– И архив?
– И архив. Он очень кричал.
– Я не хочу об этом знать. Больше не звони мне. Я сама тебя наберу. Жди.
– Я жду, моя Королева.
«Пи-пи-пи» в трубке. Он свернулся клубком и приготовился ждать. Ждать хоть вечность, пока она растает.
Отрывок из зеленой тетради
Калифорния – кузница красивых загорелых тел – лидировала по количеству стерилизованных. Большей частью пострадали женщины. Стерилизации запросто могли подвергнуться дамы, которых считали «сексуально озабоченными». Прекрасный способ мести для обиженных мужчин, не правда ли? А женская судьба ломалась навсегда. Но, конечно, вовсе не Штаты стали образцово-показательной страной по созданию здоровой высшей нации. Колесо истории повернулось, идеи Гальтона упали и дали неожиданные по силе и размаху всходы в одной не совсем здоровой голове. Очередной парадокс в этой полной парадоксов истории в том, что двоюродная сестра этого человека страдала шизофренией, а брак родителей был кровосмесительным – мать, Клара, приходилась отцу племянницей. Да и сам отец нашего героя родился от внебрачной связи. Вдобавок роман родителей начался при живой жене: Клара поначалу была служанкой в доме (привет вам, Каллилаки!). Сам же герой бродяжничал, страдал проблемами социальной адаптации, истероидностью и параноидальной психопатией. По критериям отбора того же Гальтона он никогда бы не смог стать гражданином евгенистического государства. И тем не менее именно он предпринял серьезнейшую попытку такое государство создать.
Бронислава
Броня растерянно разглядывала свои пальцы. Вчера их проверяли на «вшивость». Подозревали в том, что они отпечатались в доме у Шварца. Дорого бы она дала, чтобы там были следы ее пребывания. Она чувствовала отсутствие Шварца в своей жизни, как чувствуют отсутствие света. Было не то что темно, но серо. Холодно в белоснежном, столь любимом ею институте, этой дизайнерской шкатулке для научных прорывов. Больше не хотелось генерировать идеи: не хотелось даже подходить к своим измученным мутируемым мышам-монстрам, не хотелось работать. Раньше она торопилась побыстрее провести опыты, проанализировать результат, чтобы прибежать с этими результатами – к нему, поговорить с ним, услышать, как он задумчиво насвистывает, барабаня тонкими музыкальными пальцами по столешнице, чтобы, наконец, улыбнуться своей особой улыбкой, мгновенно освещающей все некрасивое лицо с резкими чертами: «Молодец, Бронислава, – опора бронесостава!» Она ненавидела, когда он ее так называл, но терпела – куда деться?
В первый же день работы, едва узнав ее имя, он спросил, абсолютно по-мальчишески, любопытствующе сощурясь:
– В школе дразнили небось?
Ошарашенная Броня могла только кивнуть. А он потер торжествующе руками:
– Ну и какое прозвище дали?
Броня, помнится, сглотнула, с трудом удержавшись, чтобы не обвести повторным взглядом шварцевский кабинет – как она вообще туда попала? У нее ведь собеседование? В новом престижном Институте генетики, с научным светилом, чьи статьи она изучала с придыханием с карандашом в руке. Она пришла на встречу с гением, а он спрашивает, как ее обзывали в школе?!
– Бронислава-какава, – сказала она наконец, глядя мимо него, на полированную столешницу. – Бронька-шелупонька.
– Скукота, – откинулся он на спинку кресла. – Ладно, что-нибудь придумаем.
И тут же вскочил, протянув ей узкую сухую ладонь. Она непонимающе на него взглянула.
– Поздравляю, – сказал он. – Вы приняты.
Прозвище он и правда ей придумал, и не одно. Они варьировались в зависимости от его настроения и от их общих успехов. Одно обиднее другого, но Броня держалась. Потому что бывали и удачные дни, когда, вытянув длинные ноги в конце дня и затребовав себе чаю, он мог с серьезным видом рассуждать с присутствующим тут же Калужкиным о том, как она схожа с девицами начала XX века.
– Хильда Прешельт, – говорил с улыбкой Калужкин, осторожно дуя на горячий чай. – Чистый продукт Веймарской школы.
Шварц кивал головой, как китайский болванчик:
– Да-да-да! Читает Рильке, слушает лекции философа Гуссерля, обвешивает стены репродукциями экспрессионистов!
– Носит белую блузу со стоячим воротником и длинную юбку. Совершает длительные прогулки по Шварцвальду…
– А в перерывах режет, режет, режет тритонов… – подхватывал, похохатывая, Шварц, и они оба смотрели на нее с ласковой нежностью, что твои дядюшки. – Ну, Бронислава, хочешь быть Хильдой? Если бы не ее 259 экспериментов по трансплантации в 1921 году, не видать нам в 93-м открытия ингибитов белков апоптоза…
Что такое ингибиты – Бронислава знала. А про Хильду прочитала в тот же вечер. Хильде повезло работать с Гансом Шпеманом – крупнейшим ученым того времени. Но вместо того, чтобы дождаться публикации своих опытов и получить докторскую степень, Хильда вышла замуж за какого-то практиканта, родила сына и погибла – глупо, бессмысленно, разлив керосин в попытке разжечь печь и приготовить обед. Платье ее вспыхнуло, и на следующий день бедняжка скончалась от ожогов. А не выйди Хильда замуж и не ограничь свою жизнь киндер и кюхе, получила бы, как пить дать, Нобелевскую премию со Шпеманом в 1935 году. Бронислава тогда пообещала себе не совершать таких глупых ошибок. А то, что рядом со Шварцем она тоже рано или поздно получит Нобелевку, не сомневалась. И вот теперь… Что ей делать теперь?
