— Своеволием.
— Хорошо. Теперь мой ответ. Вас задержали правильно. Судите сами… Произошло опасное преступление. Есть жертвы. У вас с отцом отношения плохие. Вы почти год не общались. И тем не менее весь день провели у отца. Могу я допустить, что неосторожное слово, намек, взгляд заставят вас потерять самообладание? Могу я сделать такое допущение?
— Но ведь этого не было…— без прежней уверенности добавил Жигунов.
— Не очень убедительно, согласитесь. Что происходит дальше? В доме пожар, убит человек, через сутки умирает еще один. Я спрашиваю — где вы были? Где провели ночь? Вы не помните. У вас дома при обыске находят шарф.
— Это не мой шарф!
— Подождите, Жигунов. Находят шарф. Эксперты утверждают — ворсинки от этого шарфа остались на заборе. То есть вы ушли из дома отца тайком, чтобы не видели соседи. Как понимать? Причем шарф находят не на вешалке, а спрятанным. И на нем кровь, которая по группе совпадает с кровью вашего отца.
— Шарф не мой.
— Как он оказался в вашей комнате общежития? Как на нем появилась кровь вашего отца?
— Не знаю.
— Давайте думать вместе. Вы много выпили в тот день?
— Получилось нечто странное… Этот кавказец со своими тостами, длинный парень с деньгами, шалопутная Борисихина с глазками… Все это как-то подействовало, даже не могу объяснить, почему так много пил.
— Другими словами, ничего не помните?
— Нет, почему же… Кое-что помню.
— Вы ушли в калитку или через щель в заборе?
— Не могу сказать… Об этой щели я знал, ведь в доме прожил много лет… Мог уйти и через щель.
— Что было дальше?
— Домой пошел, в общежитие. Жена меня, конечно выперла. И правильно сделала. Одобряю. Говорит, при веди себя в порядок, потом приходи. Одобряю,— повторил Жигунов.
— Это вы сейчас так говорите, а тогда? Как поступили тогда?
— Обиделся.
— За обидой следуют действия. Ваши действия?
— Молчал я об этом, но, видно, придется сказать… Пошел к одной девушке, к которой я всегда могу прийти… Приютит Не прогонит.
— И на этот раз она вас приютила?
— Да. Ничего у нас с ней не произошло, я был не в том состоянии, но не выгнала, уложила спать. У нас с ней раньше были отношения, до того, как женился… Видно что-то осталось. А жена считает ее до сих пор не то соперницей, не то разлучницей… Их не поймешь.
— Почему же молчали до сих пор?
— Если скажу, придется на суде повторить… Если жена узнает, где ночевал… Пиши пропало. Опять же не хотелось Вальку в историю втягивать. Все одно к одному А теперь, смотрю, всем придется выяснять отношения. Большая стирка предстоит… Та еще будет постирушка…
— Эта Валентина… Как ее фамилия? — спросил Демин.
— Фамилия? Ромашкина ее фамилия.
— Где живет?
— Ой-ей-ей! — застонал Жигунов, раскачиваясь на стуле из стороны в сторону.— Вязну, вязну и, кажется вот-вот поверю, что я их всех там поубивал.
— Адрес Ромашкиной,— напомнил Демин.
— На нашем заводе она работает, недалеко от завода и живет, на Садовой. Дом двадцатый.
— Она подтвердит ваши слова?
— Кто ж ее знает… Хотя чего это я… Конечно, под твердит.
— Переночевали, а дальше?
— Пошел утром на работу, потом пластался перед женой, прощения вымаливал
— Простила'
— На следующий день словечко обронила, к вечеру еще два… Дело пошло, но тут уж вы вмешались.
— Понятно. Остался сущий пустяк — как в общежитии оказался зеленый шарф?
— Боюсь, что мне на этот вопрос не ответить,— Жигунов беспомощно развел руками.
— А как мне быть? Отпустить вас на все четыре стороны или оставить пока?
— Придется, наверно, оставить,— вздохнул Жигу нов.— Только это… не обижайте Ромашкину, ладно? И жене о ней не говорите. Прошу Да,— остановился Жигунов уже у двери и повернул к Демину свое исхудавшее, обострившееся лицо.— А что говорит о шарфе жена? Вы спрашивали у нее?
— Спрашивал. Она говорит, что вы пришли с этим шарфом
— Что значит пришел?
— Это значит, что его не подбрасывали, что дома он оказался не случайно, что вещь эта вам не такая уж чужая, как вы это пытаетесь изобразить.
Обернувшись от двери, Жигунов некоторое время с яростью смотрел на Демина, потом как-то обмяк, усмехнулся.
— Скажите, пожалуйста, пытаюсь изобразить… в моем положении еще что-то пытаться… Тут бы живу остаться.
— Вы многое вспомнили со времени нашей последней встречи. Каждый раз, когда мы с вами встречаемся, вы словно бы маленький подарочек мне готовите. Сегодня вот Ромашкину подарили
— Не дарил я вам Ромашкину! — зло выкрикнул Жигунов.
— Конечно, конечно… Я в переносном смысле. Не возьму я Ромашкину, не бойтесь. Чует мое сердце, она вам самому еще пригодится.
— Может, и пригодится,— угрюмо кивнул Жигунов.
— И все-таки не пойму, что вас держало в доме целый день! — воскликнул Демин.— Не пойму.
Жигунов отошел от двери и приблизился к самому столу.
