й!
– Тсс… Не гони лошадей, Марья, – накрыл ее руку своей ладонью Андрей. – Главного-то у нас нет.
– Мотив? – вздохнула Маша, а Андрей кивнул.
Отрывок из зеленой тетради
Высокий и стройный.
Высота седалища 52–53 % высоты тела.
Позднее половое созревание.
Длинный череп и узкое лицо.
Резко выступающий подбородок.
Бороздка под носом четко выраженная и узкая.
Розовые соски.
Если вы отвечали данному описанию (список, впрочем, был много длиннее), то вас можно было назвать истинным арийцем. Сам термин «ариец» был придуман вовсе не национал-социалистами. Его описал еще в середине XIX века француз де Габино в своем труде «Опыт о неравенстве человеческих рас». Он утверждал, что лучшие представители человечества белокуры и голубоглазы и водятся в Северной Европе. Понятно, что размножение таких чудесных людей нельзя было пустить на самотек. Как говаривал Генрих Гиммлер: «Любое расовое смешение уродует гармоничную картину расы. Нордическая голова, посаженная на восточное туловище, выглядит неэстетично». Итак, нордическая голова должна быть обязательно посажена на нордическое тулово, создавая «расу полубогов», и добиться этого, по мнению того же Гиммлера, можно было лет через 20–30. Что, согласитесь, смешной срок для такой высокой цели.
После издания «нюрнбергских расовых законов» в 35-м году немцы стали подходить к созданию семьи с еще большей серьезностью – фюрер был недоволен своими подданными. Слишком смешивались. Арийцам надлежало жениться только на арийках, но, чтобы не попасть впросак, следовало тщательно, до третьего колена, проверить будущего супруга/супругу. Предусматривались подробные опросники (особенно для чистейших из чистейших – отрядов СС). Впрочем, опрашивать барышень предписывалось в как можно более щадящем их чувства режиме. И только после удачного собеседования разрешалось заниматься главным. Детопроизводством.
Надя
– Я ничего им не сказала. – Клиентка с легкой усмешкой смотрела, как адвокат Ерошин аккуратно выкладывает на железный стол СИЗО блокнот и ручки.
– Вот и отлично. – Ерошин раскрыл блокнот. – Сейчас, спасибо американскому кино, все грамотные стали. Я очень рад, что вас представляю, Надежда.
– Верю. – Красавица склонила голову на плечо, будто изучая Дениса Алексеевича – сухого, небольшого росточка человечка с редкими пегими клочками волос на крупном неровном черепе. – Дело у меня громкое, пусть и общественное. Денег вы на мне не заработаете, но репутацию – очень даже.
– Зря вы так, барышня. На репутацию мне работать не надо. – Он продемонстрировал ей ряд фарфоровых коронок. – У меня четырнадцать лет опыта, да и специализация…
– Мне наплевать на ваш опыт, – перебила его клиентка. – Мне важно другое. Вы должны быть согласны с моей линией защиты. Только на этих условиях вы остаетесь моим адвокатом.
– У вас уже есть линия защиты? – осклабился он еще шире – студенточка сама рвется в бой, так что же?
– Да. – Красавица прикрыла опахалом ресниц изумрудные глазищи.
– Отличная новость. – Ерохин занес шариковую ручку над блокнотом. – Но начнем мы все-таки с самого начала.
– Надежда Борисовна Шварц. Двадцать лет.
– Когда вас задержали?
– Два дня назад. Прямо в университете. – Надя повела плечами – воспоминание явно было не из приятных.
– Основание для задержания?
– Подстрекательство к убийству, соучастие, убийство. – Шварц перевела глаза на небольшое окно, забранное решеткой, за которым по яркому летнему небу плыли ватные облачка. – Они нашли чек. Чек на два прорезиненных плаща и две пары резиновых же перчаток из костюмного магазина. Продавец вспомнил меня. Макс и Тася подтвердили, что я давно хотела расправиться со своим отцом. Говорили, что тот хотел меня убить, отравить.
– Это правда? Потому что, если принять эту версию… – Адвокат поднял от бумаг голову в проплешинах.
– Вы меня не слушаете, Денис Алексеевич. Версию я вам изложу сама, и ни о каком покушении на меня там речи не будет.
– Как скажете. – Адвокат хмыкнул про себя – решительная девица. Понятно, почему она кукловодила теми тремя недотепами.
– Важно не это. Убивал Никита, и он, единственный, держится изначальной версии событий. Получалось мое слово против слова Макса с Тасей. – Лицо Шварц замкнулось. – Если бы не вмешалась моя сестра…
– Это как раз не страшно, – покивал адвокат. – Свидетельства родственников – шаткая линия и для защиты, и для обвинения – старые семейные разборки, ревность между сестрами… Хуже то, что ваши друзья, Максим и Таисия, уже договорились с прокуратурой. Им грозит максимум соучастие в убийстве второй степени. Улики, – он заглянул в свои записи, – против них исключительно косвенные: на месте преступления они не появлялись, скрыть следы – к примеру, поставить другие номера на машину – не пытались.
