— Дай бог… Да только не верится.
— Приедет. Погуляет и вернется.
— Не надо так, Коля… Ты ведь знаешь, как она к тебе относилась… Такой жены у тебя больше не будет, таких ни у кого не бывает дважды.
— Ну, маманя, это ты напрасно! Какие девушки в нашем городе иногда попадаются…
— Красивше? В штанах и с сумками на ремнях? У которых бритвочки на шее болтаются? Нет, Коля, я не об этом… Они не будут к тебе так относиться. Побаиваюсь я их, у них ведь бритвочки не зря на шее болтаются, мне все кажется, что они и в руку их не прочь при случае взять. А Любаша…
— Что Любаша? Я к ней плохо относился?
— Когда как, Коля, ты и сам знаешь. Другая бы и тем, что перепадало, сыта была, а эта с характером оказалась. Ведь она не сразу уехала, все надеялась, все уговаривала тебя… А сколько слез в этот передник пролила, пока ты по ночам с дружками куролесил… Нет, неправильно ты живешь, Коля.
Николай прошелся по комнате, постоял, раскачиваясь на носках, не вынимая рук из карманов.
— Эхма, — проговорил негромко. — Мне бы твои заботы.
— Кабы ты взял у меня хоть половину моих забот, другая бы жизнь у нас с тобой началась.
— Авось и та от нас не уйдет. — На прощание чмокнув мать в щеку, Николай, уже не задерживаясь, вышел из квартиры.
Первым, кого увидел Николай на улице, был Сухов. Едва он вышел на крыльцо, как ему сразу бросились в глаза длинные волосы, узкие сутулые плечи и быстрая, какая-то прыгающая походка. Сухов прошел мимо дома, не оглядываясь, хотя вполне мог заметить Николая, мог бы оглянуться на грохот двери. Но не оглянулся, кажется, даже наоборот — прибавил шагу. Почему? Скрывается? Или привел кого-то с собой?
Николай оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил. Старуха прошелестела с кошелкой, две девчонки-задрыги проскакали, парень на гоночном велосипеде… Все спокойно.
Сбежав по ступенькам, Николай поспешил за Суховым. Тот успел уже почти скрыться среди прохожих, но его выдавал рост. Оглянувшись несколько раз, Николай немного успокоился — их никто не преследовал. Быстро шагая по мощеному тротуару, он все пытался понять — где допустил промашку, где оплошал, как Сухов мог догадаться, что он живет в этом городе, на этой улице, в этом доме? Как? И вдруг от мелькнувшей догадки похолодел, на какое-то мгновение остановился… Вот они с Суховым перед рассветом возвращаются с реки, измученные всем, что им пришлось перенести, и тут же без сил заваливаются спать на террасе… Да-да, конечно, жена Сухова еще ворчала, срамила, кряхтела, а Николай уже чувствовал, что выключается. Все так и было! Когда он заснул, Сухов забрался к нему в карман, вынул документы. И нет, нет больше неуязвимости! «Ах, как паршиво! Как паршиво!» — крякнул Николай и прибавил шагу.
Когда Сухов остановился на перекрестке, он подошел к нему сзади, сдавил локоть.
— Спокойно, Женя. Это я.
Николай растянул губы в благодушной улыбке и шаловливо посмотрел на Сухова снизу вверх, искоса, как бы между прочим. И встретился взглядом с совершенно незнакомым человеком.
Поняв, что Николай не в силах произнести ни звука, незнакомец снисходительно усмехнулся.
— Спокойно, Женя, — он похлопал Николая по плечу.
— Прошу пардону, — попытался все свести к шутке Николай и, круто повернувшись, зашагал в обратную сторону. Он сел на первую попавшуюся скамейку, закинул ногу за ногу, руки раскинул на спинку, а голову запрокинул так, что видел только редкие осенние листья и синие лоскутья неба. Ему нужно было время, чтобы успокоиться и обрести благодушное, снисходительное отношение к себе и ко всему на свете.
— Ничего себе житуха началась, — проговорил он вслух. И через некоторое время опять повторил: — Ничего себе началась… Если так дальше пойдет, можно сливать воду. Тоже еще, Же-е-ня, — передразнил он долговязого парня. — А хорошим камушком по темечку приласкать — недолго бы ногами сучил.
И тут Николай до ужаса явственно почувствовал в руке прохладную тяжесть камня, ощутил его шершавость, прилипшие комочки земли и выступ, больно впившийся в кожу. Резко распрямившись, он сжал ладони, с силой потер их друг о дружку, пытаясь растереть, стряхнуть неприятное воспоминание.
— Ничего, ребята, переморгаем. Не надо только суетиться, спокойненько надо, этак между прочим. И все войдет в берега. — Поднявшись, он оглянулся на скамейку и усмехнулся, осознав, что у него появилась новая привычка — осмотреть место, с которого уходил, убедиться, что не наследил.
Проходя по улице, Николай бегло осматривал свое отражение в витринах, привыкал к новому облику. Вернувшись в город, он на второй день подстригся, сильно укоротив прическу, свои голубоватые, изысканно-потертые джинсы продал, а вместо них купил новые. Светлую плащевую куртку тоже продал на толчке и там же купил другую, черную. Последнее время Николай частенько замечал за собой стремление стать непохожим на того, каким он был месяц назад.
