Но нет. Броня даже тряхнула головой, чтобы отогнать глупые мысли, – волосы, сдерживаемые лишь парой уцелевших после жаркой баталии с охранником шпилек, рассыпались по плечам. Она толкнула дверь и замерла на пороге. В кабинете, освещаемом лишь мягким кругом от настольной лампы, развернувшись лицом к ночному окну, сидел Калужкин. В руках он держал толстостенный хрустальный стакан из подарочного набора, который профессор называл «торжествопраздничным» и использовал исключительно в те моменты, когда кто-то из институтских совершал пусть небольшой, но прорыв. Тогда же вынималась и эта серьезная дорогущая бутыль – какого-то «Наполеона». Броня нахмурилась – бутылка, которую она помнила почти полной (не так уж часто случались у них прорывы), была теперь скорбно пуста, а Калужкин – она пригляделась повнимательнее – столь же скорбно пьян. Это было так неожиданно и так не сочеталось в ее голове с замом Шварца, что единственный вопрос, который она сумела задать, был:
– Евгений Антонович, что вы тут делаете?
Калужкин вскинул на нее маленькие глазки за стеклами с сильной диоптрией:
– Как что? Напиваюсь, Бронюшка. В зюзю. Будешь?
Он пододвинул к ней свой стакан, где на донышке плескались остатки коньяка. Броня не двинулась с места и только смотрела на него во все глаза.
– Ты такая красивая, – сказал он, сам себе кивнув. – Садись. У меня к тебе есть разговор.
Броня медленно отодвинула стул напротив стола, села. Калужкин подпер подбородок рукой, внимательно посмотрел на нее, и Броня вдруг засмущалась: быстро оглядела свое платье: мятое, но не так, чтобы сразу было ясно, чем она только что занималась. Единственное, что ее выдавало, – выпущенные на волю волосы, покрывающие сейчас плечи и спину: она еще ни разу не заявлялась в институт без гладкой прически.
– Тебе очень идут распущенные волосы, – сказал он ласково и попытался улыбнуться – улыбки не получилось. – Но говорить мы будем не об этом. Я хочу, чтобы ты знала: все, что сказано было сегодня в суде, ложь.
Бронислава сглотнула, тоскливо поглядев в окно, куда недавно пялился сам замдиректора. Сосны. Высокие шафранные стволы в сухой золотистой шкурке, сочащиеся янтарем: вот что обычно видел Шварц из своего окна, но теперь уже мало что можно было разглядеть. Зачем он снова об этом говорит?
– Что конкретно, Евгений Антонович? – тихо сказала она. – Что Бориса Леонидовича на самом деле убила его собственная дочь или что она убила его, потому что он к ней приставал?
Она отвернулась от окна, подняв на него тяжелый взгляд. Но он своего не отвел.
– Первое, я думаю, правда. А второе – наглая ложь.
– Я вам не верю. – Броня провела пальцем по кромке стакана. – Если верно одно, то верно и другое. Зачем бы тогда она его убила? А так все встает на свои места.
– Встает на свои места, говоришь? – усмехнулся Калужкин. – Просто ты не знаешь всех мест. Не видишь полной картины.
Бронислава криво усмехнулась, продолжая манипуляции со стаканом:
– Конечно, нет. Бедная маленькая Броня. Бедная маленькая Хильда Прешельт, пусть режет своих тритонов и не суется в настоящую науку. Она все равно не видит полной картины, верно?
– Это не так! – Калужкин запнулся. – Ты не можешь, не должна все валить в одну кучу! – Калужкин явно разволновался – на щеках загорелся лихорадочный румянец, нос, тоже покрасневший от выпитого, придавал ему уморительный вид. – Ты не должна разочаровываться в Шварце! Не должна разочаровываться в науке, слышишь?!
– Я не глухая, Евгений Антонович, – улыбнулась мягко Броня, не подозревая, как от этой улыбки в мягком свете настольной лампы зашлось сердце у сидящего напротив мужчины. – И ничего вам не должна.
– Шварц, – Калужкин вдруг стал серьезен, – погиб за науку, ты это понимаешь?
– Почему же тогда вы его предали, Евгений Антонович? – с той же мягкой улыбкой спросила она его.
– Предал? – растерянно переспросил Калужкин, а Бронислава кивнула.
– Он так просил вас о чем-то в последний вечер. Умолял. Я никогда не слышала, чтобы он так кого-то умолял. А вы ему – от-ка-за-ли. Уж не знаю, что вы там рассказали в полиции, но точно – не правду. – Она подняла стакан и, взглянув на Калужкина сквозь толстое стекло, вдруг выпила залпом оставшийся коньяк.
И закашлялась, вытирая слезы. И пока обеспокоенный Калужкин, вскочив из-за стола, подбежал к маленькой раковине в глубине кабинета, где Шварц всегда мыл руки, налил в опустевший стакан воды и вернулся с ним к Броне, она не выдержала: вся напускная легкость вышла из нее, как из воздушного шарика. Она закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Сквозь неплотно сомкнутые пальцы она видела потертые ботинки стоявшего в явном замешательстве рядом с ней Калужкина, а потом он вдруг опустился перед ней на колени и медленно отвел ее мокрые ладони от лица, сжал в своих.
– Бронечка, голубушка, я не мог. Я вынужден был отказаться, пойми…
Она покачала головой, шмыгнула совсем по-детски носом:
– Господи! Да как я могу что-нибудь понять, если вы мне ничего не рассказываете?!