– Что ж, договорились – и отлично. – Надя, откинув голову, тряхнула бронзовой гривой и впервые улыбнулась своему защитнику. – Теперь наша главная цель – чтобы прокуратура разделила два дела – мое и Никитино. Это несложно – им наверняка покажется, что по отдельности нас проще будет засадить за решетку. – Она сделала паузу, в которую адвокат, как и сотни мужчин до него, загляделся на свою подопечную.
– На самом деле, – все так же улыбаясь, продолжила она, – только так мы сможем правильно выстроить линию моей защиты.
Маша
Маша стояла перед сейфом и вопросительно смотрела на налившуюся алым, что твой бакинский помидор, Броню. Та нерешительным пальцем нажала на четыре кнопки. Зажужжав, с легким щелчком открылась массивная стальная дверца. Броня перевела на Машу смущенный взгляд.
– Как давно вы знаете про сейф? – Маша отставила в сторону картину, что-то вроде абстрактного экспрессионизма – четыре широких полосы. Оранжевое, синее, белое, зеленое. Экспрессионизм висел в кабинете профессора Шварца, прикрывая встроенный в стену сейф вполне банальной конструкции.
– Пару месяцев. – Броня отвела взгляд.
– Почему же ничего нам не сказали? – Маша пыталась говорить ровно, почти участливо, – видно было, что аспирантка и так сама не своя от замешательства.
– Я… забыла. – Броня смотрела куда-то в угол, как провинившийся ребенок.
– Забыли о сейфе, от которого знали код? – Маша открыла тяжелую дверцу. В узком пространстве, уходящем в глубь стены, лежал всего лишь один лист бумаги.
Броня виновато сморгнула:
– Честно говоря, я только сегодня вспомнила о нем, именно потому, что решила, что, может быть, знаю код…
Маша замерла, уставившись на аспирантку Шварца. А Броня продолжила скороговоркой:
– Евгений Антонович набрал код на воротах дачи профессора в тот день, когда… – Броня запнулась, а Маша кивнула, поняв – когда. – А сегодня я подумала: а что, если Борис Леонидович – он не любил голову загружать лишней информацией – использовал тот же код повсюду? И вспомнила про сейф. Я слышала, как он его открыл после того, как ушел тот человек…
Маша уже внимательно изучала листок бумаги. Пять рядов по две буквы – сокращения, инициалы? Абсолютно бессмысленная находка.
– Какой человек? – рассеянно спросила Маша, вертя листок. Нет, все-таки, скорее всего, инициалы.
– Частный детектив, – прошептала Броня и сглотнула, когда Маша резко развернулась в ее сторону.
– Частный детектив? – Маша, нахмурившись, смотрела на Броню. – Вы нам о нем раньше не говорили, верно?
Броня молча помотала головой.
– Простите. – Она развела руками. – Все хотела вам рассказать, но сначала думала – это личное, Бориса Леонидовича. Потом… – Броня вздохнула. – Решила, поздно уже, вы Надю арестовали.
– Нет, не поздно, – внимательно поглядела на нее Маша. – В самый раз. Рассказывайте.
И Броня, как могла детально, изложила историю про неизвестного в кожаной куртке.
– И вы считаете, этот листок – результат работы детектива?
Броня кивнула:
– Я слышала, как Борис Леонидович открыл сейф тотчас после его ухода.
Маша протянула лист Броне:
– Вам эти буквы ни о чем не говорят?
Девушка, склонившись над списком, несколько секунд его изучала, а потом подняла на Машу все еще виноватые глаза:
– Нет. Простите.
Маша вздохнула: ну, нет так нет. Было бы странно, если бы звезды вдруг внезапно сошлись и загадка разрешилась так же быстро, как и возникла. Надо бы сделать копию с этой бумаги, решила Маша. И оставить ее себе на будущее – «на подумать».
Бронислава
В зале суда было душно. Яблоку негде упасть. Броня тяжело дышала – она надела тесное темно-коричневое платье, схожее со старой школьной формой. Ей почему-то показалось, что именно так и нужно выглядеть в суде. А то, что она обязательно должна здесь присутствовать, сомнению не подлежало. Она украдкой огляделась по сторонам – все были тут: Калужкин и прочие, институтские. Заплаканная, с каким-то мученическим выражением лица старшая дочь Шварца, которую Броня видела лишь однажды, – бледная, вся в черном. Даже вахтер Коля, в расстегнутой чуть ли не до пуза несуразной рубашечке в клетку, и тот пришел полюбопытствовать. И оперативники: та парочка, простоватый мальчик со сложноватой девочкой с оригинальной фамилией Каравай, сидели прямо перед ней, внимательно слушая показания Никиты Торнякова, отвратительного типа, блеклой воши с пустыми белесыми глазами. Броня заставила себя снова в него вглядеться – то, что именно этот тщедушный, ни на что не годный генетический мусор убил ее кумира – остроумного, деятельного умницу, перл творения, не поддавалось осмыслению. А юноша на свидетельском месте снова затеребил свои яркие – «единственное, что есть в нем яркого», с ненавистью подумала Броня – прыщи.
– Они существуют, – кивнул он судье, полноватой даме за пятьдесят. – И вампиры, и вурдалаки. Но они очень осторожные, очень. Вот и Шварц – перестал быть человеком. Может, укусил кто? Он же часто ездил на конференции – я узнавал. Один раз – даже в Румынию.