, это они в ловушке… Подтянув автомат, передвинул рычаг на боевой взвод и лег, широко разбросав ноги, между двух камней с выходом на ущелье - идеальная, самой природой устроенная позиция. Лучше, чем в доте.
Голландец, подумал я, вот кого надо убрать из игры сразу. Он один стоил всех. Только его следовало по-настоящему бояться.
- Усташ! - крикнул голландец»-Верни оборотня, и можешь сматываться, куда хочешь! Мы не тронем тебя!
«Если я его окликну,- подумал я,- он не станет оборачиваться, он знает эти штуки, он просто упадет в траву за секунду до выстрела, и тогда мне придется иметь дело с одним из самых жестоких и опытных рейнджеров, в руках которого шелковая петля стоит больше, чем бельгийский карабин в руках дилетанта».
Подняв автомат, я, не раздумывая, высунулся по пояс из-за камней и открыл огонь. Голландец уже оседал в траву, а я продолжал стрелять, злобно и торжествующе выкрикивая:
- Бета ие! Бета ие! Бей его!
Я стрелял и чувствовал, как каждая пуля рвет плоть голландца, убивает его.
А потом лег.
По мне даже не выстрелили, так быстро все произошло. Осторожно выглянув, я убедился, что голландец мертв, а остальных как ветром сдуло с открытой площадки.
- Нисамехе,- прошептал я, имея в виду голландца.- Куа хери я куонана. До свидания, до нового сафари…
Лежа лицом к земле, я увидел перед собой черного жука. Он катил светящийся мячик из прелых листьев. Вздохнув, я щелкнул по жуку пальцем, и он послушно сжался в почти невидимый неподвижный комок.
- Усташ! - крикнул француз из какой-то расщелины.
Я перевернулся на спину. Никто из них не стал бы перебегать открытую площадку, зная, что она простреливается.
- Не валяй дурака, Усташ! Тебе крышка, ты знаешь!
- Я знаю!
Ответ удовлетворил их. Они замолчали, и я понял, что кто-то из них под прикрытием пулемета. Ящика все же попытается перебежать площадку.
Наверное, это будет француз, подумал я, и пожалел Буассара.
После голландца, впрочем, стоило по-настоящему бояться лишь Ящика, тем более, что пулемет его еще не вступил в игру.
Нашарив в темноте камень, я бросил его в кусты, и не успел он еще расшевелить листья, как пулеметная очередь вспорола воздух, взметнув каменную пыль. Я не стал смотреть, как оседает пыль. Француз должен был вот-вот показаться…
Пулемет смолк.
«Меня на это не купишь,- подумал я…- Кто же это все-таки будет?..» И опять решил, что это будет француз.
Я ждал.
И когда в лунном свете мелькнула тень, я выстрелил, опередив и обманув Ящика, пулемет которого с ходу прижал меня к земле, заставляя вдыхать колючий и сухой от каменной пыли воздух.
- Котала на пембени те, не гляди по сторонам,- сказал я себе, но все-таки приподнялся. И сразу увидел француза.
Но как я его увидел!
Согнувшись, уронив автомат, схватившись руками за грудь, он медленно, не скрываясь, шел через залитую лунным светом площадку, не пытаясь укрыться, не пытаясь поднять оружие.
- Усташ!-хрипло крикнул он.- Я иду тебя убить!
Я вспотел. Страх, холодный, подлый, задавил меня,
но я не стрелял и не шевелился. Я знал, что Ящик следит сейчас за каждым камнем, за каждой веткой… Француз упадет сам, думал я, он упадет сам… Но француз шел и шел, и это длилось целый век. Он шел под тремя парами глаз, уже ничего не видя и не слыша, и только какой-то сердобольный камень, попав ему под ноги, остановил, наконец, это бесконечное движение…
- Ие акуфи,- сказал я.- Он мертв.
Теперь я остался против двоих… «А оборотень? - вспомнил я.- Почему он не примет участия?»
Обернувшись, я увидел неподвижный, слабо светящийся силуэт. Оборотень не вмешивался… И правильно, решил я. Он всего лишь предмет купли-продажи. Это решено нами.
А если толкнуть его?
Я чуть приподнялся, и на этот раз Ящик был точен. Пули обрубили ветку, задели меня за плечо и всей массой вошли в приподнявшегося над травой светящегося оборотня. В лицо мне плеснуло чем-то невыразимо едким, я вскрикнул и упал на камни, видя, как разрушается оборотень. Он взрывался, как звезда. Из его лопнувшей оболочки изливались огненные реки, вспышки и молнии рвали его, протуберанцы и всполохи над ним всходили…
Нет, конечно, нет… Это боль рисовала мне такие картины… Теперь я утонул, думал я, пытаясь дотянуться до автомата…
Когда капрал и Ящик остановились надо мной, я открыл глаза. Не знаю, что они увидели, но они упорно не хотели на меня смотреть. Только потом я узнал, что лоб и щеки мои были сожжены и вспухли сплошной безобразной маской…
Указывая на студенистые, бледно светящиеся обрывки, капрал спросил:
- Это оборотень?
