– И чем это закончилось? – тихо спросила Маша, и Калужкин наконец оторвал глаза от пейзажа за окном.
– Лебедев вам не рассказал? Это закончилось смертью одного из малышей. Поднялся страшный скандал. Нас обоих уволили из института. Конечно, много было и тех, кто просто завидовал нашему успеху и внезапно свалившимся деньгам. Но мы с Борей сами были в таком шоке от случившегося, что предпочли свернуть свою деятельность.
– Вы сбежали, – кивнула Маша.
– Да. Можно и так сказать, – с мягкой улыбкой качнул головой Калужкин. – Боря – в Штаты, куда его, ученого с уже мировым именем, давно звали. А я – в глухую провинцию.
– Евгений Антонович, – Маша вынула из папки на коленях и положила на стол новому директору листок, – кто эти двое? Последние инициалы в списке?
Калужкин на секунду склонился над бумагой.
– Понятия не имею, – поднял он на Машу близорукие глаза за стеклами с большими диоптриями.
– И вы также не в курсе, что за частный детектив приходил к профессору за месяц до смерти?
– Это, очевидно, личные Борины дела. Я не имел обыкновения ими интересоваться, – пожал плечами Калужкин.
– Да нет. – Маша аккуратно положила листок обратно в папку. – Не совсем. Первые инициалы принадлежат выросшим у вас в пробирке детям. Сказать, что это личные дела Бориса Леонидовича, было бы неправильно. Это ваши общие дела. Они родились с вашей помощью, и теперь все трое – убиты. Я не говорю, что вы как-то связаны с их смертью, но то, что этот листочек оказался в сейфе покойного Шварца, случайностью быть не может.
В дверь тихо постучали.
– Войдите. – Калужкин поднял глаза, и лицо его вдруг неуловимо изменилось, став мягче и – спокойнее.
В дверях стояла Бронислава с чашкой кофе.
– Здравствуйте, простите, что помешала, – произнесла она, едва взглянув на Машу, и, пройдя, поставила чашку горячего кофе на стол перед Калужкиным. Маша переводила взгляд с одного на другого. Броня едва заметно кивнула, будто выполнила одной ей знакомый ритуал. Калужкин в ответ улыбнулся, но спасибо не сказал, а лишь молча проводил ее глазами. «Странно, она не предложила мне кофе, – подумала Маша. – И еще – я, похоже, ошиблась. Что-то поменялось. И очень серьезно. Только вот – что?»
Впрочем, вряд ли ей расскажет об этом Калужкин. Маша попрощалась и уже направилась было к выходу… Но на пороге не выдержала, обернулась: ей было неприятно, что этот взрослый, умный и добрый человек так себя с ней ведет.
– Очень жаль, что вы не хотите сказать мне правды, – сказала она, держась за ручку двери. – Я уверена, что вы знаете о той давней истории много больше, чем говорите. Если все так, как я думаю, то в списке Шварца, среди неопознанных инициалов, фигурируют еще две будущие жертвы. И в этом случае ваше молчание сейчас, здесь, является преступлением.
Но Калужкин лишь молча смотрел на нее, и Маша не могла увидеть – слишком отсвечивали очки – выражения его глаз. И, сама себе кивнув, она вышла и тихо прикрыла за собой дверь.
Отрывок из зеленой тетради
Социальная инженерия – вот был наш «ответ Чемберлену», сиречь евгенике. Помните – «инженеры человеческих душ»? В отличие от евгеники, проросшей из теории видов и параллелящей выведение идеального человека с выведением лучшей породы скота, тут сравнением выступали машины. С человеком можно разобраться так же, как с неорганическим материалом, будь то станок или любой другой механизм. В 20-х годах в Стране Советов это было основной идеей – создание нового советского человека. На это работали книги для детей и юношества, кино («для нас важнейшим искусством…»), пламенные ораторы на митингах и даже – новая архитектурная мысль, с общими кухнями, красными уголками, библиотеками-читальнями. В некотором роде они преуспели – таких людей, как в 20-е, больше действительно «не делают». Но ошибочно думать, что мы были одиноки – социальная инженерия процветала во многих авторитарных режимах: в Китае эпохи «культурной революции», у «красных кхмеров» в Камбодже. Но особенно любопытно, как причудливо сплетаются меж собой евгеника и социнженерия в современном обществе. И где бы вы думали? В Сингапуре.
Надя
За последнее время она отлично усвоила манеру бессмысленно таращиться в телевизор. Что бы в нем ни мелькало и ни суетилось: романтическое кино, ток-шоу или новости. Звонок раздался около половины двенадцатого ночи, и Надя, вздрогнув, нащупала на одеяле мобильник. Номер, высвечивающийся на экране, был ей незнаком.
– Да? – Любопытно, кто может ей звонить в такое время?
– Вы – дочь Бориса Шварца? – спросил мужской голос.
«Журналист, – подумала она. – Из какого-нибудь желтого листка. Обнаглевшие стервятники». И хотела уже было повесить трубку, как…
– Имена Елисея Антонова, Алисы Канунниковой и Ираклия Джорадзе вам о чем-нибудь говорят? – вдруг с растяжечкой, с ленцой, проговорил голос.
– Кто вы? – произнесла она после паузы.
– Имя мое вам вряд ли что-нибудь скажет, но не бойтесь – мы из одной команды, – хохотнул неизвестный. – Давайте-ка лучше встретимся и побеседуем. Так сказать, с глазу на глаз.
