Джек настоял на том, чтобы на обратном пути в Шарлотсвилл они пели в машине, Эва понимала, что это была попытка не дать ей расплакаться. Ради Дрю она согласилась.
Когда они приехали домой, их уже ожидало электронное письмо от Кори.
«Пожалуйста, позвоните мне и скажите, что вы добрались благополучно», – написала она. Сколько новичков отправили домой подобные послания?
«Мы дома, милая, – написала она в ответ. – Папа заставлял нас всю дорогу петь свои любимые песни. Надеюсь, что ты довольна. Напиши мне, как ты поладила с Мэгги. Целую мама».
Было еще одно письмо, на этот раз от отправителя под псевдонимом Барко, а в строке «тема» было просто указано: «Эва». Она открыла его.
Дорогая Эва!
Друзьям Н. и Ф. необходимо найти место, чтобы начать новую жизнь. Ты можешь помочь, ответь. Если нет – не отвечай.
Эва долго смотрела на это письмо, сначала со смущением, потом со страхом, пока, наконец, не нажала клавишу «delete» и оно не исчезло с экрана.
40
Каждый новый учебный год в университете начинался с собрания факультета, проходившего в одном из помещений, расположенных на территории, и самым первым, кого Эва встретила, придя туда, был сам Ирвинг Расселл.
Она буквально столкнулась с ним в фойе, споткнувшись о рюкзак, оставленный кем-то на полу. Он подхватил ее, и Эва с признательностью заглянула ему в лицо.
– Извините меня, – растерянно сказала она. – Простите.
Рассел улыбнулся, и Эва представила, что его улыбка скрывает жизнь, полную потерь, и страха, и бессонных ночей.
– Я Ирвинг Расселл. – Он протянул руку. Обычно она для рукопожатия протягивала левую руку, которая причиняла ей меньше боли, но, застигнутая врасплох внезапной встречей, протянула ему правую руку, мгновенно пожалев об этом. У него было крепкое рукопожатие, его рука так сильно сжала ее ладонь и так долго не отпускала, что у нее в глазах заблестели слезы.
– Я Эва Эллиотт, президент Расселл, – сказала Эва, как только он выпустил ее руку. – Я психотерапевт из службы консультирования и психологической помощи. Добро пожаловать в университет.
– Я рад…
Кто-то оттолкнул ее, желая поздороваться с новым президентом, Эве было только на руку, что их разговор прервали. Войдя в дамскую комнату, она закрылась в одной из кабинок и прижала дрожащую руку к груди, плача от боли и от невысказанного чувства вины.
С Кори Эва общалась несколько раз в день, обычно по электронной почте и от случая к случаю – по телефону. Ей было легче читать письма, потому что она не могла слышать, как Кори плачет. Дочь умоляла забрать ее домой. Она ненавидела Каролину. Говорила, что там все занимаются спортом. Парни были грубыми. Все выпивали. Она ненавидела Мэгги и боялась ее друзей.
– Выбрось это из головы, – говорила Эва. – Тосковать по дому некоторое время – это нормально. – Но ее сердце разрывалось, когда она думала о Кори, которая была так далеко и чувствовала себя такой одинокой и напуганной.
В ноябре, видя, что ситуация не меняется, Эва и Джек согласились, что пора забрать Кори домой.
– Только ты должна будешь пойти к психотерапевту, когда вернешься домой, – сказал ей Джек по телефону, как будто ставя условие, и Кори с готовностью согласилась. Эва стала перебирать в уме знакомых ей местных семейных психотерапевтов, но спохватилась. Проблема Кори состояла в том, что она не могла оторваться от семьи. Как бы ей ни хотелось самой принять участие в сеансах психотерапии, на этот раз ей придется отпустить дочь.
41
1998 год
Во второе воскресенье сентября Эва проснулась рано и мгновенно поняла, что что-то изменилось. Лежа в кровати, она вытянула руки перед собой и подняла их вверх, сжала в кулаки, а потом растопырила пальцы. Ничего не болело. Запястья и пальцы были по-прежнему деформированными, но не такими онемевшими, как обычно. Она пошевелила ногой под одеялом. Боль была слабой, едва ощутимой.
– Джек? – позвала она.
Он заворчал.
Эва потрясла его за плечо.
– Джек?!
Он повернулся на спину.
– Что там? – пробормотал он.
– Я не чувствую боли, – сказала Эва.
– Лекарства подействовали.
Две недели назад она начала принимать новое лекарство от ревматоидного артрита, активно обсуждавшееся во всем медицинском мире. Эве приходилось самой делать себе инъекции, но это была небольшая плата за такой результат.
– Мне казалось, что мне с каждым днем становится лучше, – сказала она, – но до сегодняшнего утра я боялась заикаться об этом.
– Ох, Эва. – Теперь Джек действительно проснулся. – Это самая лучшая новость!
На секунду ей показалось, что он вскочит на матрас и начнет плясать от счастья, но теперь ему было сорок пять лет, и хотя он все еще был в порядке и не потерял формы, приступы бурного веселья остались в прошлом.
Джек обнял ее, и она теснее прижалась к нему.
– Я должен сказать тебе, – заговорил он. – Я беспокоился о том, что новый отъезд Кори навредит тебе.