Они не расслышали ответа, и я повторил.
И вдруг, сразу, пришли запахи. Как в ту ночь… Что их заставило вернуться?.. Они шли волнами, и чтобы лучше их чувствовать, я привстал. Капрал открыл рот, но я сумел крикнуть ему:
- Заткнись!
Запах пришел снова. Запах крошечного цветка, который моя мать держала в горшке в теплой комнате там, в Хорватии… Как он назывался?..
Пока капрал и Ящик возились с обрывками оборотня, я поднялся и сел на камни, борясь с болью и головокружением. Мне казалось, я слышу пенье, Прислушался…
Да, гудели барабаны. Гулкие. Далекие. Я слышал слова. Может, это пел бабинга. Может быть, негр, убитый голландцем. Может быть, симбу. Я вслушивался, и мне казалось - я понимаю:
Пришли белые!
Они сказали: эта земля принадлежит нам, этот лес - наш, эта река - наша! Була-Матари, белый человек, повелитель над всеми, заставил нас работать на него.
Пришли белые!
Лучшие из нашего племени, самые храбрые и сильные, стали их солдатами. Раньше они охотились на буйволов и антилоп, теперь они охотятся на своих черных братьев.
Пришли белые!
Мы отдавали все наше время и весь наш труд Була-Матари. Наши животы ссохлись от голода.
Мы не имели больше ни бананов, ни дичи, ни рыбы. Тогда мы сказали Була-Матари:-Мы не можем больше работать на тебя!
Пришли белые!
Они сожгли наши хижины. Они отняли наше оружие. Они захватили в плен наших жен и дочерей.- Идите работать!-сказали они уцелевшим.- Идите работать.
Пришли белые!
Уцелевших погнали в большой лес. Они резали там лианы. Когда каучук был готов, он был полит пурпуром крови. Белые взяли каучук.
Пришли белые!
Наши дочери были прекрасны. Поцелуи белых осквернили наших дочерей.
Пришли белые!
Младшая, самая младшая, цветок моей старости, понравилась их вождю. Она была такого возраста, когда не думают о мужчинах. Я умолял вождя. Он надо мной посмеялся.
Пришли белые!
Я умолял его;- Она еще так мала! И я ее так люблю!- Я умолял его:- Отдайте моих сыновей, отдайте моих дочерей!- Но великий вождь белых исполосовал мою спину бичами. Мои раны сочатся. Земля моих предков напиталась кровью.
Пришли белые!
«Какое значение,- подумал я,- черные пришли или белые? Суть не в этом. Важно прийти так, чтобы на тебя не смотрели, как на убийцу или грабителя…» Это была простая мысль, от нее не кружилась голова, и мне стало легче.
Я еще раз посмотрел на стоящий в небе Южный Крест. Впрочем, он уже наклонился, и звезды несколько потускнели.
Чужие звезды.
Капрал протянул мне сигарету и спросил:
- Ты можешь идти?
- Да.
- После всего, что произошло,- сказал капрал,- нам делить нечего. Следует убираться. Сюда придут симбу.
«Да,- подумал я,- делить нам нечего… Кому нужны мертвые?»
Я встал и вдруг увидел тоненький куст, на котором, весь опутанный лунным светом, раскачивался нежный розовый лепесток. Я узнал его запах… А цветок… Гибискус!- вот как он назывался!
И когда мы уходили, я украдкой коснулся цветка, окончательно прощаясь со всем этим. Я знал, что уже никогда и ни от кого не увижу ни прощения, ни ласки. Звезды, когда я поднял голову, были чужие. Ящик и капрал были чужие. Страна была чужая. Что я тут делаю?
Я действительно чувствовал себя пришельцем. Чужие люди. Чужие звезды. Чужое небо.
МИР, В КОТОРОМ Я ДОМА
ПАМЯТИ
НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА ПЛАВИЛЬЩИКОВА,
УЧЕНОГО И ПИСАТЕЛЯ.
…Ибо он знал то, чего не ведала эта ликующая толпа, - что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города.
Над сельвой
Устраиваясь в кресле, я обратил внимание на человека, который показался мне знакомым. Он долго не поворачивался в мою сторону, потом повернулся, и я вспомнил, что видел его около часа назад. Он стоял в холле аэропорта и курил. На нем была плотная шелковая куртка, какие иногда можно увидеть на лесорубах или парашютистах, но не одежда меня удивила, а выражение лица: этот человек был абсолютно невозмутим: казалось, ничто в мире его не интересовало… И сейчас, едва пристегнувшись к креслу, он отключился от окружающего.
Дожидаясь взлета, я вытащил из кармана газету и развернул ее. Первая же статья удивила и заинтересовала меня. Речь в ней шла о странном европейце, с которым столкнулся в свое время, пересекая Южную Америку, французский врач Роже Куртевиль,