А сами герои? Были ли у них реальные прототипы? Литературоведы подыскали ключи к биографическим и бытовым источникам романа и установили реальные модели почти для всех действующих лиц, начиная с владельца замка Фрапель господина де Шасселя, прототипом которого послужил де Маргонн (друг семьи Бальзаков и владелец замка в Саше), и кончая доктором Ориже, практиковавшим в Туре и так и попавшим под своим именем в роман. Отыскали прообразы и для четы де Морсоф. Оказалось, что некие супруги Ланд-риэв, жившие в Турени и происходившие из древнего аристократического, но обедневшего рода, вдохновили писателя и помогли ему одушевить задуманные образы. Во всяком случае бесспорно было то, что семья Ландриэв, исполненная сословной гордости, отличалась фанатической преданностью Бурбонам и вернулась во Францию только после восстановления королевской власти, что нашло отражение и в романе. Что касается госпожи де Ландриэв, то о ее нравственной чистоте ходили легенды. Это дало основание увидеть в ней, когда роман вышел в свет, прототип де Морсоф. Во всяком случае так полагали жители местечка, где обитали супруги Ландриэв.
Высказывали мнение (и, видимо, не без основания), что в образе де Морсоф отражены некоторые черты Зюльмы Карро, многолетней хорошей знакомой Бальзака, с которой он переписывался и в чьем семействе часто гостил. Однако с тем же правом называли графиню Гидобони-Висконти, связь с которой у Бальзака продолжалась долгие годы. Внешний облик ее, как многим казалось, напоминал госпожу де Морсоф. Видимо, те, кто так полагал, были недалеки от истины. Наружностью героиня Бальзака и в самом деле походила на графиню: густые пепельные волосы, зеленовато-карие глаза, греческий нос, изящно очерченный рот на одухотворенном овальном лице, белом, как камея, с нежным румянцем на щеках, прекрасная шея, ослепительные плечи и стройный стан. Однако самый точный рисунок, самые яркие краски были бессильны передать обаяние бальзаковской героини, как и ее прототипа. В этой же связи называли и другую графиню — Эвелину Ганскую. Но если что и заимствовал у нее писатель для своей героини, то лишь «высокий и выпуклый лоб». Одним словом, предположений и догадок относительно реальных моделей героини Бальзака было множество. Причем в Турени называли одних женщин, в столице — других. А между тем Бальзак, часто действительно заимствовавший у прототипов те или иные черты внешности или характера, использовал их в соответствии со своим замыслом, нередко до того изменяя, что трудно бывало установить точную аналогию.
И все же у госпожи де Морсоф, как уже говорилось ранее, был основной прототип — госпожа де Берни. На это указывал не только сам автор: Лора де Берни узнала себя в бальзаковской героине. Она была счастлива оттого, что вдохновила Бальзака на создание портрета женщины столь высокой добродетели и нравственного величия. Ей безусловно льстило, что в книге, которая была задумана как «женский молитвенник», она послужила прототипом идеализированного женского образа.
Говоря о прототипах бальзаковского романа, следует назвать еще одну реальную модель — женщину, вдохновившую писателя на создание образа англичанки Арабеллы Дэдлей. Той самой, которую герой романа Феликс называет владычицей тела, в отличие от госпожи де Морсоф — супруги души.
Одна — женщина земли, дочь грешного человечества, другая — дочь небес, обожаемый ангел. Герой мечется между этими двумя полюсами, между демоном и ангелом, не понимая, что соединить их в одно невозможно, как нельзя соединить воду с огнем. Тем не менее обе они кажутся ему равно прекрасными. Его вывод таков: «Горе тому, у кого не было своей Анриетты! Гορέ и тому, кто никогда не знал какой-нибудь леди Дэдлей…» Счастливым же, думал он, может быть лишь тот, кто обретет обеих женщин в одной.
Женщина, ставшая прототипом бальзаковской героини, в свое время была весьма известной особой. Ее имя звучало во многих европейских салонах и дворцах.
Правда, известность ее носила, скорее, скандальный характер — это был тип авантюристки, довольно широко распространенный в среде, к которой она принадлежала.
История помнит многие имена дерзких авантюристок, прекрасных куртизанок, которым порой удавалось вершить судьбами людей и царств. Их образы запечатлены в литературе. Таковы греческие Фрина и Аспазия, многажды воспетые поэтами; Нинон де Ланко, не раз описанная в романах; Марион Делорм— героиня одноименной пьесы; Мари Дюплесси — знаменитая «дама с камелиями», Ида Сент-Эльм — создательница «бесстыдных записок современницы», впрочем, оказавшихся, кажется, плодом фантазии одного бойкого французского журналиста прошлого века. Все они были «жрицами греха», с той только разницей, что одни наказывали любовью, а другие погибали сами, наказанные ею. Как погибла властолюбивая герцогиня д’Абрантес, знакомая Бальзака, прожившая беспутную жизнь в роскоши и окружении любовников, впавшая в нищету и кончившая самоубийством.
В своем стремлении создать историю нравов, описать общество со всеми высокими и постыдными сторонами его жизни, нарисовать различные социальные типы Бальзак не мог пройти мимо образа куртизанки и авантюристки.