Днем ранее они позволили Кори вернуться в Каролину. После двух лет, проведенных дома, учебы в Виргинском университете и почти трех лет психотерапии она была готова снова попробовать вернуться в Университет Северной Каролины, и Эва была готова отпустить ее. По приглашению Кори в апреле Эва виделась с ее психотерапевтом.
– В вашей семье много любви, Эва, – сказала психотерапевт. – Но у вас с Кори классические отношения взаимозависимости, и я уверена, что вы знаете это. Теперь Кори готова отправиться в свободное плавание, а вам нужно попытаться перестать трястись над ней.
Эва приклеила листочек к зеркалу в ванной комнате. «Перестань трястись» – было написано на нем.
– Я в порядке, – сказала она теперь Джеку. – Мы обе повзрослели за последние несколько лет.
Встав с кровати, она вздрогнула от боли, коснувшись ногами пола. Новое лекарство не было чудодейственным. Доктор предупреждал ее, что дефекты в ее ногах и руках не исправить, а их было много. Тем не менее после более чем пятилетней борьбы с болезнью она была довольна улучшением, которого смогла добиться.
Кори не просто ушла в свободное плавание – она постепенно исчезала за горизонтом. Электронные письма от нее, приходившие сначала ежедневно, через пару недель поредели, и иногда, когда Эва звонила по вечерам, ее не было в комнате общежития. Эва представляла, что она с подругами. Может быть, с мужчинами: ее красота всегда была соблазнительной.
В октябре Кори попросила Эву не звонить так часто.
– Мне нужно оторваться от тебя, мама, – сказала она. – Ты знаешь об этом. Помоги мне, пожалуйста.
Эва почувствовала себя виноватой. Кори разговаривала как взрослая. Теперь она могла сама позаботиться о себе, и это было прекрасно.
– Значит, я должна дожидаться, когда ты позвонишь мне, если захочешь поговорить? – Ей этого не хотелось! Может быть, ей придется ждать несколько недель, прежде чем она узнает, что происходит в жизни Кори.
– Нет, все нормально. Просто не звони мне так часто. Что, если ты будешь звонить раз в неделю?
– Конечно, – сказала Эва. – Договорились.
– И притормози со статьями.
Эва поморщилась. Она всегда высматривала в газетах статьи о здоровом питании и сне, о вреде для слуха громкой музыки. Почти все прочитанное наводило ее на мысли о Кори, и достаточно было всего минуты для того, чтобы скопировать статью и вложить ее в сообщение для Кори.
– Идет, – сказала Эва.
Джек, общаясь с Кори, пересылал ей разные шутки, уверенный в том, что она ахнет и закатит глаза. Дрю писала ей регулярно, и Кори неизменно поддерживала с ней связь. Тринадцатилетняя Дрю скучала по старшей сестре. Они были не похожи друг на друга как день и ночь, как внешне, так и по характеру. Общительная Дрю теперь носила очки и брекеты. У нее были непослушные черные волосы, как у Эвы, и густые брови, как у Джека, тогда как во внешности Кори не было ни единого изъяна. Но их связывали сестринские узы, и Эва надеялась, что навсегда.
В начале ноября Кори сообщила Эве в письме, что познакомилась с «очень интересным мужчиной». Минуту Эва внимательно вчитывалась в эти слова. Она никогда не слышала, чтобы Кори говорила прежде нечто подобное. Насколько она знала, Кори даже ни разу не ходила на свидание. Дочь написала, что Кен Кармайкл работает телерепортером новостной программы в Роли и что она влюбилась в него.
Эва схватила телефонную трубку. Ей нужно было услышать больше. Как могла Кори так мало рассказать ей?
– Я хочу услышать все о Кене, – сказал она, когда Кори сняла трубку.
– Он замечательный парень, – небрежно сказала Кори, и Эва представила, как она пожимает плечами, словно говоря: «Что еще ты желаешь узнать?»
– Откуда он?
– Из Роки-Маунта. Кстати, – Кори колебалась, – в этом году я собираюсь поехать к его родителям на День благодарения. – Она не добавила в конце фразы «хорошо?» или «ладно?», как делала обычно. Она не спрашивала ее разрешения.
– О, хорошо. – Эва попыталась скрыть свое разочарование. – Мы будем скучать по тебе.
– Я знаю, – сказала Кори. – Я тоже буду скучать по вам, но спасибо, что ты так хорошо понимаешь меня. Дрю сказала, что ты поймешь. Что на этот раз не будешь рвать на себе волосы из-за моей поездки.
– Попытаюсь не делать этого, – засмеялась Эва. И без того у нее от лекарств выпадали волосы. – А когда мы познакомимся с Кеном?
– Может быть, во время зимних каникул, – ответила Кори.
«Может быть», – подумала Эва, но промолчала.
– Мне нужно бежать, мам. Поговорим позже?
– Конечно. Целую тебя.
– Я тебя тоже целую.
Со смешанным горьковато-сладким чувством радости и грусти Эва повесила трубку. Наконец-то Кори стала вести себя как нормальная молодая женщина. Она с кем-то познакомилась. С телерепортером! Но в то же время Эва теряла свою дочь. Она чувствовала это.
Во время зимних каникул Кори опять уехала в Роки-Маунт, а звонки и сообщения от нее становились все реже и реже. Ее голос звучал холоднее, отстраненнее, с каждым разом во время разговора с Эвой она все меньше рассказывала о себе и все меньше делилась своими чувс