— Отец, понимаете? Отец! — заговорил он с тихой яростью.— Какой-никакой, а батя. Ведь я его и другим помню — молодым, сильным, трезвым. С моей женой у него конфуз произошел, да. Было дело. Не вернешь. По пьянке. Я не снимаю с него вины, но и казнить его до самой смерти тоже не буду. Каждую минуту за это проклинать?! Нет. Пришел он ко мне на работу, сам пришел, первым. Пьяным пришел, потому как трезвым не решился. Для храбрости выпил. Что мне было делать? Гнать его? Нет. Не стал. Отвел домой. Ведь это и мой дом, вырос я в нем. Дай, думаю, посмотрю, как батя живет. Семьдесят ему, а живет один… Вот и пошел. Еще была мысль, и в ней признаюсь… Может, думаю, наладится все, может, вернемся с женой в дом… В общежитии какая жизнь? Крики почти всю ночь, смена уходит, смена приходит… Дверь почти бумажная, от голоса настоящего дрожать начинает, жену обнять опасаешься! Кто-то дышит в коридоре, и то слышно… А потом, я же говорил — сам выпил, контроль потерял. Над временем, над собой, над положением за столом…
— Пьян был, ничего не помню,— как бы про себя проговорил Демин.
— Да! — закричал Жигунов.— Да! Не помню! Что же мне, вешаться?
— Думаю, не стоит,— спокойно ответил Демин.— Будем работать, Жигунов. А у вас есть время подумать, глядишь, и вспомните чего-нибудь новенькое, а?
20
— С Лагодехами разговаривал,— сказал Рожнов на следующее утро.— Там тебя ждут. Добираться лучше всего через Тбилиси. Самолетом, а дальше автобусом. К вечеру того же дня будешь на месте.
— И там действительно живет родня нашего Тетрадзе?
— Живет,— кивнул Рожнов.— За домом установили наблюдение.
— Не верится, что Нефедов там появится…
— Уже появился,— невозмутимо сказал Рожнов.— Местные товарищи заглянули в гостиницу, она там единственная. В этой гостинице одну ночь провел некий гражданин по фамилии Нефедов.
— Наш Нефедов?
— Трудно сказать,— усмехнулся Рожнов.— Не забывай — это маленькая кавказская гостиница. Скажи спасибо, что еще фамилию постояльца записали. Когда-то я был в Лагодехах,— мечтательно произнес Рожнов.— Какой там базар! Обязательно посети. С гостиницей, местным уголовным розыском, родней Тетрадзе — решай сам, можешь всем этим и пренебречь, а вот базар надо посетить. Какие там орехи! Мешками стоят… И что самое удивительное — покупают мешками!
— Мешок — не знаю, но пару килограммов привезу,— пообещал Демин, поднимаясь.
— Думаешь, это очень много — два килограмма? — невинно спросил Рожнов.— Там самые дешевые орехи Не разоришься и на трех килограммах.
— Даже сейчас, в марте?
— Особенно в марте. Они за зиму просохли, стали легкие, ломкие, шершавые, их на килограмм идет столько… О! Возьмешь в кулак,— Рожнов посмотрел на свою ладонь так, словно на ней уже лежал крупный грецкий орех,— возьмешь вот так, сдавишь, и он хрустит, кожура лопается, раскалывается, а внутри мерцает золотистый плод, знаешь, будто мозг с хорошими глубокими извилинами.
— Уговорили, Иван Константинович. Только насчет мозга — напрасно. Когда говорят про мозг в хрупкой скорлупе, у меня возникают другие мысли.
Подобные командировки были нечастыми, и Демин откровенно наслаждался перелетом в Тбилиси, с волнением смотрел на проплывающие внизу вершины Кавказского хребта, кто-то из знающих пассажиров показал на одну из вершин, и по самолету прошелестело слово «Казбек». Демин тоже не удержался от того, чтобы с почтением произнести это слово, но тут помимо его воли вершину заслонили печальные глаза Тетрадзе и уже не покидали его, когда он пересекал на автобусе всю Грузию с запада на восток, приближаясь к небольшому грузинскому городку с непривычным названием Лагодехи.
На автовокзале, едва Демин вышел из автобуса, к нему подошел маленький смуглый человек в громадной фуражке с неизменными усами. Протянув сухонькую ладошку, он спросил:
— Товарищ Демин?
— Точно. Здравствуйте.
— Очень рады, что вы приехали. Мы вас ждем. Моя фамилия Мамукелашвили. Будем работать вместе. В гостинице заказан номер.
— В той самой, где останавливался Нефедов?
— У нас одна гостиница. Вот машина, прошу вас,— Мамукелашвили предупредительно раскрыл дверцу.
— Что-нибудь удалось установить? — спросил Демин уже в машине.
— Я думаю,— Мамукелашвили помялся, прикидывая, как вежливее ответить,— может быть, мы будем сначала кушать, а потом работать?
— А если одновременно?
— О! Наш начальник в таких случаях рассказывает об одном плакате, который он видел в Америке. Висит у дороги плакат такого примерно содержания… «Водитель, если ты одной рукой обнимаешь девушку, а другой ведешь машину, знай, что и то и другое делаешь плохо».
— Очень правильный плакат,— ответил Демин.— Убедительный.
— Мы немного подготовились к вашему приезду,— как бы мимоходом заметил Мамукелашвили.— Товарищи уже ждут… И… будет хорошо, если мы сначала немного познакомимся… Это всегда хорошо.
— Ну что ж, мне остается только подчиниться местным обычаям.
— Это не местные обычаи,— с осуждением сказал Мамукелашвили.— Это всеобщий закон. Его все должны соблюдать, хотя некоторые,— он сделал презрительную гримасу,— уклоняются. О! Лучше бы они другие законы нарушали. Этот закон нельзя нарушить. А чтобы очистить вашу совесть, могу сказать, что горничная в гостинице вспомнила этого Нефедова. Он был очень невежливый и очень высокий.