Надя помолчала.
– В людном месте, – наконец сказала она.
– Без проблем. Только прямо сейчас. Я человек занятой, и весь день у меня плотное расписание. Как вы относитесь к «Макдоналдсу»? Я не имею в виду кухню, – Надя услышала, как он усмехнулся, – а в качестве безопасности места называйте любой, я подъеду.
– Арбат, – сказала она, уже садясь на кровати. – Я там буду через час. Как мне вас узнать?
– Вам не надо меня узнавать, – снова усмехнулся неизвестный. – Я сам вас узнаю.
Наде потребовалось меньше пяти минут, чтобы надеть все то, что кучей было свалено рядом с постелью. Мятое, но наплевать. Вряд ли кто-то станет ее рассматривать в круглосуточном «Макдоналдсе».
Еще через сорок минут она оказалась на месте. Оглядев зал и не увидев среди немногочисленных посетителей никого, кто мог бы соответствовать голосу уверенного в себе молодого мужчины, явно не привыкшего ходить по забегаловкам, Надя вздохнула – что ж, подождем. Нелепо просто сидеть за пустым столом, и она встала, рассматривая предложения гамбургеров на экранах над кассой. И вдруг поняла, что не на шутку проголодалась – к черту снобизм и воспоминания о лобстерах!
– Я хочу бигмак, – сказала она молоденькому рыжему продавцу в красной кепке набекрень. – И картошку. И кока-колу.
И вскоре оказалась с подносом, нагруженным фаст-фудом, за столиком, с которого открывался отличный вид на входную дверь. Сладострастно развернув вощеную бумагу и выдавив внутрь целый пакетик кетчупа, она открыла пошире рот и откусила от гамбургера почти треть. И тут увидела его – высокого человека в кепке – только не красной с золотым логотипом, как тут было принято, а черной. И абсолютно не подходящей к дорогому костюму, в который мужчина был одет. Надя, продолжая жевать, усмехнулась про себя: конспиратор хренов! А тот, быстро оглядев зал, направился к ней.
– Это я вам звонил. – Он сел на стул напротив, с недоверием оглядев содержимое ее подноса. Надя кивнула – рот был забит гамбургером.
Незнакомец оказался похож на мультяшного героя русских сказок, как их любят теперь рисовать, взяв кальку с диснеевских принцев и добавив славянского колорита.
– Я вас знаю, – наконец смогла произнести Надя. – Что-то, связанное с политикой, нет?
– «Единая Россия», – кивнул мужчина. – Молодые кадры – надежа нашей родины. Но мы сейчас не об этом.
– Не об этом, – согласилась Надя и, выудив из бумажного пакетика картофель фри, отправила в рот. – Откуда вы знаете о…
– Об остальных? – Он скорчил гримасу. – Моя мать работала с вашим отцом. Акушеркой в том роддоме. Золотые, так сказать, руки. Вынимала вас, кстати, из материнской утробы.
– Что? – Надя смотрела на него во все глаза.
– И вас, и Ираклия, и Елисея, и Алису. Насколько я понял, у нас есть еще одна сестра по несчастью.
– Сестра?
– А вы что, не в курсе? Мать, знаете, всю юность была ужасной дурнушкой и безумно переживала по этому поводу. В нашей стране и красивые-то женщины не больно кому нужны, а страшненькие – это уж почти стопроцентный билет в старые девы. Но ваш отец очаровал ее не на шутку – и сам, как интересный мужчина, и его эксперименты по выведению «идеального малыша». Мама очень хотела ребенка, но не желала ему такой, как у себя, судьбы, а ваш папа…
– Что мой папа? – не отрывала глаз от него Надя.
– Он, в некотором роде, давал гарантию, нет?
– Наверное.
– Ну так вот. Мать, даром что почти в маразме, с придыханием следит за судьбой «шварцевских малюток», и когда их начали отстреливать, ей, видите ли, это показалось странным. А я, честно говоря, все отмахивался… – Он сделал паузу, приглядываясь к Наде. – Пока не увидел в прессе статью об убийстве вашего отца и о суде над вами.
Надя усмехнулась:
– И вы пришли ко мне, потому что решили, что я знаю, кто убийца? Так сказать, кто же, как не дочь, владеет после смерти гениального ученого всеми тайнами?
Он сощурился:
– А что, не так?
Надя покачала головой и засунула остаток гамбургера в рот, не заботясь о подтеках кетчупа и горчицы на подбородке. Кто знает, может, это последний гамбургер в ее жизни?
А мужчина продолжил:
– Я предлагаю вам помощь. Помощь и защиту. Предупрежден – значит вооружен. А я не какая-нибудь там актрисулька или манекенщик. Я – депутат Госдумы. Я смогу защитить и себя, и вас. А главное – у меня есть возможность первым обезвредить убийцу!
Он был очень убедителен, этот идеальный малыш, выросший в идеального политика: серый костюм, внимательные глаза, волевой подбородок. И такая профессиональная манера вести переговоры. Как он сказал? Первым обезвредить убийцу? Надя вдруг запрокинула голову и засмеялась. Она хохотала, откинув копну волос, выгнув белоснежную шею и обнажая зубы в следах кетчупа. Давно ей не было так весело!
– А я, – икая от смеха, сказала Надя, – уже попыталась – обезвредить! Только, представь себе, это оказался не он! Не он!