В проеме двери она увидела молодого невысокого мужчину, одетого совсем по-летнему, неформально: футболка и джинсы. Но Броня его вспомнила – мужчина был из полиции, в тандеме с допрашивавшей ее вчера девицей. Что им опять здесь понадобилось – ведь ясно же, что директора убил кто-то чужой, какой-то деревенский грабитель, пьяница или наркоман… Ни у кого в институте рука бы не поднялась убить Шварца! Потому что тут, внутри этих стен, все знали, что он – гений. А поднять руку на гения – это то же самое, что поднять руку на вершину Божественного Творения, и ни один генетик… Она не успела додумать свою мысль, потому что услышала голос Калужкина в коридоре:
– Да, я был у профессора за день до убийства.
– Вряд ли за день, – негромко возразил ему мужчина с Петровки. – Утром в день убийства у Шварца была домработница и, конечно же, протерла все поверхности на кухне.
Броня привстала из-за стола, пытаясь расслышать ответ Калужкина; скрипнул стул – она замерла.
– Возможно, она плохо сделала свою работу? – возразил спокойно Калужкин, а Броня, стараясь производить минимум звуков, прокралась к приоткрытой двери.
– Нет. Невозможно. Дочь Шварца навещала его пару дней назад. Если бы домработница некачественно убралась, то остались бы и ее отпечатки.
Бронислава осторожно выглянула в коридор – метрах в десяти стояли оперативник и Калужкин, – и она поняла, что, несмотря на спокойный тон, зам явно напряжен.
– Хорошо, – выдохнул Калужкин. – Я подъехал к нему сразу после работы. Хотел объясниться.
– Что-то, связанное с вашей ссорой накануне?
– Да. Борис настаивал на продолжении серии долгосрочных опытов по теме, которая казалась мне заведомо бесперспективной и, кроме того, очень дорого стоила институту. Несмотря на хорошее госфинансирование, я считал глупым тратить деньги впустую.
«Он врет, – поняла Броня. – Зачем же он врет?»
– В котором часу вы ушли?
Калужкин пожал плечами:
– Где-то в восемь. Может быть, полдевятого.
– То есть за час до прихода неизвестного убийцы?
Бронислава прильнула к двери, чтобы ничего не упустить из разговора, – дверь скрипнула. Калужкин бросил быстрый взгляд в ее сторону и, повернувшись снова к оперативнику, раздраженно ответил:
– Я не знаю, когда пришел убийца, поэтому оценить отрезок времени мне проблематично.
– Тогда, вероятно, вы сможете предоставить нам алиби на тот вечер?
Калужкин вновь поглядел на дверь, за которой пряталась Бронислава.
– Я был… – он замялся, – с женщиной.
– Отлично. – Оперативник несколько демонстративно занес ручку над листом бумаги. – Ее имя, телефон?
Калужкин сглотнул:
– Я не могу вам этого сказать.
Оперативник кивнул, спрятал ручку между страниц в папке с записями.
– Тогда, очевидно, вам придется пройти со мной.
Калужкин кивнул:
– Да, конечно.
Броня едва успела отпрянуть от двери: они прошли мимо нее к выходу и едва успели скрыться за углом коридора, как она последовала за ними, выбежав на проходную минутой позже того, как они вышли во двор. Калужкин, в старом пиджаке и чуть мешковатых брюках, казался таким… потерянным, что у Брони сжалось сердце. Да, он, конечно, не Шварц. Но он тоже был в ее «команде», из своих: близкий друг Бориса Леонидовича, а значит, светящийся шварцевским отраженным светом. И пусть не блистал сам, но Калужкин был для Брони как радиатор или теплая печка, греющая ровным сухим теплом. И вот теперь его уводили, возможно навсегда. Бронислава почувствовала, что у нее защипало в носу, – еще чуть-чуть, и она снова расплачется.
– Куда это его? – Коля-охранник задумчиво почесал небритый подбородок. – В кутузку, что ли?
– Его скоро выпустят, – сказала Броня, стараясь убедить и себя. – У него есть алиби. Он был с женщиной. Наверное, замужней. И не хочет ее выдавать…
Ее прервал квохчущий смех охранника:
– Ну конечно! Ох, насмешила! – Броня возмущенно на него уставилась, а тот все не мог успокоиться: – Замужняя! Видел я, какие у него замужние!
– Что ты имеешь в виду? – холодно спросила она.
– Мимо на машине проезжал, когда он их снимал, рядом с шашлычной! Там и отель есть поблизости – комната на час!
Бронислава молча уставилась на него, не веря: Калужкин? Калужкин и проститутки?
– Ну а чего? – осклабился Коля. – Тоже мужик. Припирает, наверное. Не все ж над микроскопом сидеть! И Шварц ваш, анахорет анахоретом, а небось…
– Не смей, – тихо сказала ему Броня. И он резко замолк, такая ненависть слышалась в ее голосе. – Никогда не смей ничего говорить про Шварца, понял?