Андрей
Это был профессиональный провал. Если брать в расчет историю с актрисой Алисой и тележурналистом, уже третий по счету. Бог, конечно, любит троицу, но конкретно в его карьере такое было впервые. А уж про Машу и говорить нечего. После того как Надежду Шварц отпустили под аплодисменты публики прямо в зале суда, Маша ходила как заторможенная, беспрестанно прокручивая в голове все имевшиеся у них улики. И если Андрею было свойственно в беседах с собой, любимым, постепенно себя успокаивать, базируясь на банальном «бывает» и «в следующий раз такого не допущу», то для Маши фиаско было внове, и ела она себя поедом, по кругу, упрекая даже в том, в чем и виноватой-то быть не могла. Впрочем, надо сказать, даже Андрей не мог избавиться от отвратного послевкусия – по поводу и без повода вспоминая, как Надежда Шварц в сопровождении торжествующего адвоката проходила мимо них к выходу. Тот самый миг, когда, усердно глядя в пол и скорбно сжав губы, она вдруг улыбнулась уголком безупречно очерченного рта. Улыбнулась специально для них, двух олухов. Она выиграла эту партию, Черная Королева.
– Она – убийца. – Маша перебирала выложенные на прилавке вещи: целью их визита в магазин было обновить его пообтрепавшийся гардероб. Впрочем, кого он обманывал? У него никогда и гардероба-то не было. – Как тебе это?
– А? – Переход был внезапным: Маша держала перед ним футболку с воротничком. Белую, с синей и красной полосой. Он пригляделся – футболка выглядела неопасной. Но на всякий случай спросил:
– А тебе нравится?
– Мне – да. – Маша смотрела на него выжидательно. – Берем?
Андрей выудил ценник, болтающийся снизу. Брови его поползли вверх:
– Сколько? Вот за такую футболочку?
– Это поло, а не футболка, – сказала наставительно Маша и, глядя на его непонимающее лицо, рассмеялась. – Неважно. Мне кажется, тебе пойдет.
Андрей покорно кивнул.
– Надо еще джинсы. – Она подошла к стене, к которой, как коллаж в каком-нибудь музее современного искусства, были прикноплены разнообразные штанцы: от светло-голубых до индиго. Маша повернулась, оглядывая зал в поисках продавца, и тот мгновенно появился, как черт из табакерки: высокомерный глистообразный парень лет двадцати. – Вы не покажете мне модели на этого молодого человека? – спросила Маша.
– Широкие, узкие? – с готовностью кивнул глист, а Андрей с легким раздражением подумал, что вот такие, модные, с зализанными волосами хлыщи на него обычно вообще внимания не обращают в магазинах, тогда как на Машу…
– Узкие. – Маша с полминуты разглядывала модели, выложенные перед ней услужливым юношей, а потом выбрала три штуки и сунула их в руки Андрею: – Вот. Иди примерь, – сказала она.
А продавец кинулся вперед:
– Пойдемте, я вам покажу, где кабинки.
Футболку Андрей надел сразу, первые же джинсы забраковал.
– Они с дырками, – вышел он под Машины критические очи и сунул палец в дырку на коленке для наглядности.
– Они – модные, – строго заметила Маша.
– Плевать. Дырки я смогу себе сделать сам. С помощью Раневской. Или просто – упаду.
– С чего это вдруг ты упадешь? – подозрительно посмотрела на него Маша.
– Ну как? – подмигнул ей Андрей. – Паду перед тобой на одно колено и…
– Ладно, – сдалась она. – Иди примерь другую пару.
Вернувшись в примерочную, Андрей в глубокой задумчивости взглянул на себя в зеркало и вздохнул: «Она не хочет за тебя замуж. Да и кто бы захотел?»
Он влез в следующие джинсы и снова вышел продемонстрировать результат. Рядом с Машей теперь стоял давешний продавец. Взглянув на Андрея, они переглянулись со смыслом.
– М-да, а говорят, не одежда красит человека, – меланхолично заметил глист.
– Мы берем, – ответила ему Маша. – Пойдем прямо так. Запакуете нам старые вещи?
А в очереди в кассу она повернулась к нему с таким озабоченным видом, будто забыла кошелек:
– Зачем, скажи на милость, параноидальному шизофренику уничтожать архив ученого-генетика?
Андрей, не удивившись вопросу, пожал плечами:
– Потому, что об этом просила «его Королева»?
– Хорошо, – кивнула Маша. – Но зачем это было Наде? Согласна, она много умнее своего верного паладина, но в генетике тоже ничего не смыслит.
Андрей дал кассирше карточку, с тоской посмотрел на сумму, высветившуюся в окошечке картоприемника:
– Мне точно идет?
Маша кивнула, явно уже вся в своих мыслях. Андрей покорно нажал код:
– Может, просто хотела уничтожить дело его жизни? Чистая ненависть?
– Может, – согласилась Маша, выходя на улицу. – Но все равно в расследовании торчит этот хвост с детективом, которого нанял Шварц. Зачем ему детектив? Что за инициалы? – Маша возмущенно нахмурила брови. – Вся эта история с особым контролем, журналистами, рвущимися внутрь Петровки, вся эта спешка, только бы побыстрее доставить и начальству, и прессе пойманного убийцу. И что в результате? – И, не дождавшись ответа, наконец подняла на него глаза. Андрей стоял посреди тротуара и ждал: не зря же он так мучился и так потратился?