Какая-то часть картины, считал он, должна представлять людей порочных, хотя и знал, что общество не прощает тем, кто пытается выставить на всеобщее обозрение его пороки. И многие из знаменитых парижских кокоток, которых писатель наблюдал в столичных салонах, стали прототипами его Торпиль, Акилины или Империи. Как знать, доживи Бальзак до времен Второй империи, ему, как Флоберу и братьям Гонкурам, Бодлеру и Золя, не избежать бы суда по обвинению в «аморальности»…
Поздней осенью 1829 года в Париже появилась некая леди Элленборо. Она приехала из Лондона, где оставила мужа барона Эдварда Элленборо. Незадолго до этого в английской столице палата лордов начала публичные дебаты вокруг скандала, который так долго приятно занимал воображение лондонского общества.
В те времена развод в Англии мог разрешить лишь парламент соответствующим актом при согласии королевы. Иначе говоря, развестись практически было невозможно. (Вспомните, что Горацио Нельсон и Эмма Гамильтон, бывшая уже вдовой, так и не смогли предстать перед алтарем, поскольку парламент не допускал развода адмирала с женой.)
Тем не менее лорду Элленборо разрешили расторгнуть брак «с почтенной баронессой Джейн Элизабет Элленборо, его женой».
Женившись на Джейн, лорд полагал, что лучшей партии ему нечего и желать. Его жена происходила из хорошей семьи, была молода и прекрасна. К тому же могла принести ему наследника. И действительно, Джейн родила сына Артура Дэдлея.
Однако супружеская жизнь не задалась. Не успел епископ — дядя жениха — скрепить узы брака и едва сыграли свадьбу в доме отца невесты адмирала Дигби, как лорд Элленборо, казалось, забыл о жене. Всю свою энергию он отдавал политической карьере. Неудивительно, что молодая женщина, жаждавшая внимания, чувства и общения, постаралась компенсировать отсутствие всего этого. Она нашла утешение в светской жизни, закружившись в водовороте лондонского общества. Джейн стали приглашать на званые обеды, вечера и балы. Леди Элленборо была необычайно хороша собой: высокая и статная, с огромными голубыми глазами на безупречно свежем лице, обрамленном мягкими золотистыми волосами. К тому же ее отличал блестящий ум и незаурядное остроумие, она умела быть неотразимой, но главное, что, по-видимому, особенно привлекало в ней мужчин, — это пылкий нрав.
Ее выбор пал на князя Феликса Шварценберга, атташе австрийского посольства, молодого красавца с необыкновенным пронзительным взглядом, дававшим повод говорить, будто он обладал какой-то мистической силой. Держался он просто, был обаятелен и приветлив. К тому же разносторонне одарен: увлекался анатомией, сочинял музыкальные комедии и мог беседовать на любые темы. Много лет спустя, когда он станет министром иностранных дел, о нем будут говорить, как о «суровом, энергичном и мало разборчивом в средствах» политическом деятеле. Пока же он начинал свою карьеру и до того, как попасть в Лондон, успел побывать в России, Бразилии, Франции и Испании.
Единственной его слабостью были женщины.
На одном из приемов он познакомился с леди Эл-ленборо. Через некоторое время они стали любовниками. Причем Джейн очень скоро утратила осторожность. Казалось, что мнение света так же, как и мужа, мало ее беспокоит. Между тем все признали поведение молодой леди неблагоразумным, а один журналист представил ее в таком виде, будто она «однажды утром взобралась на крышу и возвестила на все королевство: я любовница князя Шварценберга. Все леди, которые тоже имели любовников, но не болтали об этом, были весьма шокированы».
Когда слухи дошли, наконец, до лорда, он не поверил сплетникам и от души смеялся над ними.
Но рано или поздно он должен был узнать о приключениях своей супруги. Джейн решила опередить события и сама призналась в своей любви-к князю. Однако, как заметил современный автор биографии лорда Элленборо, даже это не нарушило привычный распорядок жизни. В его дневнике в тот день сделана такая запись: «Обед у лорда Хилла — вечер сугубо военный». Впоследствии он стойко перенес разразившийся скандал и дебаты по его личному вопросу в палате лордов. Имени Джейн с тех пор он не упомянул ни разу.
Что же касается союза Джейн Элленборо с Феликсом Шварценбергом, то он оказался несчастливым. Они перебрались в Париж, где вскоре у них родилась дочь. Джейн надеялась выйти за князя замуж. Но возражала его семья. Брак с разведенной женщиной казался родственникам, ревностным католикам, кощунством, не говоря о том, что эта женитьба неблагоприятно отразилась бы на карьере Шварценберга. И он оставил Джейн. Она сама предложила ему взять дочь к себе и воспитывать ее.
Более чем через двадцать лет она встретилась с Феликсом и своей дочерью. Тогда Джейн была замужем за греком и у них был сын. Шварценберг служил в чине генерала в австрийской армии и вместе с дочерью приехал в Неаполь, где они и увиделись. Что произошло между ними, неизвестно, но многие уверяли, что Джейн и тогда все еще любила Феликса Шварценберга.