— Что-то наш Коляш изменился, — сказал как-то Костя, глянув на Николая с пьяной проницательностью. — Что-то с Коляшем произошло… Нервным стал наш Коляш, по сторонам оглядывается. — Костя, которого все называли не иначе как Костомаха, наклонил голову к самому столу, чтобы заглянуть Николаю в глаза.
— Камушек подходящий подыскиваю, вот и оглядываюсь, — ответил Николай.
— А зачем тебе камушек, Коляш? Ты что, строиться надумал?
— Нет, хочу проверить, как водка влияет на крепость черепной коробки, — неожиданно брякнул Николай и тут же пожалел об этом.
— Думаешь, камушком удобно?
— Удобно, — Николай посмотрел приятелю в глаза, и тот понял, что шутки кончились. — Может, скажешь, проверено?
— Проверено, — подтвердил Николай, не в силах остановиться.
— И как прошли испытания? — Костя чувствовал, что Николай говорит правду. — Что они показали?
— Показали, что голова после хорошей выпивки слабеет.
— Голова или череп?
— Заткнись, Костомаха, — еле сдерживаясь, сказал тогда Николай. — Заткнись. Голова у тебя и так — слабее не бывает. А череп… Череп, может, сгодится для следующей проверки.
После этого разговора у Николая осталось неприятное чувство, что он наследил. На следующий день он попытался осторожно прощупать, помнит ли Костя вечерний разговор, но тот отмалчивался и только изредка поглядывал на Николая, хитро поглядывал, с усмешечкой.
Когда Николай заметил шагающего навстречу Костю, тот уже приветственно махал ему рукой, радостно орал что-то, не обращая внимания на прохожих.
— Привет испытателям! — разобрал Николай и сразу насторожился, поняв, что Костя помнит их пьяный разговор. — Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? — спросил Костя, ухватив Николая за рукав сухой, как клешня, рукой. — Ты мне напоминаешь человека, который хочет выпить. Скажи, я прав?
— А что, можно и выпить, если, конечно…
— Погоди! — Костя вскинул руку вверх. — Я еще не все сказал! — Он пристроился рядом и шагал, хлопая полами распахнутого плаща, поднимая ветер неимоверным клешем, поминутно забрасывая за спину концы длинного шарфа, — все на нем развевалось, болталось свободно и оборванно. — Ты напоминаешь человека, у которого есть на что выпить — вот главное! Так что? По маленькой, по лукавенькой? — захохотал Костя, и Николай брезгливо отвернулся — во рту у того не было и половины полагающихся зубов, а те, что остались, являли собой ржавые пеньки. Когда ему говорили, что неплохо бы зубы вставить, он просто покатывался со смеху. «А зачем мне зубы? — спрашивал. — Я ведь не закусываю. Водку жевать, да?»
— Ладно, Костомаха, пошли тяпнем, — согласился Николай, но, увидев очередь к винному отделу, затосковал.
— Не робей, Коляш! — успокоил его Костя. — Давай деньги, я мигом смотаюсь. У меня по этому делу большие связи. — Он взял у Николая десятку, быстро протиснулся сквозь загудевшую толпу, с кем-то поздоровался, кому-то засмеялся в лицо, с кем-то мимоходом поругался и вдруг оказался у самого прилавка. Перегнувшись, он лег на стойку и, вынув длинную руку, взял бутылку прямо из ящика. Продавщица спокойно, даже как-то сонно взяла протянутую десятку и словно забыла о Косте. — Во как работать надо! — Костя потряс бутылкой над головой. — Бери долю, пока я не передумал! Хотя погоди, пятерки тебе многовато, хватит и трояка. Вот тебе трояк, а два рубля я беру в счет моих будущих заработков.
— А что, намечаются заработки?
— Так я же в этом магазине и работаю! Уже два дня! Грузчиком! Слушай, Коляш! Им нужен еще один грузчик на подмену… Хочешь? Могу словечко замолвить, тут ко мне прислушиваются!
— В этом что-то есть, — Николай уклонился от прямого ответа. — Надо подумать.
Они вошли в кафе, взяли на стойке мокрые граненые стаканы. Костя, не задумываясь, смахнул с соседнего стола кусок хлеба, вытащив из кармана бутылку, оглянулся воровато, сорвал алюминиевую нашлепку с горлышка и сразу разлил всю водку в два стакана.
— Куда сразу-то? — проворчал Николай.
— А если кто подойдет? — удивился Костя. — Делиться придется! Не-е-ет! Ты как хочешь, а я сразу. Опять же закуски меньше идет… Так что, Коляш, не один ты испытания проводишь, мы тут тоже на месте не стоим. Ты, правда, все по камушкам, а я вот по бутылочкам. — Костя захохотал, но вмиг посерьезнел, едва поднял стакан. Даже дыхание его изменилось — стало глубоким, взволнованным. Он поднес стакан ко рту, некоторое время сосредоточенно смотрел на вздрагивающую поверхность водки, и лицо его в этот момент сделалось почти торжественным. Острый кадык дернулся, шея напряглась, и Костя медленно, стараясь не уронить ни капли, прикоснулся к стакану губами и, наклонив его, начал медленно пить маленькими осторожными глотками. Пил он все нетерпеливее, будто спешил избавиться от чего-то гнетущего, что не давало ему жить. Выпив до дна, тихонько поставил стакан, так что он даже не звякнул, коснувшись мраморного столика. Некоторое время Костя смотрел на стакан, и взгляд его становился все задумчивее, мягче, беззащитнее.